Иногда в поле ее внимания все же попадают живые существа. Например, кот, который будет любить ее порядок, аккуратность и постоянство, такой же чистый и тихий, как она сама. Кот будет тихо лежать на подоконнике и ласкать ее взглядом. Она может обнять его: задние ноги опираются о грудь, передние обнимают ее за шею. Она ласкает его гладкий мех, под которым скрываются мягкие, податливые мышцы. В ответ на ее нежнейшее прикосновение кот начинает ласкаться, вытягиваться и открывать рот. И она будет чувствовать странное удовольствие, когда он начнет извиваться под ее руками от наслаждения, туманящего ему глаза. Когда она готовит, он крутится у ног, и дрожь от прикосновения его меха поднимается к бедрам, заставляя дрожать пальцы, замешивающие тесто.
Или, когда она сидит и читает "Веселые мысли" в "Либерти Мэгэзин", кот прыгает ей на колени. Она ласкает мягкий холмик меха, и кошачье тепло добирается до самых интимных частей ее тела. Иногда журнал оказывается на полу, она слегка раздвигает ноги, и они вдвоем спокойно сидят, или недолго играют, или спят до четырех часов, когда с работы возвращается незваный гость, недовольный тем, что приготовлено на обед.
Кот всегда знает, что в ее сердце он самый главный. Даже после того, как она родит ребенка. Она действительно родит его легко и безболезненно. Но только одного. По имени Джуниор.
Одна такая девушка из Мобайла, Меридиана или Эйкена, которая не потела подмышками и между ног, пахла лесом и ванилью и делала суфле на занятиях по домашней экономике, переехала со своим мужем Луисом в Лорейн, в штат Огайо. Ее звали Джеральдин. Здесь она свила свое гнездо, здесь гладила рубашки, поливала цветы, играла с котом, и здесь родила сына, Луиса-младшего.
Джеральдин не позволяла Джуниору плакать. Пока его нужды были физическими - тепло и регулярное питание, - она могла их удовлетворять. Он всегда был причесан, умыт, умаслен и обут. Джеральдин не разговаривала с ним, не ворковала и не досаждала поцелуями, однако все иные его желания исполнялись. Прошло много времени, прежде чем ребенок заметил, как по-разному мать относится к нему и к коту. Он становился старше и постепенно научился направлять свою ненависть к матери на кота; его страдания доставляли Джуниору большое удовольствие. Кот выживал, потому что Джеральдин редко уходила из дому и могла успокоить животное, если Джуниор над ним издевался.
Джеральдин, Луис, Джуниор и кот жили рядом с игровой площадкой школы Вашингтона Ирвинга. Джуниор считал площадку своей собственностью, и дети завидовали тому, что он поздно встает, отправляется обедать домой и после школы может оставаться на площадке. Он ненавидел, когда качели, горки, лесенки и турники пустовали, и пытался сделать так, чтобы дети играли там как можно дольше. Белые дети, потому что матери не нравилось, если он играл с ниггерами. Она объяснила ему разницу между цветными и ниггерами. Их легко отличить. Цветные - тихие и опрятные, ниггеры - шумные и грязные. Джуниор принадлежал к первой группе: он носил белые рубашки и синие брюки, его волосы были коротко подстрижены, чтобы избежать любого намека на курчавость; парикмахер сделал ему пробор. Зимой мать смазывала его лицо лосьоном "Джергенз", чтобы оно не темнело. Хотя он был светлокожий, он все же мог потемнеть. Грань между ниггером и цветным не всегда была четкой; едва уловимые предательские знаки грозили уничтожить ее, и следить за этим надо было все время.
Джуниору очень хотелось играть с черными мальчишками. Больше всего на свете он хотел поиграть в "царя горы", чтобы они спихнули его с грязной насыпи и сами скатились на него. Он хотел ощутить на себе их тяжесть, вдохнуть их дикую черноту и с приятной непосредственностью сказать "пошел ты в задницу". Ему хотелось сидеть вместе с ними на тротуаре, сравнивать остроту ножевых лезвий, состязаться в дальности и высоте плевков. В туалете ему хотелось присоединиться к их соревнованию, кто дальше и дольше мочится. Одно время его кумирами были Бэй Бой и П. Л. Постепенно он согласился с матерью, что оба они - неподходящая для него компания. Он играл только с Ральфом Низенски, который был на два года его младше, носил очки и абсолютно ничего не хотел делать. Но больше всего Джуниору нравилось издеваться над девчонками. Можно было легко заставить их закричать и убежать. Как он смеялся, когда они падали, и были видны их трусы. Когда они поднимались, у них были покрасневшие, заплаканные лица, и ему становилось хорошо. К черным девчонкам он приставал редко. Они обычно ходили стайками, и как-то раз, когда он бросил в одну из них камень, они погнались за ним, поймали и сильно избили. Он соврал матери, сказав, что это сделал Бэй Бой. Мать очень расстроилась. Отец читал местный "Джорнал" и так и не поднял глаз от страницы.
Когда у него было настроение, он мог позвать кого-нибудь поиграть на качелях или на лесенке. Если ребенок не хотел или оставался ненадолго, Джуниор швырял в него гравием. Он стал очень метким стрелком.
Дома ему было скучно и страшно, и площадка была для него единственной отрадой. Однажды, когда ему было нечем заняться, он увидел девочку с очень черной кожей, которая сокращала через площадку свой путь. Она шла, опустив голову. До этого Джуниор видел ее много раз на перемене, всегда одну. Наверное, подумал он, потому что она уродина.
Теперь же Джуниор окликнул ее.
- Эй! Ты что это ходишь по моему двору?
Девочка остановилась.
- Никто тут не может ходить, если я не разрешу.
- Это не твой двор. Это школьный.
- Но я здесь главный.
Девочка пошла дальше.
- Подожди, - Джуниор пошел с ней рядом. - Ты можешь здесь играть, если хочешь. Как тебя зовут?
- Пекола. Я не хочу играть.
- Ну давай, я тебя не трону.
- Я иду домой.
- Слушай, хочешь чего покажу? У меня кое-что есть.
- Нет. А что?
- Кое-что, у меня дома. Вон, видишь мой дом? Я живу рядом. Пойдем, я покажу.
- Что покажешь?
- Котят. У нас есть котята. Можешь взять одного, если захочешь.
- Настоящие котята?
- Да. Пойдем.
Он легонько потянул ее за платье. Пекола последовала за ним. Увидев, что она согласилась, Джуниор в возбуждении помчался вперед, останавливаясь только затем, чтобы крикнуть и поторопить ее. Он открыл дверь, улыбаясь своей выдумке. Пекола поднялась на крыльцо и замешкалась, боясь последовать за ним. В доме было темно. Джуниор сказал:
- Здесь никого нет. Мама ушла, папа на работе. Не хочешь посмотреть котят?
Джуниор включил свет. Пекола шагнула внутрь.
Какая красота, подумала она. Какой красивый дом. На столе в гостиной лежала большая Библия в красном с золотом переплете. Повсюду лежали маленькие кружевные салфетки: на ручках и спинках кресел, в центре обеденного стола, на столиках поменьше. На подоконниках стояли цветы в горшках. На стене висела цветная картина, изображающая Иисуса Христа, и в раму были вставлены симпатичные бумажные бутоны. Ей хотелось осмотреть все медленно, шаг за шагом. Но Джуниор торопил ее: "Пойдем же, пойдем". Он подтолкнул ее в другую комнату, еще прекраснее первой. В ней было больше салфеток, на полу стояла высокая лампа с белым плафоном на зелено-золотой подставке. На полу лежал ковер с огромными темно-красными цветами. Она любовалась цветами, когда Джуниор сказал: "Вот они!" Пекола обернулась, и он завизжал: "Вот твой котенок!" Прямо ей в лицо полетел огромный черный кот. Дыхание ее замерло от ужаса и удивления, и она ощутила во рту кошачью шерсть. Кот вцепился ей в лицо и грудь, пытаясь удержаться, а потом проворно соскочил на пол.
Джуниор хохотал и носился по комнате, держась за живот. Пекола дотронулась до царапин на лице, и по щекам потекли слезы. Когда она направилась к выходу, Джуниор преградил ей дорогу.
- Ты не сможешь выйти. Ты теперь моя пленница, - сказал он. Его взгляд был веселым, но жестоким.
- Отпусти меня!
- Нет! - Он оттолкнул ее, подбежал к двери, разделявшей комнаты, и, захлопнув ее, уперся в нее руками. Стук Пеколы в дверь только раззадорил его, и он все сильнее смеялся высоким, задыхающимся смехом.
Слезы потекли сильнее, и она закрыла лицо руками. Когда у коленок вдруг задвигалось что-то мягкое и пушистое, она подпрыгнула, но потом увидела, что это кот. Мгновенно позабыв о страхе, она присела, чтобы погладить его мокрыми от слез руками. Кот выгнул спину у ее колена. Он был весь черный, шелковистый, а его глаза, скошенные к носу, отливали сине-зеленым. Они сияли на свету, словно голубой лед. Пекола погладила его голову; кот замурлыкал, высунув кончик языка от удовольствия. Синие глаза на черной мордочке заворожили ее.
Джуниор, недоумевая, почему же он не слышит ее всхлипываний, открыл дверь и увидел, что она сидит на корточках и гладит кошачью спину. Он увидел, как кот вытягивает шею и закрывает глаза. Он видел это выражение много раз, когда кота гладила мать.
- Отдай моего кота! - Его голос сорвался. Уверенным и одновременно неловким движением он схватил кота за заднюю ногу и начал раскручивать над головой.
- Перестань! - закричала Пекола. Растопыренные лапы кота были готовы вцепиться во все что угодно, чтобы обрести опору, рот распахнулся, в синих глазах застыл ужас.
Все еще крича, Пекола потянулась к его руке. Она услышала, как рвется рукав ее платья. Джуниор попытался оттолкнуть ее, но она схватила ту руку, которая держала кота. Они упали, и падая, Джуниор выпустил кота, который теперь на полной скорости врезался в окно. Он сполз вниз и упал на батарею за диваном. Дернувшись несколько раз, он затих. В воздухе ощущался лишь легкий запах паленого меха.
Джеральдин распахнула дверь.
- Что здесь происходит? - спросила она мягко, словно вопрос был совершенно уместен. - Кто эта девочка?
- Она убила нашего кота! - крикнул Джуниор. - Смотри!
Он показал на батарею, где лежал кот, закрыв синие глаза, с выражением беспомощности и отрешенности на черной мордочке.
Джеральдина подбежала к батарее и схватила кота. Он безжизненно повис у нее на руках, но она потерлась лицом о его мех. Она посмотрела на Пеколу. Увидела грязное, разодранное платье; косички, торчащие в разные стороны; спутанные, выбившиеся из них, волосы; грязные ботинки с куском жвачки, прилипшим к дешевой подошве; испачканные чулки, один из которых сполз к ботинкам. Она увидела булавку, приколотую к подогнутому краю одежды. Она смотрела на нее из-за спины кота. Всю свою жизнь она видела таких девочек. Они пялились из окон салунов Мобайла, взбирались по ступенькам притонов на краю городка, сидели на автобусных остановках, держа в руках бумажные пакеты и плача, а их матери говорили им: "Заткнись". Нечесаные волосы, драная одежда, ботинки развязаны и заляпаны грязью. Они таращились на нее огромными непонимающими глазами. Взгляд, который не спрашивал ни о чем и просил всего. Они глядели на нее беззастенчиво, не мигая. В их глазах был конец и начало мира, и простор между ними.
Они были везде. Они спали в постели по шесть человек, их моча смешивалась ночью, когда они видели свои сны о чипсах и конфетах. Долгими жаркими днями они болтались без дела, отколупывая от стен штукатурку или копаясь палочками в земле. Они сидели короткими рядками на тротуарах, бросались всей толпой на скамейки в церкви, отнимая места у опрятных, воспитанных цветных детей; они кривлялись на площадках, разбивали вещи в дешевых магазинчиках, вертелись на улице прямо под ногами и устраивали зимой ледяные горки на тротуарах. Эти девочки вырастали, не имея представления о поясах, а мальчишки доказывали свою мужественность, надевая кепки козырьками назад. Там, где они жили, не росла трава. Цветы гибли. Ложились тени. Там, где они жили, росли только жестяные банки и старые шины. Они питались холодной фасолью и апельсиновой шипучкой. И одна из этих девчонок забралась в ее дом. Она смотрела на нее из-за спины кота.
- Пошла вон, - сказала она тихо. - Мерзкая черная сучка. Пошла вон из моего дома.
Кот дернулся и махнул хвостом.
Пекола попятилась из комнаты, глядя на симпатичную леди с шоколадного цвета кожей в славном зеленом доме с позолотой, которая говорила с ней сквозь кошачий мех. Ее слова шевелили кошачью шерсть, и дыхание каждого слова двигало шерстинки. Пекола повернулась к входной двери и увидела Иисуса, который печально и безо всякого удивления смотрел на нее; его длинные коричневые волосы были разделены пробором, а лицо окружали веселые бумажные цветы.
Снаружи мартовский ветер задул в дырку ее платья. От холода она наклонила голову. Но она не могла опустить ее так низко, чтобы не видеть снежинок, падающих и умирающих на мостовой.
Весна
Первые зеленые веточки тонкие и гибкие. Их кончики можно соединить, но ветки все равно не сломаются. Нежные и яркие, вырастающие на кустах акации и сирени, они означают лишь то, что нас теперь будут ими сечь. Порка весенними прутьями совсем другая. Вместо тупой боли от ремня, которым нас пороли зимой, появлялись молодые зеленые веточки, и после нескольких ударов мы уже ничего не чувствовали. В этих длинных ветках была тревожащая слабость, из-за которой мы тосковали по уверенному удару ремня или по жесткому, но искреннему шлепку расческой. До сих пор весна пробуждает во мне воспоминания о боли тех веток, и цветущая акация не вызывает улыбки.
Однажды субботним весенним днем я лежала на траве, рвала стебельки молочая и размышляла о муравьях, персиковых косточках, смерти, и еще куда девается мир, когда я закрываю глаза. Наверное, я лежала очень долго, потому что тень, которая была передо мной, когда я уходила гулять, исчезла, когда я собралась обратно. Я вошла в дом, и меня встретила звенящая тишина. Потом я услыхала, как мама поет что-то о поездах и Арканзасе. Она вошла через заднюю дверь, неся в руках сложенные желтые занавески, которые затем положила на стол в кухне. Я села на пол, чтобы послушать песню, и вдруг заметила, как странно мама себя ведет. На ней все еще была надета шляпка, обувь запачкана, словно она ходила по глубокой грязи. Она поставила кипятить воду и отправилась подметать крыльцо, затем вытащила держатель для штор, но вместо того, чтобы прицепить к нему занавески, снова подмела крыльцо. И все время пела о поездах и Арканзасе.
Когда она закончила, я пошла искать Фриду. Я нашла ее наверху, в кровати; она лежала и устало всхлипывала, как это всегда бывает после первых воплей - задыхаясь и содрогаясь всем телом. Я легла на кровать и взглянула на маленькие букетики роз, рассыпанные по ее платью. После многих стирок они поблекли, и их контуры потускнели.
- Фрида, что случилось?
Фрида подняла с ладоней заплаканное лицо. Все еще всхлипывая, она села и спустила ноги с кровати. Я встала на колени рядом с ней и краем платья вытерла ей нос. Ей никогда не нравилось вытирать нос платьем, но сейчас она не возразила. Мама поступала так же со своим передником.
- Тебя высекли?
Она покачала головой.
- Тогда почему ты плачешь?
- Потому.
- Почему?
- Из-за мистера Генри.
- А что он сделал?
- Его папа избил.
- За что? Из-за Мажино? Он узнал, что она тут была?
- Нет.
- Тогда за что? Ну Фрида, почему ты мне не говоришь?
- Он… трогал меня.
- Трогал тебя? Хочешь сказать, как Мыльная Голова?
- Вроде того.
- Он тебе показывал свои органы?
- Не-ет. Он просто трогал.
- Где?
- Здесь и здесь. - Она указала на маленькие груди, которые, словно два упавших желудя, разбросали несколько увядших розовых лепестков по ее платью.
- Правда? И как это было?
- Клодия! - устало сказала она. Вопросы я задавала неверные.
- Никак это не было.
- А как должно было быть? Приятно, да?
Фрида цыкнула зубом.
- Ну что он сделал? Просто подошел и ущипнул их?
Фрида вздохнула.
- Сначала он сказал, какая я симпатичная. Потом схватил за руку и дотронулся.
- А где были папа и мама?
- Там, в саду, сажали семена.
- И что ты сделала потом?
- Ничего. Выбежала из кухни, и прямо в сад.
- Мама говорила, что мы никогда не должны переходить пути одни.
- Ну а что бы сделала ты? Осталась, чтобы он тебя щипал?
Я посмотрела на свою грудь.
- У меня нечего щипать. У меня никогда тут ничего не будет.
- Клодия, ты всему завидуешь! Ты правда хочешь, чтобы он тебя щипал?
- Нет, просто мне надоело, что я всегда все получаю последней.
- Неправда. Как насчет краснухи? Сначала она была у тебя.
- Это не считается. Так что же произошло в саду?
- Я сказала маме, она сказала папе, мы все пошли домой, но он уже ушел, и мы его ждали, а когда папа увидел, что он поднялся на крыльцо, то схватил наш старый велосипед и швырнул ему в голову, а потом ударил и столкнул вниз.
- Он умер?
- Нет. Он вскочил и начал петь "Ближе к тебе, Господь". Тогда мама ударила его метлой и сказала, чтобы он не смел произносить имя Господа всуе, но он все пел, и тогда папа стал ругаться, а все начали кричать.
- Надо же что было, а я снова все пропустила.
- А потом пришел мистер Бафорд с ружьем, и мама сказала, чтобы он ушел отсюда, но папа сказал "нет, дай мне ружье", и мистер Бафорд дал, мама закричала, мистер Генри замолчал и побежал прочь, а папа в него выстрелил; тогда мистер Генри выпрыгнул из своих ботинок и дальше побежал в одних носках. Потом вышла Розмари и сказала, что теперь папа попадет в тюрьму, и я ее ударила.
- Прямо по-настоящему?
- По-настоящему.
- И за это мама тебя выпорола.
- Я же тебе сказала, что она меня не била.
- Тогда почему ты плачешь?
- Когда все успокоились, пришла мисс Данион, и мама с папой ворчали, кто же теперь пустит к себе мистера Генри, а она сказала, что мама должна отвести меня к доктору, потому что меня могли погубить, и мама снова начала кричать.
- На тебя?
- Нет. На мисс Данион.
- Почему ты все-таки плачешь?
- Потому что я не хочу быть погубленной.
- Что значит погубленной?
- Ну ты же знаешь. Как Мажино. Она погубленная. Так мама говорила, - Фрида снова заплакала.
Мне представилась Фрида, большая и толстая. Ее тонкие ноги раздулись, вокруг лица - складки красной кожи. Мне тоже захотелось плакать.
- Фрида, ты же можешь делать упражнения и не есть.
Она пожала плечами.
- К тому же, посмотри на Чайну и Поланд. Они ведь тоже погубленные. Но не толстые.
- Это потому, что они пьют виски. Мама говорит, что виски все съедает.
- Ты тоже можешь пить виски.
- И где же я его достану?
Мы задумались над этим. Никто бы нам его не продал, да к тому же у нас не было денег. В нашем доме виски никогда не держали. У кого можно было его взять?
- У Пеколы, - сказала я. - Ее отец все время пьяный. Она может нам немного дать.
- Думаешь?
- Конечно. Чолли всегда пьяный. Пойдем ее попросим. Нам совсем не обязательно говорить, для чего оно понадобилось.
- Сейчас?
- Конечно сейчас.
- А что скажет мама?
- Ничего не скажет. Пойдем через задний двор. По одному. Она и не заметит.
- Ладно. Тогда иди первой, Клодия.
Мы открыли калитку на заднем дворе и побежали по аллее.
Пекола жила на другой стороне Бродвея. Мы никогда не были у нее дома, но знали, как он выглядит. Двухэтажное серое здание, где на первом этаже когда-то располагался магазин, а на втором - жилые помещения.