Гортензия Степановна за столом хотела бы продолжить рассказы о своих сельских победах, сообщить всем свои тонкие наблюдения над природой, но, выпив довольно чинно две первые рюмочки и закусив хрустящим огурчиком, гости внезапно разбились на две группы по интересам: на телевизионщиков и театральщиков и дружно заговорили о своих городских насущных интересах. Изредка телевизионщики и театральщики как стенка на стенку схватывались друг с другом. Театральщики уверяли, что телевидение не искусство, а канал информации, который вдобавок ко всему портит их театральные спектакли, лишая их отдельных острых фрагментов и контактности. Телевизионщики в ответ лицемерно-скромно интересовались гонораром театральщиков, полученным от телевидения, и уверяли, что в век больших скоростей пятиактные дредноуты театра никому не нужны. Ни один здравомыслящий зритель их не выдержит, поэтому купюры в спектаклях необходимы, они-то, телевизионщики, в этом понимают, и одновременно с ехидством задавали вопрос: кто бы, кроме интеллигенции, которая в театры, кстати, перестает ходить, знал бы разных великих, известных и полуизвестных актеров, если бы не телевидение и кино?
В этих спорах приводились новые, неизвестные Гортензии Степановне и Евгению Тарасовичу примеры, звучали имена и фамилии, многие из которых они не знали или только слышали, потому что упомянутые в споре люди в их времена еще только входили в силу, и поэтому сам спор был им неинтересен. Обратили они внимание и на то, что за последний год вошли в свой режим и после одиннадцати часов бражничать и вести разговоры "про умное", как шутили на телевидении, им было уже трудно. В общем, интеллектуального общения с бывшими сослуживцами не получилось, и было решено больше их не звать.
"Праздник урожая" состоялся в самом конце осени. Еще дней пять потребовалось, чтобы привести квартиру в порядок. Вытрясти ковры, сдать порожние бутылки, извлечь сигаретный пепел из горшков с кактусами и приготовить квартиру к зиме.
Зима оказалась для Гортензии Степановны и Евгения Тарасовича трудным испытанием. Осенью телефон еще позванивал, а когда выпал снег, световой день сократился и повеяло на всех гнетущей зимней усталостью, совсем замолчал. Исправно, правда, работал телевизор, но он, как говорится, неконтактен, разве он заменит живое, непосредственное общение? По телевизору они смотрели почти все, но глаза уставали, да и разнесся слух, что долгое спокойное сидение в кресле у телевизора вызывает гипертонию. Была у Евгения Тарасовича мысль завести кошку, но посоветовались, решили, что от нее на мебели остается много шерсти, да и вообще кошка существо гулящее и блудливое.
В этот период Гортензия Степановна стала еще более сумрачной и молчаливой. Евгений Тарасович не знал, как ей помочь, чем занять, компенсировать ее неуемную энергию. Несколько раз он намекал на ее давнишнее желание написать воспоминания, даже вынимал с антресолей папки, в которых у нее хранились афишки вернисажей, разнообразные каталоги с автографами, записочки от художников и копии ее передач. Гортензия Степановна несколько раз скучно их полистала, а потом убрала на старое место. Видимо, с мемуарами у нее что-то не заладилось. А действительно, какие особенные подробности есть в дикторском тексте телевизионных репортажей? Мемуаров из этого не выдавишь. К весне, к дачному сезону, тоже еще рано было готовиться. Супругам, лишившимся жизненного стимула и железной обязательности ритма, которые давала служба, было плохо. Оба искали выхода, чтобы поменять жизнь и обрести в ней какие-нибудь якоря. Придумала Гортензия Степановна.
Как-то за завтраком, долго и старательно выскребая ложечкой сваренное в мешочек яйцо, Гортензия Степановна сказала:
- После Нового года у детей начнутся каникулы. А не пригласить ли нам в гости твоего племяша с сынишкой?
- А он приедет? - удивился Евгений Тарасович.
Они прекрасно помнили, как лет пятнадцать назад, когда Евгений Тарасович уже имел стабильное положение в театре, а Гортензия Степановна нацелилась на лакомое, соответствующее ее представлениям о собственных возможностях, место на голубом экране, вечером в дверь внезапно позвонили. Гортензия Степановна, которая по отношению к дальней и ближней родне давно выработала такую стратегию, что не только приехать, но и без звонка зайти никто не мог, решила, открывая дверь, что за порогом стоит либо какой-нибудь сборщик податей (день рождения уборщиц, водопроводчика, лифтерши) по кооперативу, либо почтальон с телеграммой.
Еще как только они стали жить с Евгением Тарасовичем отдельно от родни, у Гортензии Степановны была целевая установка: "Родственные узы - сплошное лицемерие. Как это можно любить тетку, которую не видел двадцать лет? Я лично, - говорила она, - ни во Владивосток, где живут мои какие-то родные, ни в Казахстан, где проживают какие-то твои, Женя, не собираюсь. А если и приеду - остановлюсь в гостинице. Меня эти поселения у родственников не устраивают. Я живу своей налаженной, ритмичной жизнью и не хочу, чтобы в нее кто-либо путался и мне мешал. Если уж мы не завели детей, отдавая себя работе и своему будущему, то уж на растерзание родне я себя отдавать тем более не буду".
Родня, правда, еще пыталась навести мосты, заезжала и завозила сало и варенье, но Гортензия Степановна была неумолима: они жили с Евгением Тарасовичем "для себя", работа не всегда давалась легко, нужен был режим, свобода и только нужные знакомства. В результате ее нетерпения к родственникам состоялось несколько семейных скандалов, немного слез, много слов, но все закончилось в желательном для этой крутой по характеру женщины направлении. Родня твердо усвоила точку зрения Гортензии Степановны и прекратила тревожить счастливую чету.
Именно поэтому Гортензия Степановна несказанно удивилась, когда увидела на пороге своей кооперативной трехкомнатной квартиры парнишку лет шестнадцати, с белым хохолком на затылке, в синих джинсиках и с аккуратным чемоданчиком в руке.
Первым удивленное молчание прервал паренек:
- Здравствуйте. Я - Леша.
- Очень приятно, что ты Леша, - уже смутно понимая, в чем дело, сказала Гортензия Степановна.
- А я вас, - сказал паренек, - по радио слышал. Вы, наверное, не догадываетесь, кто я?
- Не догадываюсь, Леша, - сказала Гортензия Степановна.
Она еще не решила, как поступить, но была немного обескуражена наивностью своего собеседника. Пока она прочно, как железнодорожная насыпь, перекрывала ему вход в квартиру. С наивностью бороться было трудно.
- Я племянник Евгения Тарасовича.
Братьев и сестер, по сведению Гортензии Степановны, у мужа вроде бы не было.
- Родной племянник?
- Двоюродный.
- Ну, тогда входи, двоюродный племянник. Ставь около двери чемоданчик, надеюсь, гостинцев ты мне никаких не привез, я этого очень не люблю. (Гостинцы всегда связывали маневр.) Проходи в ванную комнату, мой руки - и на кухню. Ты есть хочешь?
- Я с поезда, - уклончиво ответил племянник. - Забежал в университет - и к вам.
Ситуация прояснялась.
Все-таки Гортензия Степановна умела держать марку, и годы общения в среде журналистов многому ее научили. Маленький Леша не очень страшен. Нечего его сразу пугать. Сначала нужно собрать информацию. Она возьмет у него интервью так, что он и не заметит.
Чистенький, умытый Леша сидел на кухне за столом, накрытым вьетнамской салфеткой с изображением пальм, попугаев, и с видимым аппетитом ел большую, из четырех яиц, яичницу с грудинкой и отдельной колбасой и салат из помидоров, огурцов и лука. Гортензия Степановна любила, когда мужчины хорошо едят. Она даже сказала:
- Леша, а может быть, ты с дороги выпить хочешь, я тебе налью рюмочку?
- Что вы, тетя Гора! Я не пью и не курю.
- Ты очень у нас положительный.
- У меня и аттестат зрелости лишь с одной четверкой. У меня всегда все в порядке, - хвастал Леша, - я и вас разыскал самостоятельно. Купил план города и по плану нашел вашу улицу.
- Ну, а родители как твои живут? - вежливо поинтересовалась Гортензия Степановна.
- Я ведь детдомовец, вы забыли, - без особой горечи, как о само собой разумеющемся, ответил Леша. - Папа и мама восемь лет назад попали в автокатастрофу и погибли. Ехали автобусом в село из города, а автобус на полном ходу и перевернулся, на него самосвал наехал. Меня тогда и отдали в детский дом.
- Да! - Гортензия Степановна сочувственно наклонила голову. - Прости меня, Леша, что я так неловко спросила, забыла я о смерти твоих родителей.
- Да вы не расстраивайтесь, тетя Гора, вы, может быть, об этом и не знали, ведь мы родня дальняя.
- А адрес ты наш, Леша, как достал?
- Это очень просто. У меня же все всегда в порядке, аккуратно лежит. И у папы все тоже было аккуратно. Он еще очень давно поздравлял вас с дядей Женей с каким-то праздником. Папа о дяде Жене и о вас много говорил, я помню, а я еще спрашивал: "А почему же дядя Женя и тетя Гора нам не пишут, нас с праздниками не поздравляют?" А папа отвечал: "Они люди очень Занятые работой. Они хотя нам и не пишут, но они о нас думают". Но дядя Женя один раз нам все же написал открыточку, вот она у папы и хранилась, а там обратный адрес был.
"Какая досада этот обратный адрес, - подумала Гортензия Степановна. - Нарушение принципа всегда чревато".
- Ну, а какие у тебя, Леша, жизненные планы?
- Я, тетя Гора…
- Зови меня, Леша, Гортензией Степановной, так мне привычней.
- Я, Гортензия Степановна, как вам уже говорил, поступаю в университет. На физико-математический факультет. В приемной комиссии меня спросили: нуждаюсь ли я в общежитии? Я ведь понимаю, что мне нельзя вас стеснять, я сказал: в общежитии нуждаюсь с начала учебного года, а приемные экзамены поживу у родственников, я правильно сказал?
- Неправильно, Леша. Ты, конечно, сегодня у нас переночуй, а завтра в университете скажи: "Общежитие мне нужно и на время приемных экзаменов".
Гортензия Степановна знала, что в подобных случаях ничего не надо объяснять, надо рубить сплеча, и чем определенней, тем лучше.
Леша посмотрел на Гортензию Степановну наивными голубыми глазами. В них не промелькнуло сожаление, разочарование или ощущение крушения веры в людскую доброту. Взгляд по-прежнему был открыт и прям.
- Хорошо, Гортензия Степановна, я поговорю в приемной комиссии.
Вечер они провели очень хорошо, дружно провели втроем. Пришел из театра Евгений Тарасович, поговорил и пошутил с племянником, попили чаю, посмотрели телевизор и положили Лешу спать на диване в столовой. Все было мирно, тихо. Гортензии Степановне Леша понравился, в ней шевельнулось теплое чувство, и она подумала: "А может, в порядке исключения парнишку две недели подержать у себя? Все-таки будет учиться у нас в городе, здоровый парень, всегда поможет по хозяйству, подвинет мебель, съездит куда надо, пожалуй, с ним стоит задружиться". Такие у Гортензии Степановны были мысли, но утром, когда они с Евгением Тарасовичем проснулись, на диване в столовой никого не было. Чемоданчик тоже исчез.
Но обидчивый Леша не пропал. Пять раз в год, накануне праздников, супруги получали от него поздравительные открытки - в этом смысле он продолжал традицию своего отца, не требовал ответа, хотя аккуратно проставлял обратный адрес. Кроме обязательных слов, Леша приписывал еще несколько строчек о себе: "Закончил университет; женился; родился сын Ильюша; защитил диссертацию, назначили главным технологом завода; Ильюша пошел в первый класс; пошел во второй". Сначала довольно часто менялся обратный адрес: Алма-Ата, Казань, Новосибирск, последние пять лет Леша твердо обосновался в Челябинске. Туда-то и было отправлено ему письмо.
Гортензия Степановна, надеясь на свой стиль, написала ему сама. Будто и не было старой размолвки. Пожилая тетка журила племянника, что тот совсем забыл тихих интеллигентных стариков-пенсионеров. Ограничивается, дескать, краткими отписками, нет бы самому завернуть в гости, побаловать стариков немыслимым челябинским вареньем - из лесной земляники или черники, слыхали, ягодка такая в этих местах водится - показать своего сынишку.
В конце письма была краткая деловая приписочка, что вот приближается Новый год и школьные каникулы. Если забывчивый племянник решится прикатить с сынишкой Ильюшей, то она, тетка, расстарается и совместит приятное с полезным: поводит Ильюшу по елкам и театральным утренникам - юное сердце к искусству очень восприимчиво. И во время этих походов немножко развеется сама, ведь что старый, что малый…
Неожиданно быстро пришел ответ: билеты на самолет они с сыном Ильюшей уже взяли и второго января будут, оставив маму, то есть Лешину жену, поливать цветы и кормить рыбок. Дальше шла, правда, несколько ехидноватая фраза, что встречать их не надо, он, Леша, очень хорошо помнит и их адрес, и двор, и подъезд, и даже этаж.
Гортензия Степановна ехидную фразу проглотила, а письму обрадовалась. Несколько дней она ходила под впечатлением этого письма, и на сердце у нее впервые за последние годы было спокойно и радостно. Она представляла Лешу уже сегодняшнего, солидного. В конце концов чего ему обижаться, он же сам убежал из их дома, ведь она почти решила дать ему приют. А за две недели она могла и привыкнуть к нему, и жил бы он поживал у них все пять лет учебы вместо сына. В мечтах Гортензии Степановны вставал и Ильюша. Веселый, добродушный мальчик, которому она читает сказки и ходит вместе с ним в зоопарк. Судя по упоминанию в письме о рыбках, он, наверно, любит животных. Эти рыбки почему-то запали ей в голову. Она долго об этом размышляла, вспомнила, что есть точка зрения о пользе воспитания ребенка в окружении природы. Плоды своих раздумий в качестве почти директивы она высказала Евгению Тарасовичу:
- Давай купим аквариум и заведем рыбок. Очень интересно их кормить, наблюдать за ними, особенно за живородящими.
Евгений Тарасович сразу понял, куда клонит его жена. Ему стало жалко ее надежд, которые могут не осуществиться и которые, как он предчувствовал, не осуществятся, и он попытался ее отговорить, чтобы потом душевная травма была меньше:
- С рыбками очень много возни.
И все-таки Гортензия Степановна настояла на своем. Они купили трехведерный дорогой аквариум, все приспособления к нему, какие им посоветовали купить специалисты, грот из ракушек и рыб всех самых изысканных сортов, которые оказались в магазине. Купили также и книжку "В помощь юному аквариумисту" - Гортензия Степановна все любила делать согласно науке.
В этих хлопотах прошли оставшиеся до Нового года недели. Им даже понравилось возиться с аквариумом. Евгений Тарасович ездил на Птичий рынок за живым кормом - тоже очень увлекательное дело. Гортензия Степановна отлаживала температуру, подачу в аквариум воздуха и создание для рыб научно обоснованных оптимальных условий. К приезду Леши аквариум был почти полностью запущен на всю свою живородящую мощность.
Леша оказался совсем непохожим на давнего паренька с детдомовским чемоданчиком. Это был вполне уверенный в себе молодой мужчина в кожаном пальто, финских башмаках и ондатровой шапке - во всех доспехах преуспевания. Он и виду не показал, что приехал сводить какие-то давние счеты - был обаятелен, искусно добродушен, широк, вальяжно, начальственно похохатывал, рассказывал анекдоты. С ним было легко и приятно. Гортензия Степановна суетилась, летала по квартире - снова были зрители и она руководила действием.
На следующий день по приезде Леша сдал на руки свое чадо и залился по старым дружкам-приятелям, по техническим библиотекам, в министерство, на какой-то завод - Леша тоже в духе времени совмещал приятное с полезным - свою командировку и общеобразовательную экскурсию для сына. Но Гортензия Степановна сразу почувствовала, что духовного контакта с этим новым Лешей у нее не возникнет. В ее мечтах он был другой, более податливый, менее самостоятельный и уверенный в себе. Такого не удастся приручить. Он знает цену всему и знает золотую цену взаимной любви. У него не вспыхнет этого чувства, которое Почти народилось у Гортензии Степановны. Он сложился, ушел в другие временные дали и стал непостижимым. Она, Гортензия Степановна, видела его глаза - равнодушные к ее цветному телевизору, мягким коврам на полу, хорошо собранной библиотеке, лежащим в прихожей на зеркале ключам от машины - и понимала: этими игрушками этого перспективного человека не заинтересуешь. Намеком, что он да Ильюшечка их единственные наследники, не купишь. Все, если ему будет надо, он добудет сам. У него сложилась иная система ценностей. Может быть, он разгадал ее план? Он неглуп, этот племянник. Он знает, чего не смогли нажить Гортензия Степановна и Евгений Тарасович. Знает, что они не смогли скопить в себе. Наверное, именно поэтому с такой неколебимой уверенностью в незыблемости своего авторитета для сына сдавал он его на руки своей московской тетке.
В этом был даже какой-то вызов. Уже одетый в свои кожаные доспехи, он, сидя в кресле и похохатывая, поставил между колен сынишку и сказал, глядя ему в лицо:
- Слушай, молодец. С этой минуты ты поступаешь в распоряжение, - Леша вопросительно и чуть лукаво посмотрел на Гортензию Степановну…
- В распоряжение тети Горы, - поторопилась она вставить своим шелковистым телевизионным контральто.
- В распоряжение тети Горы. Отныне она тебе бог, царь и господин. Не хныкать, не жаловаться, выполнять все указания и любить тетю Гору. Она человек демократичный и к твоим парламентским запросам отнесется со вниманием. Понятно?
- Понятно. А ты куда, папа?
- За кудыкину гору. По делам.
Не получилась любовь у Гортензии Степановны и с этим мальчиком, которого она уже в сердце полюбила, когда покупала аквариум. Он не укладывался в ее представлении о каноническом ребенке. Она вспомнила в этом возрасте себя и своих сверстников. Они были другими.
От сказок Ильюша отказался сразу и наотрез. Больше всего он любил телевизор, приключенческие картины и "Очевидное - невероятное".
Гортензия Степановна и Евгений Тарасович показали ему рыбок. К рыбкам Ильюша отнесся прохладно, поименовал всех латинскими названиями, назвал рыночную цену на каждую и объяснил тайны температурного режима среды их обитания.
На призыв сходить в зоопарк резонно заметил:
- Это мы уже проходили.
Мальчик, оказывается, уже побывал с папой в Московском, Киевском и Калининградском зоопарках. Это дитя времени отвергло тщательно разработанную теткой программу утренников и елок и потребовало экскурсию в музей техники и поход на телестудию.
- Сейчас я интересуюсь кибернетикой, и папа сказал, тетя Гора, что у вас большие связи на телестудии. На телестудии я, к сожалению, ни разу не был.
Свои просьбы Ильюша выражал в уклончивой манере.
В визитах по этим чрезвычайно интересным для Гортензии Степановны объектам прошла неделя. Гортензия Степановна даже унизилась до того, что попросила у своих бывших коллег разовый пропуск на телестудию, хотя когда-то поклялась, что нога ее не переступит порога этого вертепа. Правда, там, в присутствии бывших коллег, наступила минута ее небольшого торжества, когда маленький Ильюша задал несколько необычных вопросов по работе систем главному инженеру, на которые он, естественно, не смог ответить и попросил это сделать кого-то из молодых инженеров, чьи знания еще не померкли под грузом лет.