* * *
126) Фвонк обнаружил, что женщина лет тридцати буквально не может оторвать от него глаз. Дело происходило на почте. Женщины этого возраста не имеют обыкновения им интересоваться. Последний раз такое происходило много лет назад. Фвонк приободрился. Подобрался и напружинился, изо всех сил притворяясь, что внимание молодки для него не редкость. И стал постепенно приближаться к ней, изображая, что рассматривает стойку со скидочными фильмами. Женщина набирает что-то на мобильнике и делает вид, что занята, но Фвонка не проведешь, я-то знаю, чего ты хочешь, думает он, разгоряченный удачным опытом последних недель в плане общения с Хельгой. Он возрос на этом опыте. Кто-то вошел в дверь со стороны торговой улицы, а другой в это время вышел через дверь на кольцевую дорогу, и возникший сквозняк донес до Фвонка запах женщины. Он похолодел, уловив в нем нотку беременности. Сладковатый запах пота, лакрицы и феромонов, рожденных гормональными бурями и смерчами в беременном теле. Фвонк встретился с беременной взглядом, и внезапно до него дошло, что по женщине может быть еще не видно, что она в положении. У него почернело в глазах. В своей наивности он считал, что отслеживает диспозицию с брюхатыми. Размечтался! Мир непредсказуем и опасен. Фвонк сбежал с почты, не доделав дела, ужом прошмыгнул домой, провожая испуганным и подозрительным взглядом всех встречных женщин детородного возраста, запер за собой дверь на все замки и опустил жалюзи.
127) Во вторник поздно вечером позвонил Йенс.
"Привет, это я".
"Привет-привет", - ответил Фвонк.
"Ты, наверно, удивился, чего это я звоню, раз никогда раньше не звонил, тебя наверняка насторожил сам по себе факт моего звонка".
"Да, обычно ты не звонишь".
"Верно, но оппозиция настояла на чудовищных темах для завтрашнего часа вопросов и ответов, Ближний Восток, и Афганистан, и вот это все, и пошло оно все к черту, я не буду в этом участвовать. Это мне не по силам. Я люблю войны не больше всех остальных, скорее меньше. Так что я подрядил Йонаса этим заняться, ха-ха, пусть покувыркается, ему полезно, он опять всеобщий любимчик, пишут в газетах. Вот почему, хочется спросить? Он отлично выглядит, этого не отнять, но и я выгляжу так же. Может быть, народу нравится, что он учился в престижных школах за границей? Но неужели все настолько банально? Или что он из богатой семьи? Так ведь и я из вполне зажиточной, но это в расчет не принимается. Знаешь, меня все это немного задевает, не так сильно, чтобы я только о том и думал, но и немного уже немало, когда несправедлива ситуация, я тоже хочу быть любимым, это я тебе как на духу говорю, и чтоб меня любили не только в дни потрясений, но и в обычные дни, такие как сегодня, в простые, нормальные времена, и чтоб меня любили как лично меня, неужели это трудно понять? У меня такая же потребность в народной любви, как у Йонаса, если не сильнее, и что в нем такого, чего нет во мне, ну вот скажи мне!"
"Не знаю", - отвечает Фвонк.
"Так я и думал, - говорит Йенс. - Я блестяще сдал экзамены в свое время, блестяще, оценок лучше просто не бывает. Но в Йонасе, очевидно, есть что-то неуловимое, что и словами не назовешь, а я очень не люблю, когда вещь нельзя уловить и назвать, я теряю уверенность и делаюсь подозрительным, это я готов признать. Причем неуверенность самым пагубным образом влияет на мое настроение. Я начинаю вести себя деструктивно. Иногда мне кажется, что все забыли, кто вытащил Йонаса наверх. У народа вообще очень короткая память. Если бы не я, он бы так и слонялся по коридорам здания Красного Креста от кабинета до кофеварки и обратно, потому что нельзя сказать, что, кроме него, у меня не было других кандидатов в министры иностранных дел".
"Наверняка у тебя было несколько на выбор", - говорит Фвонк.
"Да, можешь так и зафиксировать, у меня был длинный список, хорошо, не длинный, но список у меня был".
"Не сомневаюсь", - отвечает Фвонк.
128) "Но я позвонил не насчет Йонаса, у меня есть к тебе предложение".
"Вот как?"
"Если Йонас берет на себя час вопросов и ответов, я не могу шнырять в это время по закоулкам стортинга, меня там быть вообще не должно, а еще надежнее, чтоб меня не было ни в Доме Правительства, ни в стране, только отсутствие в Норвегии извиняет меня по-настоящему. Народные избранники с этим очень строги, и врать я тоже не могу, раньше это еще сходило с рук, но теперь борзописцы совсем озверели, их кормят только разоблачения, скандалы и копание в деталях. Короче, я дал поручение одному своему молодому сотруднику, способному юноше, хоть и не очень приятному, и он сумел раскопать международную встречу на высшем уровне в Будапеште завтра и в четверг. Я как раз пару недель назад вежливо отказался участвовать в ней, но теперь сказал, что приеду, мол, передумал, встреча настолько важна, что я готов ради нее поменять свое расписание, так что теперь тамошнее посольство носится как наскипидаренное, ха-ха, а мои спичрайтеры пишут доклад, который я вынужден буду там сделать для отмазки, совсем короткий, типа рост национализма в Европе, и что мы должны быть начеку, и все бла-бла-бла, но я хотел спросить, не составишь ли ты мне компанию, вот зачем я звоню. Я лечу завтра утром, и в самолете еще есть места, я только что проверил, я не могу оплатить тебе билет, но наверняка сумею поселить в своем номере, мы бы зашли по пиву и побузили немного, что скажешь?"
"Даже не знаю, это слишком неожиданно".
"Давай, - продолжает Йенс, - тем более речь о Будапеште, прекрасный город - так написано в путеводителе, и Дунай, река всех рек, он протекает через Белград, а я считаю его городом своего детства, так что это река моего детства, единственная, на тоске по которой я иногда себя ловлю, я хочу видеть Дунай из окна своей гостиной, иногда думается мне, честно, но, естественно, все это мечты и фантазии, я не собираюсь решать этот вопрос практически, а то нам пришлось бы много лет воевать, а наши вооруженные силы под это не заточены, не говоря уж о том, что нас слишком мало, хотя денег в нашем распоряжении очень много, но все же это нереалистичный план, а вот смотаться туда и поглядеть на все нам вполне по силам. Кроме того, у них там совершенно другая цивилизация в смысле культуры купания, пишет путеводитель, так что мы сходим в купальни, там горячие источники, ха-ха, мой друг, это совсем недурно".
"Брюхатые теперь патрулируют всю улицу, так что я не в любое время могу выбраться из дому".
"Вот незадача, - сочувствует Йенс, - а через садовую калитку ты выбраться не можешь? У меня место одиннадцать А, и я вижу, что одиннадцать Б еще свободно, заказывай быстрее. И не будем мешать часу вопросов и ответов жить своей жизнью, притом скучной и занудной, вообще, брифинги эти у меня в печенках уже, Фвонк, можешь это даже процитировать, впрочем, лучше не стоит".
129) Всю ту ночь Фвонк не спал. Что-то всего многовато, и почему-то все сыплется строго на его голову И так уже пять лет. Сперва пертурбации в Обществе ходьбы лишили его уверенности в себе, потом Агнес, дальше неудачное стечение неблагоприятных обстоятельств дома и вне дома своей непрерывностью породили в нем всепоглощающее ощущение неутешительности бытия. Теперь вдобавок ко всему еще беременные. А также Йенс. Друг. Наконец-то друг, хотя и странный, потому что обычно дружат с равными себе, а их с Йенсом дружба, если это все же она, имеет перекос. Надо мне тоже предъявлять себе, раздвигать границы, думает Фвонк, хотя это опасно, в последний раз ничем хорошим не кончилось, наоборот, кончилось плохим. Он не различает дороги вперед, не знает, во что все это выльется. К тому же у него болит живот. Запор, видимо. Но премьер-министру не станешь про такое рассказывать.
Всю ночь он пролежал, глядя на красные цифры на потолке в спальне. Температура на улице сперва упала с 3,2 градуса до 1,9, потом вновь стала расти. Фвонк знает по опыту, что все ночные мысли оказываются негодными в свете зари, и старается душить их в зародыше, систематично выкорчевывать. Мысли - это камни, думает он и долбит и долбит их кувалдой, пока они не превращаются в груду осколков, которыми можно заложить дыру, или их можно, например, закатать в новую дорогу. Всю ночь Фвонк строит дороги, они рассекают ландшафт во всех направлениях, связи устанавливаются или воссоздаются там, где были разорваны. Он строит дорогу для Терезы и еще одну - для Агнес, дорогу к брюхатым и наконец прокладывает еще одну - в Будапешт. Вопрос решили горячие источники. Фвонку очень хочется погрузить свое нехоленое тело в горячие ванны, как знать, вдруг наступит эффект очищения или другой эффект, любой, потому что хуже нынешнего Ничто уже не будет. В четыре пятьдесят место 11-Б все еще свободно. Фвонк кликает на нужную клеточку. Достает плавки, паспорт, кроссовки, рисовальные принадлежности, выскальзывает из дому через садовую калитку и вроде бы незамеченным проходит мимо брюхатых, которые начали одеваться разносчиками газет. В них есть внутренняя сила, в этих отвратных гребаных беременных, и мощный заряд энергии. И у них вся жизнь впереди. Подумать только - у кого-то вся жизнь впереди.
130) Йенс растаял от восторга, когда Фвонк протиснулся на место 11-Б.
"Ты пришел", - сказал он.
"Да, вот он я", - ответил Фвонк.
Они прижимают ладонь к ладони. Шрамы кровного братания давно зажили.
"Фвончик мой, мой малыш", - говорит Йенс.
131) Йенс смотрит в иллюминатор. "Европа", - задумчиво говорит он.
Фвонк кивает.
"Я не спал всю ночь, - продолжает Йенс, - лежал и матерился, потом встал, выпил стакан воды, думал - смогу собраться с мыслями, но нет. Пришлось лечь обратно и материться дальше".
"А я лежал и строил дороги".
"Какие дороги?"
"Просто дороги, - отвечает Фвонк, - туда-сюда".
"Дороги - важная вещь. И туннели. И паромное сообщение", - отвечает Йенс. И на этих словах они засыпают, голова к голове.
132) "Я подумал, - говорит Йенс, пока самолет идет на посадку над плоским венгерским ландшафтом, - что должен как-то объяснить твое присутствие моим секретарям и помощникам, которые меня сопровождают. Я не могу сказать, что захватил с собой приятеля. У нас в правительстве нет такой практики. Считается, что приятели - это из области свободного времени".
"В Обществе ходьбы было то же самое", - кивает Фвонк.
"Давай назовем тебя моим духовным советником", - предлагает Йенс.
"Но я не могу дать ни одного совета".
"Еще как можешь! Ты дал мне конструктор, чай и вино, ты меня выслушал и свозил на ярмарку альтернативной культуры. Ты воистину мой духовный советник, тут ни грана неправды".
133) "Но важно не породить слухов", - продолжает Йенс.
"Слухов?"
"Народ примитивен до неприличия, - говорит Йенс, - и заводится на раз-два-три, буквально пары намеков в сторону чего-то не того достаточно, чтобы завалить крепкую, успешную карьеру".
"Я все равно не понимаю, о чем ты".
Посмотрев по сторонам и убедившись, что никто из сотрудников его не слышит, Йенс тихо шепчет:
"Например, о сексуальности. Я говорю - например".
"Нет, не понимаю", - признается Фвонк.
"Чтобы ты мог быть моим духовным советником, - говорит Йенс, - не должно быть места сомнениям, что… о черт, как-то это звучит грубо, но люди вообще грубые и неотесанные, короче… ну это… я имею в виду, что было бы хорошо, исключительно с практической точки зрения, если бы у тебя была такая же сексуальная ориентация, как обычно у людей".
"Обычно у людей какой только сексуальности не встретишь", - отвечает Фвонк.
"Конечно-конечно, но ты меня понял".
"Нет, - говорит Фвонк, - я ничего не понял".
"У тебя нетрадиционные предпочтения в сексе?"
"Я спал с твоей секретаршей, это нетрадиционно?"
"Нет-нет, такое случается всю дорогу, это давно признано частью системы".
"Хорошо".
"И нет ничего, о чем мне следовало бы знать?"
"Нет".
"Ой как ты меня обрадовал, - говорит Йенс, - прямо по-настоящему? И с животными тоже нет?"
"Нет", - говорит Фвонк.
"И в твоем прошлом в целом нет ничего предосудительного, что может всплыть и нанести урон мне и правительству?"
Фвонк не отвечает.
"Переформулирую вопрос, - говорит Йенс. - Не сделал ли ты в жизни или не планируешь ли сделать чего-то такого, что поставит под сомнение красно-зеленую коалицию, если станет известно, что моим советником в вопросах духовности стал ты? Вот что я хотел бы знать".
"Я не хочу об этом рассказывать", - отвечает Фвонк.
"Не хочешь рассказывать?"
"Не хочу".
"Это уже нехорошо, - говорит Йенс. - То, о чем люди не хотят рассказывать, часто оборачивается потом проблемой. Хорошо бы знать ее суть, хотя бы в общих чертах".
Фвонк молчит.
"Давай сыграем в знатоков. Раунд из двадцати вопросов?"
Фвонк мотает головой.
"Давай, - уговаривает Йенс, - закрытость тут ни к чему Я все тебе рассказал, и ты можешь ответить мне тем же".
"Я не люблю эти игры", - говорит Фвонк.
"Возможно, я уложусь в десять, - говорит Йенс. - Я гений формулировок и очень быстро соображаю, я в свое время экзамен на госслужащего сдал блистательно".
Фвонк вздыхает.
"Тогда я начал, - говорит Йенс. - Так, если не сексуальность, что ж это может быть? Ты на кого-то напал, совершил преступление, сбил ребенка и уехал? Или ты избил соперника, нанес психический вред или заставил кого-то есть протухшую пищу? Продавал запрещенные вещества или ворованное оружие странам третьего мира? Ты занизил в налоговой декларации стоимость своего имущества? Животные, это могут оказаться животные… Ты жестоко обращался с животным или снасильничал овцу во время одного из ваших походов? Я помню, ты только что ответил на это "нет", но люди все время врут, они врут бессовестно и нагло, но ты не лгун, верно? Хорошо. Речь скорее о проступке, чем о преступлении? Ты кивнул? Ага, значит, речь о какой-то мелочи. Ты задел чужую машину и уехал? Стащил что-то в магазине, ты из таскунов? Нагадил соседу? Помочился на улице? Что-то на работе?"
Фвонк выдержал взгляд Йенса.
"Та-а-ак, - говорит Йенс, - как я понимаю, ты прихватил домой блок бумаги для записей или старый ламинатор? Или речь об экономическом проступке?"
Фвонк нервно скребет щеку.
"Понял, - продолжает Йенс. - Значит, экономический проступок, ага. Но ты сам что-то нахимичил или был свидетелем этого? Свидетель? Ха-ха, классика жанра! О какой отрасли мы говорим? Ну же, давай, я все равно узнаю, так что выкладывай сам. Производство молока? Такси и частный извоз? Противопожарная безопасность?"
"Я работал в Обществе спортивной и оздоровительной ходьбы", - говорит Фвонк.
"Вот оно что, - оживляется Йенс, - так ты там работал. Вспоминаю, вспоминаю, какие-то там были нелады с количеством членов. Это оно?"
Фвонк кивает.
"Но ты не был застрельщиком?"
"Нет".
"Хотя и знал".
"Не то чтобы прямо знал, но…" - говорит Фвонк.
Йенс смотрит на него, внезапно посерьезнев:
"Так тебя коснулось падение нравов?"
Фвонк колеблется.
"Это нехорошо, - твердо говорит Йенс. - Нравы надо хранить на высоте и в чистоте. Я бы предпочел, чтобы ты снюхался с овцой, это неприемлемо и противоестественно, но в этом есть своя экзотика, из-за чего эти проступки списываются по отдельной статье. Но падение нравов в трудовом коллективе - совсем другое дело, как въестся, уже не вытравишь, и это всегда истории с нехорошим концом".
"Но это не я, - говорит Фвонк, - я ничего не делал, в смысле, сам я ничего не делал".
"Конечно-конечно, все так говорят, - комментирует Йенс. - Но ты не осужден и не в розыске?"
"Нет".
"Тогда все постепенно образуется, вот увидишь, - говорит Йенс. - И люди поймут, что ты навсегда покончил черт-те с чем и ратуешь за возрождение нравов. Народ мудр, к тому же сами они такое творят!.. Факт, что падение нравов коснулось даже друга премьера, только их ободрит. Люди почувствуют, что они не одиноки в этом, а норвежцы любят чувство общности. Возможно даже, твоя причастность к падению нравов сделает меня народным президентом, мне это дико нужно! Во всяком случае, так Йонас говорит. Фрукточница еще будет завидовать, что у меня есть ты. Потому что ты станешь связующим звеном между мной и народом с его склонностью к подрыву устоев, благодаря тебе и я буду выглядеть как простой, нормальный человек, который одной ногой все-таки вляпался в жизненную грязь, а то я слишком положительный, понимаешь? Мне необходимо перестать быть всегда правильным Йенсом, который по всем статьям страшно далек от большинства обычных граждан. Фвонк, короче говоря, все это скорее хорошо. Ты - большинство обычных граждан, у меня с тобой отличный контакт, и это еще сослужит службу отечеству, возвысив его и меня".