КРАСОТКА ТОЧКА НЕТ
Тот, кто воображает, что может обойтись без окружающего мира, сильно заблуждается, но тот, кто воображает, что мир не может обойтись без него, заблуждается ещё больше.
Ф. Ларошфуко
Любить своё лицо она начала, когда впервые заметила сосредоточенность мыслей, а также зрения: подруг, сослуживец, случайных прохожих, - к своей (как она считала) скромной персоне. Находясь в центре внимания, до неё иногда доносились слова: "какая, красотка!" Правда, если не было нужного восклицания, выбранный тон мог граничить с фамильярностью, но это случалось крайне редко, потому что за миловидностью её лица всегда следовало некоторое высокомерие. Словно условный рефлекс от посягательств на её личную жизнь.
Она познакомилась с ним на вечеринке у себя дома. Времяпровождение, как цель ничего не делать, когда можно болтать не о чём, где важен сам процесс и интонации. Как дополнение (всё включено), табак и алкоголь: первому отведена роль пристрастие к позе, второму - искусственная расслабленность. Флирт, как средство деления на пары для поверки глубины чувственности, правда, в пределах разумного, избегая вызывающих телодвижений. В конце, как всегда, дежурные фразы.
- Я останусь? – спросил он.
- Да, - сказала она. – Но только не сегодня…
На улице шёл дождь и он вернулся, чтобы одолжить зонтик или просто позвонить, чтобы вызвать такси, потому что его телефон почему-то звонил не туда куда нужно. Первый аргумент оказался весомей, и она позволила ему остаться, так как по радио слышала, что осадки прекратятся только под утро.
Утром она увидела на его спине ближе к лопатке невыразительную татуировку в виде паутины и бледной мухи ближе к центру.
"А где же паук?" - хотела спросить она, но не спросила.
"Паук – это я", - хотел пошутить он, но не пошутил, потому что она увлеклась зеркалом.
Пока она наводила макияж, он, взглядом скульптора, для которого важна каждая линия, продолжал внимательно следить за её лицом: чуть вытянутым; где главное притяжение - большие серые глаза. Кончик носа слегка вздёрнут. На пухлых губах яркость вчерашнего поцелуя. На подбородке смешная ямочка, едва заметная, для тех, кто к ней неравнодушен. На щёках…
- Ты думаешь обо мне? – спросила она.
- М-м-м… - опешил он. – Да…
- Я тебе нравлюсь?
Шипение убегающего кофе, как напоминание о скорой разлуке; две чашки на столе. Календарь не перевёрнутого вчера. Холодные бутерброды, приготовленные на скорую руку. От вопрошающего взгляда "Я тебе нравлюсь?" осталась доброжелательная улыбка.
- Попробуй, - предложил он.
- Но я курю обычно после завтрака, - резонно заметила она.
- Чёрный кофе, сигарета и музыка в наушниках. Вместо…. м-м-м… вместе. Тебе понравится…
- Хорошо, - согласилась она, вставляя маленькие беруши с проводками. – Кто это?
- Кажется, NEW(1)…
Личное авто у подъезда покрыто жёлтыми листьями; полное отсутствие ветра, а также дворника. Его метла подпирает засохшее дерево. На другой стороне буква "М", как пригласительный билет на одну поездку, потому что ему нужно в другую сторону. И он вылавливает из потока машин такси.
- До вечера… - бросает он.
- Мне это не интересно… - успевает вставить она.
- Купи пивка…
- Для рывка я люблю вино….
- Дерьмо! - бранится на птицу случайный прохожий, которая сходила на бежевый плащ.
Планёрка на работе, начавшаяся на пять минут раньше назначенного времени, поэтому она не успела высказаться.
- Ваша статья о нашей литературе не совсем точна, - обращаясь к ней, уточнил руководитель. – Нужно обязательно пересмотреть первоисточник. С печатью необходимо повременить…
"Странно? – недоумевала она. – Цитаты для статьи взяты из оригинала. Ещё вчера он голосовал за. Тогда в чём же дело? М-м-м. Служебная драма на почве ревности?"
Сослуживицы, стараясь скрыть узкогрупповые интересы, направляются к выходу. Сегодня ей отведена роль замыкающей, возможно, чтобы расставить все точки над и.
- Останьтесь, - просит руководитель, обращаясь на вы. - У тебя кто-то есть?
Возникает пауза. Чтобы парировать следующий вопрос она говорит ему прямо в глаза:
- Да, есть! Но у меня с ним ничего не было…
Руководитель смотрит глазами преданной собаки; если бы у него был хвост, он не мучился бы геморроем. Самопроизвольно включается автоответчик. Последний голос, записанный с раздражением, словно джинн вырывается наружу.
- Ты напрасно не берешь трубку!
Руководитель вскакивает, чтобы закупорить громкоговоритель, но горлышко слишком велико и женские слова проскакивают между пальцев.
- Поздравляю тебя, я беременная. Кстати, муж мой уже в курсе. Негодяй! Айяяй!
Слышна пощечина и плачь маленького ребёнка, которого пора кормить обещаниями. У руководителя звуконепроницаемый взгляд, потому что в автоответчике кончались слова.
- Не уходи! – просит он. – Я должен тебе сказать, что это плакала девочка, но к ней я не имею никакого отношения.
- Прости, - отвечает она. - Мне нужно идти работать.
- А вечером?
- Лучше не спрашивай.
Вечером, редактируя статью, она ставит галочки; от перемены мест цитат из классиков изменяется словарный запас.
- Почему именно карандашом? – потягивая пиво, спрашивает он. – Есть же компьютер.
- Мне так проще, - отвечает она. – Хотя… м-м-м, почему бы нет…
В полумраке вспыхивают плазменные панели. В телевизоре плавает говорящая голова. Звучит музыка, которая делается ораторским мастерством, поэтому не нужно напрягать голосовые связки. В компьютере живёт тысяча непрочитанных писем; крупные деньги лучше сберегать в бумажных носителях. Записаться в друзья можно одним победоносным кликом; от фотошопа появляются отвратительные прыщи. Стук по клавиатуре смешивает родной алфавит с английским. Между делом можно разложить косынку. Редактируя статью, она незаметно попадает в социальную паутину, где мнение большинства преобразуют истину. Вопросы сыплются, словно из бараньего рога. В основном изобилуют стилистические ошибки. Написание текстов становится для всех хобби.
- Хватит! – кричит она. – У меня кружится голова. Убирайся!
- Что с тобой муха? – спрашивает он.
- Что ты сказал? Я не расслышала, повтори…
- Я сказал: у тебя красивые… крылья…
В свете ночника зарождается утро. Она давно проснулась, но продолжает лежать с закрытыми глазами, потому что ей хорошо ведь рядом его дыхание. Любовная связь стёрла неприятный вкус вчерашнего вечера. Как же ей хорошо. Впервые за много лет случайных связей ей по бабски просто и хорошо, когда не нужно притворяться: скулить, чередуя оханье с аханьем, когда удовлетворение воспринимается как должное, ожидаемое много, много раз.
От сказанных слов "доброе утро" становиться теплее на душе. Перемещение по комнатам приобретает особый, семейный смысл, правда, у каждого свои естественные интересы: он с голым торсом делает гимнастику, она подчеркивает свою красоту у зеркала.
- Моё лицо, посмотри! – вскрикивает она. – Жёлтого цвета. А в глазах почему-то тёмный оттенок.
- Успокойся! - требует он. – Я не вижу никаких проблем. Всему виной зеркало... азиатское производство… так что… это оно искажает...
На некоторое время она успокаивается, потому что слова суженого кажутся убедительными, тем более её лицо по-прежнему красиво. Она даже не замечает, как сужается разрез глаз, потому что её потребительская жизнь трансформируется в лучшую сторону. Всему виной чувство близости к нему, когда не страшно идти по самому краю, осознавая, что падение возможно только на длину привязанности.
Сослуживицы на работе перестают с ней здороваться.
"Завидуют", - думает она.
Старого руководителя за переплату налогов привлекают к ответственности, и на его место приходит новый руководитель, который вместо служебных романов предпочитает мемуаристику. Зная её скверный характер, никто не решается сказать, что она изменилась в лице.
Вечером, возвращаясь с работы, она встречает у дома дворника, который, перекладывая листву с места на место, бросает в её адрес:
- Галбир сайтай!(2)
Она понимает это как должное, но переспрашивает:
- Правда?
- Галбир сайтай, - повторяет дворник.
В квартире пустота; его нигде нет. Только на зеркале паутина и надпись черным маркером:
"Здравствуй, муха!"
Перед тем, как разбить зеркало она всматривается в лицо: чуть плоское, с желтоватым оттенком; где главное притяжение – большие карие глаза, правда, чуть-чуть стеснённые узким разрезом, нос прямой, в выразительных губах еле заметная усмешка, щёки…
"Бах!!"
Зеркало разлетается на маленькие кусочки.
Части лица падают плавно, словно осенние листья.
Уже поздно, но ей нужна скорая помощь, которая, как обычно, приезжает вовремя.
- Доктор, что со мной? – держа в руках старую фотографию, спрашивает она. – Моё лицо…
- Бесподобно… вы… красавица! – от восхищения доктор хлопает в ладоши.
- Но оно изменилось!
- Это влияние иго...
- Иго?
- Да…
- Что же мне делать?!
- Ждать. Иго когда-нибудь кончится…
(1) New– новый диск Пола Маккартни (2013).
(2) Галбир сайтай – красивый (монг.)
ВАЛЕНКИ
Жизнь – это вечность в миниатюре.
Р. Эмерсон
Под вечер пришли первые заморозки. С серого неба ветер срывал белые хлопья, похожие на пух, которые кружились, словно в хороводе, и казалось не падали - просто исчезали – коснувшись земли, потому что в ней всё ещё хранилась теплота бабьего лета. В облаках забрезжила синева. И тут же, словно золотые рыбки, показались звёзды. Добавив бескрайним просторам: полям и лесам, убегающей вдаль реке, - света, от которого эта родная земля, уходящая в бесконечность, приобретала особый, священный смысл и от этого значения замирало сердце.
- Что-то сердце ноет, - сказал человек, стоящий посередине этой бескрайней земли. – Точно к снегопаду…
Эти слова он адресовал самому себе: вслух, громко, чтобы обозначить своё присутствие, возможно, как напоминание тому, кто наверху – главный - и от которого зависит будущее пожилого человека.
"Кто я, - спрашивал он про себя. – Сейчас древний Иван, вечный дед, не помнящий родства…"
После этих слов дед всегда улыбался. Как-то не произвольно они всегда выскакивали, можно сказать, случайно. Затем шутка зависала над бездной, над желанием уйти, чтобы не возвращаться, потому что давным-давно настало дедово время. А небесная канцелярия, как назло, молчала, словно издевалась, возможно, специально путала списки претендующих ввысь лиц. Или ещё хуже – главный - от которого зависело будущее вечного деда, специально его вычёркивал, как до конца не определившегося.
"Ты кто?" – спрашивал деда во сне голос.
"Я защитник, а ещё валяльщик, - отвечал дед. - Но больше защитник".
"Валяльщик, это кто валяет валенки?" - спрашивал голос.
"Да. Да, - соглашался дед. – Точно так".
"Ты уж определись защитник ты или валяльщик, - предлагал голос. – Хотя защитников у нас здесь хоть пруд пруди. Да и валяльщиков хватает".
"Ну не могу я быть вечным дедом", - умолял дед. – Я хочу к вам".
"Ещё не время", - предупреждал голос.
"Ну, что же мне делать?"
"Ждать".
Дни вечного деда тянулись медленно, словно прорезиненные, за одним сезоном проходил другой, а он всё ждал, когда же голос озвучит долгожданный конец. И он с одухотворённым лицом, взяв давно собранный чемоданчик, где всё необходимое: нижнее бельё, выходной костюм, носки и валенки, - наконец-то отправиться в путь. Но голос молчал, дни наслаивались одни на другие, и ничего не происходило. Одинокая, монотонная жизнь стирала временные границы. Он уже не помнил дату своего рождения, где учился и работал, когда воевал и с кем. Выцветшие документы уже не имели значения, потому что даты выветрились, а без них человеку сложно доказать: где он родился, жил, да и жил ли вообще. Фотографии пожелтели, и уже нельзя было сказать определенно, кто на них запечатлён в смысле личности. Танкист у боевой машины, хорунжий на коне, драгун с роскошными усами, - все были когда-то защитниками отечества. Были в прошедшем времени; и от них осталось только мгновение – зафиксированный миг - приуроченный к определённой дате истории.
Дед разглядывал фото и узнавал себя, но сказать точно, когда это было и где, он, естественно, не мог. Только слеза, сбегающая по щеке, да унылая боль от осколка под сердцем, будто подтверждала: что на фотографиях именно он, вечный дед, защитник отечества.
Порой деду казалось, что он подступился к самому краю, что осталось сделать лишь один шаг, чтобы, сорвавшись вниз, воспарить на законное место. Но голос в это время молчал, а идти в никуда без благословения дед не решался.
Ожидание так и не было озвучено голосом. А когда в абсурдную жизнь деда вклинился событийный реализм, стало понятно, кто-то специально, словно режиссёр, закручивает сюжет по-новому, добавляя в провинциальность других, продвинутых персонажей, чтобы не соскучиться.
В один воскресный день приехали мотоциклисты, и дед с ними долго возился.
- Самогон есть? – спрашивали они.
- Нет? – отнекивался дед.
- А валенки почём?
- Если нужно бери так.
- Ты не думай, у нас деньги есть. Скажи сколько…
- Зачем мне здесь деньги. Берите даром! Я себе ещё наваляю...
Гости появлялись нежданно-негаданно, словно грибы после дождя, целыми семействами и поодиночке: то цыгане завернут на огонёк, то коммивояжёр с чемоданом всякой всячины, который в разговоре скорее походил на агитатора, чем на порядочного коммерсанта.
- Поверь мне, - утверждал коммивояжёр. - Большевики не удержаться у власти, потому что они все мерзавцы. Корнилов ещё всем даст прикурить… Хороший у тебя дом, дед, основательный… Ты сам-то кому симпатизируешь, "белым" или "красным"? Не волнуйся, всё останется по-старому. Сколько у тебя здесь валенок… а-а-а… подари… а две пары можно?
- Можно… - соглашался дед и после небольшой паузы огорошил бедного коммивояжёра. – Ты вот что, мил человек, скажи: когда будет конец света?
- Да ты, дед, совсем здесь одурел от скуки! – возмутился коммивояжёр. – Какой конец света… мировая революция на носу…
Совсем выбился из колеи дед, осунулся и помрачнел. Нужно думать о будущем, а думать некогда, потому что смена декораций происходит так быстро, что голова идёт кругом: одних персонажей сменяют другие герои вчерашних дней.
Когда в очередной раз у дедова дома показался скользящий на лыжах экипаж, запряжённый парой лошадей, из ноздрей которых струился пар, хозяин был уже готов к словесному выпаду. От роли "сибирского валенка", недалёкого и тёмного как ночь человека, дед наотрез отказался. Правда, шапку с головы хозяин машинально сорвал, потому что из экипажа в пышных нарядах, поддерживаемая с двух сторон франтами в чёрных цилиндрах, сошла дама.
- Здорово, люди добрые… - приветствовал их дед. – Как там мировая революция поживает?
- Ты что, дед, белены объелся?! – возмутился один из франтов. – Какая ещё революция? Царь как сидел, так и сидит. Чего ему будет. У нас другая беда Пушкин А. С. смертельно ранен.
- Так я вам и поверил, - стоял на своём дед. – Вы на верно "красные" лазутчики. Понаехали здесь… агитировать.
- Да ты знаешь, с кем так разговариваешь?! – возмутился другой франт. – Совсем простолюдины от рук отбились. Да я его сейчас тростью огрею. Старый осёл!
- Господа, не надо ссориться, - остановила перебранку дама. – Дедушка, а я к вам с просьбой.
- С какой, моя золотая? – спросил подобревший дед.
- От долгой дороги ножки мои замерзли, - дама приветливо улыбнулась. – Холодно здесь у вас…
- А у меня есть для тебя отличное средство, - дед хитро усмехнулся. – Валенки!
- Валенки? – переспросила дама. – А что это?
- Ну-у-у… - дед развёл в сторону руки. – Это средство от всех людских проблем. Пойдём в дом покажу. Только вашим спутникам не дам. Ей-богу не дам, пусть мёрзнут…
Разный люд проходил через дедов дом, были и такие: кто на руку не чист. Дед чувствовал это, но виду не подавал. Относился ко всем ровно: с душою, как и положено вечному деду. После задушевных разговоров было слышно, как теплел их голос; говорили искренне, словно просили прощение. А на прощание:
- Долгих лет жизни тебе дед. Спасибо за валенки.
"Нет, друзья, хватит, завтра же иду на повышение", - давал себе установку хозяин здешних мест.
Непроглядная ночь заполнила пространство. Дед зажёг свечу и лёг на диван.
"Сейчас я услышу голос, - сказал про себя дед и прислушался – Ну, что же ты: говори, я дождался".
"Послезавтра в двенадцать", - сказал голос.
"Ну, наконец-то".
За дверью, где находились сенцы, заиграла музыка.
"Какая красивая музыка. – Подумал дед. - Неужели пианино? Как же мне хорошо. Всё идёт так, как я задумал… с музыкой. Я уже почти там".
Музыка прервалась. За стеной отдаленно послышались шаги; кто-то быстро, переступая ногами, возможно, таким способом пытался согреться.
"Что же это такое? Надо играть, а он ногами топочет. - Дед потихоньку встал и, направляясь к двери, прихватил пару валенок. – Интересно, какой у него размер?"
Чтобы не спугнуть удачу, дед, аккуратно приоткрыв дверь, выставил валенки в темноту.
Затем дед снова прилёг и не заметил, как задремал. А музыка всё звучала и звучала.
Его разбудил стук в окно.
- Дедушка, вы дома?!
Дед открыл глаза и от яркого света прищурился.
- Кто там ещё?
- Это я, внучка ваша Светлана.
- Сейчас… сейчас… уже иду…
На улице было белым-бело. Зима вступала в свои права без раскачки, выставляя напоказ свои главные аргументы: пушистый снег и пронизывающий морозец, от которого, прежде всего, страдали ноги. Дед распахнул дверь. На пороге стояли мужчина и женщина, к которой жалась маленькая девочка.
- Здравствуй, дедушка, - поздоровалась женщина.
Дед в ответ кивнул.
- Вот, внучка… м-м-м… ваша… замёрзла. Можно мы оставим её у вас… до завтра… до утра?
- Извините, - сказал дед. – Я завтра ухожу… потом мне нужно собраться. Извините, никак… не могу…
- Куда же вы пойдёте? – спросил мужчина, показывая рукой на дорогу, где стоял их чёрный внедорожник. – Дорогу замело… снега по колено… холодно.
Дед молчал.
- Обогреватель салона сломался, - виновато добавил мужчина. - Мы-то как-нибудь доехали бы, а вот дочь замёрзла. Заболеть может.
- Иван Иванович, вы же всегда нас выручали, - напомнила женщина.
Ни кому не отказывал дед, правда. Может быть, поэтому к нему и тянулись люди, благодарили за добрые дела: кто с подарками возвращался, кто с угощениями, - наполнялся дедов дом родственными отношениями.