- Может, мой сон именно об этом, - отвечает Эдди, и это как раз и есть тот самый вздор, на который я намекаю. С какой стати говорить подобные вещи? К чему притворяться, что сон Эдди - самое главное, когда вокруг творятся такие ужасные вещи? Но так оно и есть.
Стивен смотрит на Эдди, смотрит на ее рубашку, которая была наспех застегнута еще на поляне, и думает про себя: эта женщина сейчас расскажет мне свой секрет.
- В общем, мы встретились с ним в одной кафешке, это заведение действительно существует в городе. И в моем сне. И Хэнк хотел мне что-то сказать, а именно, что он мертв. В общем, это почти то же самое, как если бы он оказался голубым. А может, и нет, потому что проблем возникло больше. Он сказал мне, что есть такие вещи, на какие способны только привидения, и такие, на какие они не способны, а тем временем…
- Ты красивая, - говорит тем временем Стивен так, словно он пьян. Возможно, причиной тому боль, но признайтесь, сколько всего вы способны простить?
- А тем временем… - настойчиво повторяет Эдди.
- Ты красивая, - вновь говорит Стивен. - Что плохого, если я скажу? Мы ведь с тобой больше никогда не увидимся.
Странный он, однако, тип, и Эдди это прекрасно понимает. Но что она может сделать, кроме как продолжить свой рассказ. Странные типы водятся повсюду, и это тоже составная часть любви. Будь в нашей истории женщин больше, чем мужчин, они бы постоянно болтали о своих дружках и тем самым скоротали бы время до наступления темноты. Они бы рассказывали друг другу о том, с какими странными типами сталкивала их судьба, какие странные, если не совершенно кошмарные вещи говорили им эти мужчины. Конечно, всегда найдутся женщины, которые настолько глупы, что рассказывают такие вещи, как только на них найдет соответствующее настроение, или когда они выпили лишнего, или - глупо, ужасно глупо - пока они идут по лесу. И, разумеется, всегда найдутся мужчины, которым все равно, если они говорят или делают что-то такое, от чего женщинам становится не по себе, когда они одни, или даже такие, что - какой бы ни был день - способны, как тот фокусник, извлекающий кролика из шляпы, создать панику из ничего.
Стивен подбирает с земли еще один камень, больших размеров. Если он его бросит, то тем самым причинит ноге лишнюю боль, если нога у него действительно ранена. Но даже это не играет никакой роли в лесу, вот почему история уже забыта ее участниками. Каким образом мы с вами что-то забываем? Мы просто уходим прочь с того места - те из нас, кто еще жив. В нашем сердце так мало полян, так мало мест, где ничего не растет поверх того, что произошло раньше. И это тоже любовь. Вы с людьми, а потом уходите прочь, только не сразу после того, как они впервые вас испугали, потому что вы знаете - такое случается сплошь и рядом. Так что мы все покидаем берег ручья или речки и так никогда и не узнаем, что говорил Эдди призрак Хэнка Хейрайда, пока кто-то пытался что-то соскрести с окон кафешки. Во сне это был конец января, то есть самое время соскребать с окон реальной кафешки рождественские картинки. Картинки соскребут, и окна останутся голыми, и с улицы будет видно, кто сидит внутри, едят они, пьют или просто разговаривают. По мере того как мужчина - а это был мужчина - соскребал с окон картинки, его инструменты производили жуткий скрежет, и скрежет, наверное, и есть самое страшное в этом сне. Когда Эдди проснулась, она прежде всего вспомнила тот звук, тот скрежет, и тотчас поняла, что он означает: нечто пытается соскрести с нее кожу, оставив истекать кровью. Нечто такое, что хочет испугать ее, расцарапать ее в кровь, нечто, что гораздо хуже, чем все ее неурядицы с Адамом, который сейчас спит рядом с ней, несмотря на все их планы отправиться завтра в лес, но, как и следует ожидать, Адама рядом с ней больше нет. Потому что Адам вместе с Томасом пришли на огромный пустырь. Кстати, всю дорогу Адам шел на шаг позади своего спутника. Пустырь порос травой, а с одной стороны виднеются остатки забора, который кто-то разобрал и сложил штабелем. Так что никаких границ здесь нет. Вдали, на другом конце пустыря, тянется пространство воды, а по другую сторону водного пространства виднеется город - Сан-Франциско, одно из самых красивых мест на земле.
Трава на пустыре влажная от росы. Мужчины останавливаются, Томас достает из рюкзака бутылку воды и пьет. Адам кивает в сторону города.
- Страшно подумать, что произошло, - говорит он, имея в виду недавнюю катастрофу, - хотя…
Томас убирает ото рта бутылку и протягивает ее Адаму. Недосказанная фраза повисает в воздухе.
- Что-то я не узнаю этот пустырь, - говорит Томас, - я бы наверняка запомнил сложенный забор или что-то еще. Где мы? Куда ты меня привел?
Адам усмехается неприятным смешком. Он пьет из бутылки воду и продолжает смеяться, и вода проливается ему на подбородок. Кстати, ему гораздо хуже. Глаза его налиты кровью, он постоянно моргает. Ему тяжело дышать, очень даже тяжело, а еще он не может унять дрожь в руках.
- Спорим, никакой карты у тебя с собой нет, - говорит Томас.
- А вот и есть, - отвечает Адам. Он дрожащей рукой лезет в карман и, как ни странно, достает оттуда карту, после чего, не переставая хихикать, разворачивает ее. Мы пропустим все те безумные слова, что он наговорил, пока мир вокруг него трещал по швам и рушился. Ему постоянно мерещатся какие-то звуки, от которых он то и дело вздрагивает.
- Разве нельзя просто идти дальше? - спрашивает Томас. - Моему другу требуется помощь.
- Твоему другу, - презрительно ухмыляется Адам и восклицает: - Надо же!
Какое-то время он прислушивается к пронзительному крику птицы, который ужасно действует ему на нервы.
- Ты не хочешь сказать мне, на какие наркотики ты подсел и в каком количестве? - спрашивает его Томас.
- Так, по мелочи, - моментально откликается Адам. - Сам толком не знаю. Мы всего лишь собирались в лес, чтобы перепихнуться. Ей это нравится.
- Вот уж не думаю, - говорит Томас. - По-моему, ты уже порядком подсел, только твоя подружка об этом не знает или же не хочет знать.
- Почему бы тебе не назвать ее по имени? - говорит Адам.
- Я понятия не имею, как ее зовут. - Томас со вздохом забирает у Адама бутылку. Ему все это уже порядком надоело, а еще немного не по себе. Если они пошли не той дорогой, придется возвращаться назад, значит, время потеряно понапрасну, и им снова идти на поиски лесничего, только уже гораздо быстрее, потому что жизнь Стивена в опасности.
- Такого дерьмового помощника, как ты, еще поискать.
- На себя посмотри, - замечает Адам. - Весь изоврался. Говорил, будто у вас тяжелые рюкзаки, а сам свой даже с плеч не снимал. И вообще у вас на двоих три рюкзака, а где же тогда ваш третий? У ручья вас было только двое. Где третий? Куда подевался?
- Рюкзаки действительно тяжелые, - возражает Томас. К этому моменту он уже зол на Адама. Ну неужели в лесу не найти хороших людей? И это тоже любовь, этот полный отчаяния вопрос, когда мы остаемся наедине не с теми людьми. Так где же они? Эти четверо совершенно друг другу не подходят, но найдется ли хотя бы один, который бы подошел? Хотя бы один из троих мужчин, отравленных собственной нечестностью, и одной женщины, которая до сих пор напугана пронзительным, леденящим душу звуком, когда кто-то соскребает с окна остатки рождественских картинок, и, когда она просыпается, ее сон про любовь оборачивается грустной явью? Ей даже сейчас хочется плакать, хотя повода, чтобы расплакаться, вроде бы нет. Даже сейчас, когда Томас лезет рукой в карман и достает оттуда что-то тяжелое, чего не видит Адам, а Стивен морщится и стонет от невыносимой боли, потому что ему хуже, или же это просто так кажется, потому что они уже долго сидят рядом. Он стонет, пытаясь повернуть ногу, стонет, когда в лесу рядом с ним раздаются какие-то звуки, стонет, когда подносит к губам бутылку, чтобы сделать очередной глоток воды, и вскоре бутылка уже пуста.
- Кажется, я снова умираю, - говорит он. - Болит ужасно, так что, боюсь, нам придется предпринять что-то другое.
- Они придут, вот увидишь, - моментально откликается Эдди. Но тут, у ручья, никого нет, кроме их двоих, и Стивен смеется и сплевывает на землю.
- Нет, - говорит он. - Мы оставили их позади. Ты понимаешь, о чем я? Мы оставили их позади. Как в той песне.
Верно это или нет, Эдди никогда не узнает, поскольку песня малоизвестная, и ее мало кто помнит.
Мы оставили их позади, говорится в песне, и когда нас наконец выпустили на волю, мы выследили тех, кто нас обвинял. И когда их наконец выпустили на волю, они предъявили нам другие обвинения.
Нечто такое и сделает в один прекрасный день Стивен.
- Как в той песне, - добавляет он, прочитав на память слова, - только по-настоящему, в реальной жизни. Вряд ли они сюда придут. Похоже, Эдди, мы с тобой здесь одни. К счастью, у нас по крайней мере есть вода.
Он смотрит сквозь пластиковую бутылку, слегка потряхивая те капли, что остались на самом дне.
- Ты, случайно, не хочешь пить? А то вдруг ты умираешь от жажды или же тебе кажется, что ты зря выпила всю воду. Что ты понапрасну использовала ее, пока она у тебя была.
Эдди пытается придумать, что бы ей такого, такого, такого сказать. Вид у Стивена просто кошмарный. С другой стороны, если как следует задуматься, то и у Адама был кошмарный вид там, на поляне, когда им помешал тот человек, которого звали так же, как и ее бывшего друга. Кстати, и лицо у него тоже было как у ее бывшего друга - нахмуренный лоб, будто он и впрямь чем-то озабочен. Нет, больше Эдди никогда на такое не купится. Но что ей еще остается делать? Покажите мне человека, который хотя бы раз в жизни не сказал чего-то странного. Любовь - это история, возможно, с нами что-то происходит, или же мы рядом с кем-то, а потом уходим, бросаем кого-то или что-то - или же остаемся, в добром здравии и в тяжкой болезни. А тем временем становится все темнее, причем гораздо быстрее, чем мы думали, и к тому же холоднее, что, впрочем, уже миллион раз случалось раньше.
- Есть одна песня, - говорит Эдди, - в ней поется, что не пройти мимо колодца, пока в нем вода.
- Я не песню имею в виду. - Стивен от боли заходится кашлем и кладет камень на землю. - Я хочу сказать другое: когда человек стареет, переживает ли он по поводу того, что когда-то истратил себя впустую?
- Смотри, как бы ты не истратил впустую себя, - говорит Эдди.
Стивен опять надрывно кашляет, затем кивает и смотрит на рюкзаки, что лежат на земле.
- Все мы тратим себя впустую, - говорит он и кладет руку на ногу Эдди. На ее колено.
- Хм, - произносит он, и в эту минуту нам с вами лучше уйти. Потому что и так совершенно ясно, что последует.
Естественно
В такие дни люди гуляют по парку и решают свои проблемы.
- Надо всего лишь позвонить в таксопарк, Дэвид, и заказать самую большую машину, лучше даже микроавтобус…
Нечто подобное то и дело можно услышать в парке, если хорошенько прислушаться. А Хэнк прислушивался. И услышал эту фразу и еще такую:
- Скажите им, что начало в шесть, тогда они точно соберутся к половине седьмого.
И еще:
- Если Америке что-то и нужно, так это поскорее выбраться из дерьма и не оглядываться назад.
Едва заметный окружающим Хэнк лежал в траве, закрыв глаза и не шевелясь, отчего успел порядком окоченеть даже в такой солнечный день. А еще он услышал:
- Может, нам вообще не стоит съезжаться!..
- Если таксопарк не выполнит заказ, можно одолжить на время машину у самой компании.
- Гости постоят на крыльце и войдут в дом, когда обед будет готов.
- Черт! Прошу тебя, не смотри, киска, умоляю тебя, не смотри, этот парень окочурился. Причем окочурился реально. Черт, немедленно вызывайте полицию.
Ошибки здесь не было и быть не могло. Все это вполне естественно, хотя само происшествие и испортило отдыхающим настроение. Испортило оно и отдых Хэнку. По сравнению с этим происшествием все проблемы тотчас потускнели и отступили на второй план, хотя вскоре они вернутся, что тоже вполне естественно, как и сам парк. Трава, деревья, цветы, примятые ступнями спасателей, несколько зевак, которых хлебом не корми, дай поглазеть, тем более что в такие моменты все мы проникаемся некоей мудростью, - все это вполне естественно. В один прекрасный день мы все до единого будем мертвы, но пока у нас уйма проблем, и мы должны их решать.
Вот только как? Может, все дело в деньгах - деньгах, деньгах, деньгах, деньгах - или же нет, кто знает?
- Где мои деньги? Я готов лопнуть от злости, потому что, если не ошибаюсь, кто-то задолжал мне деньги, причем этот кто-то делает все для того, чтобы мне не видать своих денежек как собственных ушей. И сейчас я тебя за это зарежу, или же, кто знает, может, у меня поехала крыша, и на этой малолюдной тропинке в парке я рычу зверем, потому что я ненормальный, и обо мне должно позаботиться правительство.
Полицейские расспрашивают зевак, не видел ли кто, случаем, как все произошло, но никто не может ничего толком сказать. Просто неожиданно обнаружилось тело - таков конец истории, которую свидетели в один голос рассказывают полицейским.
- Я наткнулся на него совершенно случайно. Гулял себе по парку… И вообще мне надо теперь догонять подружку, у нас с ней разговор, в конце концов, я толком ничего не видел.
Хэнк упакован в кулек, как новорожденный младенец. Вжик! - и на его мертвом лице застегнули молнию, словно Хэнка и не бывало, только вот этот мешок и существует. Жизнь Хэнка закончилась. Глаза его были закрыты, словно он пытался решить, что последует дальше, гадая про себя, как все мы порой гадаем, что это будет - яркий свет или что-то еще.
Здесь последует перерыв, потому что сказать больше нечего.
Что произошло, то произошло.
Хэнк воспарил, когда санитар в морге ставил свою подпись на каком-то листке бумаги. Он увидел собственное тело, лежащее на столе; сказать по правде, не самое интересное зрелище. Хэнк и раньше не раз видел себя голым, как, впрочем, и других людей. Куда пойти? Чем заняться? Все, что окружало его, не отличалось новизной. Ну ладно, пару раз люди занимались сексом. Хэнк изрядно насмотрелся кинофильмов, в которых герои занимаются сексом. Согласитесь, неприятно, когда другие не догадываются о твоем присутствии - или умышленно тебя не замечают. Жив ты или мертв, вскоре это начинает доставать. Мы хотим, чтобы нас увидели. Мы хотим приходить к людям, если они рады нам, а если они не рады нам, это вселяет печаль, как когда-то при жизни.
И все же это была не жизнь, то состояние, в котором он пребывал. Оно столь же далеко от жизни, как пицца, которую подают в самолете, далека от Италии, даже если в тот момент ваш самолет пролетает именно над Италией. Люди не видели Хэнка, и его начал одолевать голод. Нет, пища ему была не нужна, но разве мы с вами никогда не заходили в кафешку и не заказывали себе что-нибудь перекусить просто так, от нечего делать, а ведь мы с вами отнюдь не привидения. Девушка у стойки встала и посмотрела на рот медового медвежонка. Медвежонок был сделан из прозрачного пластика, а вместо органов, костей и крови внутри у него был мед. Девушка у прилавка была совсем юной, и звали ее Лайла, если это имя не прикол, и она пристально разглядывала отверстие в голове этого самого медведя, пытаясь понять, в чем дело.
- Он все равно липкий, - крикнула девушка, обернувшись. Хэнк стоял совсем близко, никому не видимый, надеясь, что она поднимет глаза и, если он попросит, даст ему пончик. Пончики лежали тут же, под прозрачной крышкой, покрытые слоем сахарной глазури, в ожидании той секунды, когда кого-то из них выберут, и тогда эта хорошенькая девушка зажмет их щипцами и вытащит наружу. Но Хэнк ощущал пустоту, как обычно бывает с теми, на кого не обращают внимания, и потому покинул заведение, ничего не отведав. На протяжении почти половины пути его переполняла печаль. Он прошляпил собственные похороны, потому что никто не удосужился сказать ему, когда те состоятся, а еще его постоянно преследовал вопрос: а вдруг это действительно рай, и он своим поведением все только портит? Неужели даже здесь он способен лишь все испортить?
И причина этому беспокойству - любовь. Надо сказать, с ней вечно случаются подобные вещи. Вы видите человека, и вам хочется расплакаться.
- Поставь на место медового медведя, моя дорогая, та, о ком я так долго мечтал, и взгляни на меня! Принеси мне пончик, которого жаждет моя душа!
Но все это время вы, к своему разочарованию, понимаете: предмет вашего обожания о вас и не ведает. Хэнк какое-то время, словно футбольный мяч, погонял по улице какой-то мусор, затем, неслышный и незримый, влетел в чей-то дом. Его обитатель как раз вскрывал конверт. Где-то дальше в этом же квартале жила соседка, женщина гораздо старше его по возрасту, она и отправила письмо. Хэнк обнаружил, что ему ничего не стоит прихватить со стола ручки - теперь вы знаете, куда они пропадают, когда вы не можете их найти. Но его за этим делом застукал кот.
- Мистер Миттенс, в чем дело? - поинтересовалась у кота женщина. - Признавайтесь, что вы такого увидели, мистер Миттенс? Почему вы так странно себя ведете?
Хэнк показал коту средний палец, причем уже не в первый раз, и пошел себе дальше, держа ручки словно букет чахлых роз, потому что был уверен на все сто процентов, что его никто не видит.
Как выяснилось, он был не прав. Вернувшись в парк, Хэнк вновь посетил место преступления, возможно, в надежде, что застанет там преступника. Он прошел к конюшням, где девочки любовались лошадьми, в то время как мальчишки мечтали о том, когда же наконец их отпустят домой. Хэнк старался держаться подальше, по опыту зная, что лошадь - животное непредсказуемое. Вместо этого он постоял на газоне, отбрасывая тень на женщину, которая, сидя на одеяле, поглощала печенье. Моя жена обожает печенье, обычное печенье с шоколадной картинкой наверху, на которой изображен мальчишка, поглощающий это самое печенье. То есть мальчишка на печенье видит печенье на печенье, так что чему удивляться, что женщина заметила Хэнка и сказала, обращаясь к нему:
- Эй!
- И вам тоже эй! - радостно отозвался Хэнк.
- Я хочу сказать, ты загораживаешь мне солнце, - ответила женщина, правда, с улыбкой. - Присаживайся на одеяло, а не то ты застишь мне свет.
Хэнк сел на одеяло, и теперь солнце освещало их обоих.
- Можно мне одно печенье? - спросил он.
- Боюсь, что нет, - ответила женщина. - Мой муж на протяжении многих лет поглощал не только свою долю, но и мою. Я впервые здесь в парке одна, без него. И дала себе слово, что съем все сама, а Джо не получит ни печенюшки. Пусть даже не рассчитывает.
- Смотрите, как бы вам не стало плохо, - предостерег ее Хэнк.