Далее, деньги, точнее, убывающий доход. Даже при высоких гонорарах испытываешь ощущение, что тебе заплатили меньше, чем ты рассчитывал, и меньше, чем ты уже привык получать. Забавно и больно читать писательскую переписку, где значительную часть составляют просьбы о деньгах, иногда душераздирающие - вспомним письма Фицджеральда, умоляющего литературного агента или издателя дать ему взаймы, письма Джеймса Джойса, Конрада, даже Хемингуэя - с просьбой финансировать его очередной развод, вспомним наконец настоятельные требования Диккенса.
Третье, о чем хочу сказать - третье, я не ошибся? - перед пишущим постоянно маячит призрак, что он исписался, призрак истощения таланта и упадка сил. Никто из нас не хочет и не должен повторяться, и если возникает чувство, что ты уже писал что-то в этом роде, - тогда беда.
Четвертое - я, кажется, зациклился на четвертом, прошу прощения (Порху вторит сочувственному смеху), так вот, четвертое и последнее - это неминуемо подкрадывающаяся старость, слабость, замедленность реакций, нежелание строить честолюбивые планы, тем более если честолюбие давно удовлетворено. Преклонный возраст и все, что с ним связано, естественно, не относится к тем из названных мною, кто умер сравнительно молодым.
И наконец, самое последнее. Попробую задаться фрейдовским вопросом: что они… мы все… надеялись приобрести, когда им… нам… впервые засветила надежда стать писателем?
Что бы они… мы… ни надеялись приобрести, они… мы… не приобрели этого сполна, а то, что приобрели, было недолговечно. Дивные сокровенные желания не исполнились, несмотря на литературный успех. Сомнения, одиночество, боль, которые они… мы… пережили, остались при нас. Высокого положения и самоуважения, которые мы рассчитывали сохранить всю жизнь, на всю жизнь не хватило.
И, как это случается со всеми нами, с годами появляется чувство, что ты, твой характер, твоя личность не изменились с тех пор, как начинал, что ты - тот же самый человек, пусть ставший старше, мудрее, опытнее, но в остальном такой же, каким был, так же раним и так же нуждаешься в сочувствии.
Фицджеральд ликовал, читая хвалебные отзывы на своего "Великого Гэтсби", и пал духом, узнав, что книга расходится плохо.
Хемингуэй чувствовал себя на коне от грандиозного успеха "Колокола" и был убит уничтожающими рецензиями.
Кроме того, совершенно неожиданно для нас то тут, то там появляется новый талант, выходит новая книга, внимание критики и публики смещается в ее сторону. Луч прожектора перемещается на другого человека. Мы остаемся в тени, и тогда в душу закрадывается страшное подозрение, что ты вернулся туда, откуда начинал, и остался тем же самым человеком. Только старше.
У нас часто приводят рассказ Фицджеральда о том, как они встретились с Хемингуэем, когда тот был в зените славы, а он сам пребывал в безвестности. Хемингуэй изрекал прописные истины, как авторитет в области преуспеяния, а Фицджеральд - как авторитет в области неудачливости.
Ни Фицджеральд, ни кто другой не мог тогда предположить, что знатоку успеха Хемингуэю суждено впасть в глубочайшую депрессию и закончить жизнь самым неприглядным образом - размозжив себе голову ружейной пулей.
Готовясь к сегодняшней лекции, я случайно наткнулся на отличную книгу "Продолжая рассказ" отличного писателя Джона Барта. Ее герой-повествователь, который преподает в университете теорию и технику прозы, говорит: "Я рекомендую своим студентам читать биографии великих писателей и настоятельно советую не читать заключительные главы… не доходить до конца, до конца творческой биографии".
Почему он этого не советовал? По тем причинам, о которых я говорил. Чаще всего большие писатели плохо кончают, попадая… в литературу отчаяния.
И теперь первый вопрос, который вы мне зададите, как только я закончу: как обстоит дело со мной?
Отвечаю: пока нет, не дошел, слава Богу, до конца.
Потому что вы собрались здесь сегодня. Потому что пока есть такие люди, как вы, которые хотят послушать меня и расспросить о моей работе и обо всем прочем.
И - спасибо вам всем. Благодарю за внимание. Перейдем к вопросам и ответам.
Потом он со смешком вспоминал два вопроса. Первый был такой:
- Мистер Порху, вы пишете давно и, конечно, сталкивались со многими проблемами. Я тоже пишу, правда, недавно, вернее, пытаюсь писать. Мне интересно, что вы делаете, когда не пишется?
Порху ответил не колеблясь:
- Со мной такого не бывает!
Второй - такой:
- В ваших романах много секса. И ваши герои-мужчины часто рассуждают об этом. Вы-то сами часто думаете о сексе?
Порху не колебался:
- Каждый Божий день! Раз сто на дню! Не реже! Сто раз, каждый день!
Лекция закончилась смехом и аплодисментами. "Что они понимают, - бормотал себе под нос Порху. Он почувствовал болезненный приступ уныния и, сходя со сцены, весело помахал рукой. - Они подумали, что я шучу".
Полли была рада встретить Порху целым и невредимым. Он, возвратившись, тоже чувствовал облегчение. В холодильнике остывал стакан для его мартини.
- Лекция прошла отлично, - ответил он на ее вопрос.
- Значит, ты им понравился?
- Даже очень.
- Ты всегда нравился слушателям, правда?
- Похоже на то. У меня талант нравиться. Аудитория была хорошая, отзывчивая. Да и лекция мне самому понравилась. Надо будет ее записать, когда нечего будет делать. Может быть, даже опубликую. Все остались довольны, особенно я. Ну и, конечно, вручили чек.
Полли рассмеялась, глаза ее заблестели, щеки порозовели - в хорошем настроении она всегда была такой.
- Даже чек вручили?
- Тут же, на месте, как только кончил.
- Думаю, что это правильно. Нехорошо заставлять человека ждать.
- А человек считает дни и думает - а вдруг не придет?
- Я так беспокоилась, ведь твой самолет садился в самый дождь.
- Я и сам беспокоился, - признался Порху. - Но дорога из аэропорта была еще хуже. Таксист попался неудачный - какой-то фанатик, из правых. Пытался мне что-то рассказывать, а я сделал вид, что заснул, пока он не заткнулся. Потом, когда мы съехали с шоссе, он запутался в наших улочках и переулочках. Пришлось показывать ему дорогу. И туман был густой.
Он не сказал ей, что на большом приеме, устроенном после лекции, он игриво болтал с двумя бывшими выпускницами, теперь молоденькими дамами, годков по сорок с небольшим. Он познакомился с ними пятнадцать лет назад, когда они рискнули провести уик-энд в Нью-Йорке, вдали от мужей, а его попросили показать им город и особенно места, где собираются литераторы. Не сказал и о звонках, которые он сделал своим трем бывшим женщинам. Эти же двое давно развелись и, судя по всему, были вполне довольны своим положением. Ишь как оформились девочки, восхищенно думал он, и одеты по-модному и манеры что надо. Тогда, пятнадцать лет назад, обе посещали семинар по литературному творчеству и были в восторге от перспективы познакомиться с известными писателями и редакторами. Он повел их ужинать в одно хорошее местечко, где тусовалась издательская публика. Одна, более общительная, предпочла остаться в какой-то компании, другую же он привез к себе в мастерскую показать место, где он работает, и полюбоваться потрясающим видом ночного Гудзона и расстилающимися за ним залитыми светом далями Нью-Джерси.
- Вы, наверное, ничего не помните… - сказала она.
- Почему же, все помню, - живо возразил он.
- Предоставили мне самой решать.
- Какой чурбан! Очень некрасиво себя вел?
- Напротив, красиво, чересчур красиво. Как истинный джентльмен. Такой добрый, заботливый… словно папочка.
- Это похоже на меня. Так и должен поступать джентльмен.
- Вы еще сказали, что готовы отвезти меня в гостиницу, если я захочу, или оставить у себя на ночь.
- Конечно, помню. Вы решили уехать. Думаете, можно забыть такую интрижку?
- Я тогда до смерти испугалась, - призналась она с нервным смешком.
- Понимаю. - Ответный смешок.
- Я просто не знала, что делать. Я тогда ни с кем не целовалась, кроме мужа.
- Да-да, вы это сказали.
- Вы были первый, кто поцеловал меня на прощание. В такси, помните?
- Должен был обнять и поцеловать вас - иначе какой же я джентльмен? С моей стороны было бы некрасиво не сделать этого. Но дело в другом. Мы хорошо провели время в тот вечер, и нам было бы еще лучше вместе. Мне этого очень хотелось. Вам бы не понравилось, если бы мне не хотелось.
- Да, мне было приятно, очень приятно, хотя нервничала я страшно. А потом вы дали мне обещание, вернее, ручательство - помните?
- Я? Обещание? На меня не похоже.
- Да, я очень хорошо помню. Вы сказали, что, если я лягу с вами в постель, мы славно проведем время и я никогда об этом не пожалею. Если же не соглашусь, вы ручаетесь, что буду жалеть. И знаете что?
- Знаю, иначе вы бы не сказали.
- Я жалела.
- Естественно.
- Каждый раз жалела, когда вспоминала. И сейчас жалею, когда снова вижу вас и особенно когда слушала вашу лекцию. Вы неподражаемы.
Порху чувствовал себя на седьмом небе.
- Хотели бы снова испытать судьбу?
- Не знаю, - помедлив, ответила она и, покраснев, тихо добавила: - Может быть.
Он рассмеялся негромко, не выдавая радости.
- Увы, не поздно ли? - сказал он проникновенно, словно просил прощения, и в то же время стараясь, чтобы голос его звучал неубедительно. - Я, может быть, слишком стар и на многое не гожусь, но не прочь попробовать.
- Не такой уж вы старый, - рассмеялась она.
- Тогда в следующий раз, когда удастся. Хорошо?
Она помолчала, закусив губу, потом сказала то ли в шутку, то ли всерьез:
- Сейчас прикинем… Где вы остановились? Я могла бы отвезти вас в гостиницу… Выпили бы, поговорили.
- Жаль, но я договорился с профессором Лoy и с деканом, - солгал он, удивленный неожиданным приступом страха. - А утром сразу после завтрака они должны отвезти меня в аэропорт. Обменяемся адресами - на тот случай, если я приеду сюда или вы в Нью-Йорк.
Она поняла без слов, что он не хочет дать ей ни телефона, ни номера факса. Не похоже, чтобы он скоро снова приехал в Южную Каролину. Добравшись до гостиницы, он поклялся себе: если она приедет в Нью-Йорк, горы сворочу, лишь бы увидеть ее. Потом тут же поклялся, что не сделает этого, как бы сильно ни хотелось. Вероятно, ему еще не раз предстоит менять решения, находя для этого самые нелепые предлоги. Он клял себя за минутную слабость на чем свет стоит: "Порху, ты что, спятил? Кем ты себя считаешь? Семьдесят шесть скоро, а ты туда же. Пора, кажется, повзрослеть. Или так и будешь гоняться за каждой юбкой, если услышишь доброе слово?"
"Да, - сказал он себе, - буду…" Поздно меняться, и он был этому рад.
Он любил женщин, всегда любил, ему нравилось, как они одеваются и выглядят, нравился их запах, их голос и формы. Он знал многих женщин, в которых мог бы влюбиться хоть ненадолго, а времени оставалось все меньше и меньше. При благоприятных обстоятельствах он мог бы, не задумываясь, поддаться искушению, пусть рискуя быть застуканным и опасаясь скандала дома, зато от всей души и с чистой совестью.
Даже сознавая, напомнил он себе, что интрижка в его возрасте экономически неэффективна и он ни за что не допустит еще одного развода.
Особым бабьим чутьем Полли понимала состояние мужа. В ней заговорило женское начало, которое пробуждается, когда какая-нибудь дама в компании проявляет к нему повышенный интерес. Порху сидел, обняв ее за талию. Потом он потер большим пальцем краешек ее груди, и она тут же прильнула к нему долгим влажным поцелуем. Наверху, в спальне, без всякого побуждения с его стороны в приступе исступленной страсти Полли принялась проделывать то, от чего он постепенно отвыкал после первых дней, когда они были, по его любимому выражению, без ума друг от друга. Сейчас она была как та голландская проститутка, которую они наблюдали через окошко в амстердамском секс-шопе. В ту поездку она многое переняла у этой проститутки. Она продемонстрировала приемы массажа, которые он показал ей после посещения массажного кабинета в Бангкоке. Любовная игра длилась долго, потому что Порху и Полли никуда не спешили. Порху был наверху блаженства. Он с удовольствием поглаживал ее пышную попу, он вообще любил женское тело, любил чувствовать под рукой ее бедра, живот, грудь. Ему лучше спалось одному, но присутствие женщины рядом в постели доставляло ему наслаждение. Какая молодчина, даже лед заранее приготовила, подумал он засыпая. Он снова был влюблен - в свою жену.
В ПЕЧЕНКАХ СИДИТ
- Это что-то новое, - сказал доктор.
- Когда сидит в печенках? Я думал, это распространенное явление.
- Я такого в своей практике не встречал. Ты не падал, не ушибался?
- Нет, - сказал он. - Правда, на днях изрядно поворочался в постели. С собственной женой.
- Нет, на что-либо венерическое не похоже.
- Откуда быть венерическому? А на другой день словно что-то засело в печенках и побаливает.
- Странно. Вздутия вроде нет. А когда особенно чувствуется боль?
- Когда поворачиваюсь или нагибаюсь.
- Может быть, это мышечное?
- Раньше такого со мной никогда не было.
- М-да, плохо дело. Надо забираться внутрь и смотреть, что там.
- Как это - "забираться внутрь"? - испуганно спросил Порху.
- Существует масса способов. Например, лапароскопия. Тебе прокалывают брюшную стенку и опускают оптический прибор. Еще лучше сделать биопсию. Делается надрез, отсекается кусочек органа и - под микроскоп. Я устрою тебе прием к замечательному хирургу.
- К хирургу? Ты с ума сошел!
- Хирургическое вмешательство - самый быстрый и дешевый способ разобраться в заболевании. Можешь мне доверять.
- Сол, ты знаешь, как в Голливуде говорят "…твою мать"?
- Как?
- Можешь мне доверять.
- Спасибо, Джин, я запомню… Однако посмотри на вещи трезво. Зачем тратить время и деньги на сканирование, ангиографию и прочие методы наружного наблюдения? Если картинка что-то покажет, надо резать. Если не покажет, все равно резать, чтобы узнать, в чем там дело. Я запишу тебя к хирургу-специалисту.
- Не нужен мне твой хирург. На данный момент по крайней мере. Позволь мне поступить по-своему, если не возражаешь. Отдохну несколько деньков, а там посмотрим.
- Ну, если ты так настроен - валяй, - сказал доктор и продолжал с самым серьезным видом: - На мой взгляд, ты напрасно теряешь время. Рано или поздно все равно придется обращаться к хирургу. О'кей, будь по-твоему. А пока я пропишу тебе успокоительное и легкий глобулин. Постарайся некоторое время не спать на правом боку.
- Спасибо, Сол.
- Не за что. Дай мне знать, когда захочешь к хирургу. Они теперь нарасхват.
СВЕРХУ ДОНИЗУ
или
С головы до пят
(наброски)
Голова
Лоб - медный лоб, пулю в лоб.
Связь между "лоб" и "лобок".
Глаза - на лоб полезли, разбегаются, слипаются и т. д.
Нос - водить за…, держать по ветру, утереть…
Рот - не лезет в…, хлопот полон… См. также зубы.
Зубы - дать в зубы, язык за зубами.
Ухо - держать… востро, режет ухо.
Также хлопать ушами.
Туловище
Грудь - лучше груди, женские.
Бок - лежать на боку, выходить боком.
Спина - нож в…, спина ноет, гнуть…
Живот - надорвать…, худой живот без еды не живет.
Сердце - горячее, болит, доброе и т. д… Особо: сердце не камень.
Печень -? Печенка?
Почки - затруднительно. Разве что камни в…
Хороший оборот: набухли почки (на деревьях).
Рука - руку моет, длинная и т. д.
Низ
Зад(ница) - идти в…, старая…
Бедро - покачивала бедрами.
Член - дружок, ствол и т. д.
Кроме того - член комитета.
Яички - не яйца. Можно обыграть.
Нога - прищемить…, одной ногой в могиле.
Пятка - душа в пятки, засверкали пятки.
Nota bene: ахиллесова пята.
(Можно использовать! Кое-что вполне звучит).
Сюжет, выстраивай сюжет! Или хотя бы план, черт тебя подери!
УРОК АНАТОМИИ
Новый роман
ЮДЖИНА ПОРХУ
- Неплохо. Броско и точно.
- Ну да, поэтому я и остановился на нем. Мне понравилось.
- Как и всем другим.
- Другим? - возмутился Порху. - Кому это - "другим"?
- Которые уже его использовали. Думаешь, ты первый, кто придумал это название?
- "Урок анатомии"? Для романа?
- Угу. С ходу вспоминаю два, которые мы выпустили за время моего пребывания здесь, - сказал Пол, который почти сорок лет с редкими перерывами был редактором Порху. - Если покопаться, то еще с десяток наберу. Но ты не смущайся. Название на данном этапе не играет роли. Ты сюжет подавай.
- Ты прав, название пока не играет роли. Хорошо, что ты мне напомнил. Но я заготовил парочку других, по-моему, тоже удачных. Одно - "Сверху донизу"…
- А другое?
- Пожалуйста, не перебивай. Другое - "С головы до пят". Как - нравится? И еще одно есть - "В печенках сидит".
- Хорошо звучит. Даже смешно.
- Оно меня и подтолкнуло.
- Ну и оставь это название.
- Вряд ли. Не сочти меня за дурака, но "печенка" не звучит. Ни с чем не перекликается. У "печенки" нет литературной истории. "Живот" и то лучше. Но и он не вписывается в канву, в композиционный костяк.
- Какую канву? Какой костяк?
- Я так и знал, что ты спросишь. Структурный костяк, понимаешь? Смотри, вот моя задумка - роман, построенный как анатомический плакат, как топография человеческого тела, улавливаешь? Каждая глава соответствует какому-нибудь органу, части человеческого тела…
- Мужского или женского?
- Пожалуйста, не перебивай, сам собьюсь. Конечно, мужского, но, возможно, с комедийными выходами на женское. Эротико-комический элемент не помешает. А уж действие само по себе будет раскручиваться… Примерно то же самое, что Джойс сделал в "Улиссе" с Дублином. Только у него город, а у меня человеческое тело. В основном экстерьер, улавливаешь?
- Ты что, шутишь?
- Напрасно стараешься, не смешно. Я не шучу.
- Насколько я припоминаю, Джойс не старался охватить весь Дублин. Он взял часть города, где живут его герои, вот и все.
- Ты не прав, но об этом в другой раз. Итак, я выстраиваю композицию по форме человеческого тела. Сверху донизу, с головы до пят. На последних страницах - нога, спотыкающаяся о порог, намек на продырявленную пятку Ахилла. Это в том случае, если я настроюсь на несчастливый конец. Если же захочу закончить на оптимистической ноте, указать на возможность спасения биологического человека и человеческой цивилизации, нога перешагнет порог. Ну как? Я использую человеческое тело, как Джойс использовал "Одиссею". Это будет композиционный костяк.
- Ты с ума сошел.
- Нисколько. С чего ты взял?