За спиной стали шушукаться. Тоня вспыхнула и отошла. К счастью, шушукались по другому поводу…
Паренек с пушистыми ресницами рассказывал, что в прошлом году в афанасьевские морозы некоторые телята отмораживали уши. Теперь всем им пошили наушники и намордники - и никакие холода не страшны. Даже наоборот, в холодное время телята быстро обрастают густой шерстью и хорошо прибавляют в весе…
Тоня начала слушать внимательно. Но Матвей подошел снова и сказал:
- Не бойся.
- Что за глупости! - строго проговорила Тоня и отвернулась.
"Скорей бы все это кончалось, - подумала она. - Скорей бы домой…"
Но дедушка Глечиков задал вопрос о том, сколько денег истрачено на клетки, и Тоне пришлось еще долго стоять рядом с Матвеем.
Затем вернулись в деревню. Возле небольшой избы пеньковцев встретил Василий Васильевич и, протянув свою большую руку к крыльцу, проговорил:
- Добро пожаловать.
В избе жила та самая женщина, которая расчищала дорожку. Она пригласила всех в горницу, усадила за большой стол - председателей в красном углу, а остальных по всем четырем сторонам - и подала чугун щей, такой большой, что тащили его из печи двумя ухватами хозяйка и невестка.
Сели обедать.
- Ну как, - спросил Василий Васильевич, - нашли для себя что-нибудь полезное?
- Вот бы у нас так! - сказал дедушка Глечиков. Пока ходили по фермам, Иван Саввич был молчалив и сдержан. Он и раньше предполагал, что есть колхозы-любимчики районного начальства: их поднимают, вытягивают в передовые. А есть и другие колхозы в районной глубинке, колхозы-сиротинушки, вроде "Волны". На такие колхозы все махнули рукой: дескать, выбирайтесь из нужды сами, как знаете. После осмотра "Нового пути" Иван Саввич еще тверже убедился в правильности своего мнения и решил наконец высказаться перед своими спутниками, которые охают и ахают, а не понимают сути дела.
- Как же это понять твои достижения, Василий Васильевич? - спросил он, поглядев на Тоню. - Действительно, правда у тебя от клубной работы удои такие высокие?
- В какой-то мере от клубной работы, - ответил Василий Васильевич, подумав. - Доярки в науку уверовали, книжки стали читать… А если откровенно тебе сказать, помогают нам в работе хороший клуб да плохие мостики.
- Это как понять - плохие мостики?
Василий Васильевич загадочно промолчал. Да и пришло время ехать.
Когда стали прощаться, Тоню снова охватило беспокойство. Там, на улице, за дверью ее дожидался Матвей. Она была почему-то уверена, что он дожидается. Сейчас придется ехать с ним в одной машине, в одном кузове, долго, долго, больше часа, отвечать на его вопросы, разговаривать с ним и делать вид, что ничего особенного не происходит. Надо как-то постараться, чтобы он не сел рядом. "А может быть, ему нет до меня никакого дела, - успокаивала себя Тоня. - Может быть, я выдумываю"
Она забралась в кузов, села на первую скамейку, на самый краешек и сразу увидела, что Матвей пробирается к ней. Она крикнула: "Витька, садись сюда!"- и прижала ладонью соседнее место. Проворный Витька-плугарь не заставил себя ждать, и между Тоней и Матвеем оказалось надежное заграждение.
Так бы, наверное, и поехали, если бы не дедушка Глечиков. Когда все уселись, из избы вышел Иван Саввич, открыл кабину и оказал:
- Вылезай, дед.
- Почему - вылезай? - спросил из кабинки Глечиков.
- Сейчас едем.
- А я не задерживаю.
- Да ты что? - Иван Саввич удивился. - Полезай на свое место.
- А это твое место? Купленное? - опросил дедушка. Иван Саввич до того удивился, что забыл даже рассердиться.
- Ты председатель, а я, значит, по-твоему, никудышный? - продолжал дедушка.
- Что с тобой? - растерянно спросил Иван Саввич, отступая на шаг.
- А ничего. Если бы имел ко мне уважение, мог бы сам предложить. Садись, мол, дедушка, в кабинку…
- Да я…
- А ты не догадался. Значит, приходится тебя силком учить. Поехали. - И дедушка захлопнул дверцу.
Иван Саввич оглянулся на Василия Васильевича, пожал плечами и полез в кузов.
- Витька, освободи место! - сказал он тихо, но свирепо.
Витька пересел назад, люди на передней скамейке двинулись плотнее, и Тоня почувствовала теплый бок Матвея.
Когда проезжали по шаткому мосту, Иван Саввич вспомнил разговор с Василием Васильевичем и пробурчал, что непонятно, какую пользу могут приносить плохие мостики.
- А вот какую, - откликнулся Матвей. - Подходит, к примеру, посевная или другой сезон, когда в колхозы набегают всякие уполномоченные из района, советники и прочие крикуны - скороспелые специалисты по молоку да картошке… Так он, Василий Васильевич, загодя все мосты на своих дорогах приводит в негодность. Так что к ним самый легковесный уполномоченный, и тот ехать не решается… Никто им не мешает, работают - чин чинарем, со сроками управляются и государство не обижают…
- Ишь ты, какой анархист… - проговорил ошеломленный Иван Саввич. - А как же сами-то они? Как в район ездят? На базар? За горючим?
- Так ведь мостик наладить - пустяки. Сгоняет машины, куда ему надо, и снова настил порушит. Ведь он, Василий Васильевич, на войне служил в саперных войсках и приводил в негодность мосты на виду у противника.
Разговаривая с Иваном Саввичем, Матвей будто невзначай обнял Тоню за талию. Ей показалось это неприличным, и тихонько, чтобы никто не заметил, она попыталась отцепить его руку.
Матвей глядел в сторону и молчал, но, несмотря на усилия Тони, упрямая рука его крепко и плотно лежала на ее пояснице, и Тоне казалось, что он слышит, как колотится ее сердце.
- Не надо, - сказала она шепотом. - Пусти.
- Что не надо? - оглушительно громко спросил Матвей.
Тоня вздрогнула и сбросила его руку.
- Что ты ко мне все время вяжешься? - продолжал Матвей все тем же оглушительно-громким голосом. - Ребята, что она ко мне вяжется?
И любопытная Шурочка и Иван Саввич - все стали оборачиваться.
Ошеломленная Тоня не знала, что делать, что говорить.
- Витька, пересаживайся к ней, - сказал Матвей. - Ну ее к шутам, - И он полез через скамейку.
До самого Пенькова пунцовая от стыда Тоня не могла поднять глаз на людей.
Глава тринадцатая
Холодное воспитание
В декабре ударяли свирепые морозы. Хозяйки топили по два раза на день. Молоко в бидонах превращалось в иглистый лед.
Вечером в избе у секретаря комсомольской организации Лени Войкова собралось бюро с активом. Добиться созыва всех комсомольцев из трех деревень почти никогда не удавалось, и многие серьезные вопросы приходилось решать на собраниях неполного состава. Такие собрания и назывались: "Бюро с активом".
Изба была небольшая, но другого места не нашлось. В клубе не топили, а в конторе Евсей Евсеевич готовил материалы к годовому отчету и никого туда не пускал.
Некоторых комсомольцев Тоня увидела здесь первый раз. Из Кирилловна пришли две молоденькие, пугливые учительницы. Они сели в углу и до самого конца сообщения Лени проверяли тетрадки. Пришла Шурочка-счетовод, и ее сразу засадили писать протокол. Доярки собрались почти все - и комсомолки и некомсомолки. Пришла и Лариса, но пользы от нее никакой не было. Она завела с Ленькиной бабкой разговор про эмалированные кастрюли, и унять ее никто не мог.
Собрание было посвящено вопросам животноводства. Леня обрисовал угрожающее положение с кормами, довел до сведения, что сена не хватит и до марта. Несмотря на это, имеются случаи плохого хранения фуража, порчи его, пропажи при перевозке. Был случай скармливания гнилой картошки, и Зорька перестала жевать жвачку. По поручению правления, Леня призвал комсомольцев взять шефство над хранением фуража, не допускать перерасхода кормов и включиться в вывозку дробины с пивоваренного завода.
Кончить Лене не дали.
- Обеспечьте подвесную дорогу, как в "Новом пути", тогда и не станут корма пропадать! - зашумели доярки.
- Обеспечьте нормальную кормокухню, тогда и cпрашивайте!
- И так работаем от темна до темна, ведрами воду в гору таскаем, а тут еще за дробиной ездить!
- А в "Новом пути" водопровод, и доят два раза в день.
Леня постучал по столу карандашом, потом книгой, потом сел и стал дожидаться, когда шум утихнет.
- Надо же! - сказала Лариса. - Только народ растравили. И зачем было в "Новый путь" ездить? А все - Тонька!
- Можно мне? - сказала Тоня. Шум постепенно утих.
- Не знаю, может быть, и напрасно мы ездили в "Новый путь", - сказала она, - но я не жалею, что мы там побывали. В "Новом пути" главное богатство не фермы, не подвесные дороги. Там люди свое дело глубоко понимают. Все - и рядовая свинарка и даже мальчишка - все понимают. А у нас что? Вот Уткин рассыпал сульфат аммония. Так он не то что не знал, зачем это нужно, а даже не верил, что от его работы будет какая-нибудь польза. Сыплет и прохожих конфузится. Разве так можно? Возьмем доярок. Вот вы коров кормите, а не понимаете, отчего Зорька жвачку прекратила. Не от картошки она прекратила, а оттого, что солома мелко порезана…
- А мы виноваты? Пускай нас на курсы направят.
- Всех мы на курсы отправить не можем. Надо здесь, на месте, учиться, поднимать свою культуру.
- Какая тут культура - ни кино, ни танцев…
- Я сейчас не про танцы говорю. Вы слышали, наверное, говорят: культура труда, культура производства… Вот Лариса, наверное, тоже читала про культуру поведения, а сама разговаривает на посторонние темы… Она бы тоже должна понять…
- Где уж нам понять! - откликнулась Лариса. - Заладила: "культура, культура…" А где нам этой культуры набираться? В клубе стекла побиты, крыша дырявая, дров нет - там, наверно, уж и портреты носы отморозили. Хоть бы портреты пожалели! Надо же! В лесу живем, а дров нету. Ты бы вот на пивоваренный завод съездила, в общежитие, поглядела бы, как там рабочие живут, Молодые ребята, а грамотней наших пеньковских мужиков. У них там и Дом культуры, и журналы на каждую комнату, и шашки, и радио, и кино чуть не каждый день. А у нас нет ничего. Почему это? Что нам, меньше ихнего понимать надо? Вот, гляди, сама: у них на заводе парень стоит возле одной машины, а нам за лето самое малое возле десятка разных машин приходится толкаться. Там у них парень одну работу исполняет, а у нас и сев, и косьба, и молотьба, и еще сто разных дел наберется. Рабочий в цеху, под крышей, а у нас - поля да луга: то зной, то дождик - ко всему надо приноровиться. Возле рабочего всегда инженер и мастер, а тебя, бывает, на ферме целый день не видать. Да что толковать! Вы только агитируете, а клуб как был дырявый, так и стоит дырявый.
- Я разговаривала с Иваном Саввичем, - сказала Тоня. - И еще буду говорить. Только мне одной ничего не сделать. У него отсталые настроения.
- У Ивана Саввича на гуашь денег не выпросишь, - вставил Леня.
- И кроме того, нельзя вовсе перечеркивать нашу культурную работу, - продолжала Тоня. - У нас все-таки бывают лекции.
- Это Димка-то говорит лекции? - подхватила Лариса. - Подумаешь, культура! У него вся культура в портфеле. В портфеле привезет, в портфеле увезет. А сам - дурак дураком. Мой Матвей и то против него профессор.
- Конечно, Морозов способный человек - никто не отрицает, - согласилась Тоня. - Поэтому и жалко, что у него нет самого элементарного кругозора.
- Это не твоя забота, - сказала Лариса. - Будет у тебя мужик - его и обсуждай. А со своим мужиком я сама разберусь. Помощниц мне не требуется.
- Не мужик, а муж, - поправила Тоня. - Говорить "мужик" некрасиво.
- Надо же! К каждому слову цепляется… Он не в колхозе, а в МТС работает; и дела до него тебе нет.
- Меня разбирают? - раздался насмешливый голос.
В дверях, небрежно прислонившись к косяку, стоял Матвей.
- Вот он! - засмеялась Лариса. - Некультурный муж пришел. Куда лезешь, лапотник! Тебе тут делать нечего. Тут культурные собрались.
- Обожди, - остановил ее Матвей. - Что верно, то верно. Как живем мы тут в лесу лешаками, так и подохнем лешаками. Такая уж наша судьба… - Он вздохнул и сказал спокойным, не ожидающим возражений голосом - Пошли домой.
- У нас комсомольское собрание, - объяснил Леня.
- А мне что? У вас собрание, а мне уезжать в утро. Пошли.
- Надо же! То отец домой загонял, а теперь собственный мужик, - сказала Лариса, ласково глядя на Матвея большими карими глазами.
Она заправила полушалок под шубку и стала застегиваться, становясь все стройней и стройней после каждой застежки.
- Всегда так, - сказал Леня. - Как девка фамилию сменит, так ее хоть из списков вычеркивай.
- А почему это все они обязаны возле тебя сидеть? - спросил Матвей. - Что ты за петух плимутрок!
- В клубе холодно, - объяснил Леня. - Поэтому и собираю у себя.
- А ты кто? Секретарь комсомольский или кто? Я бы на твоем месте собрал весь Комсомол в холодном клубе, да вызвал бы председателя, да закатил бы доклад часа на три. Поморозили бы его разок-другой - были бы и дрова и средства на ремонт. Он стужу не уважает.
Девчата засмеялись.
- А что, это идея! - сказал Леня.
- Да разве он придет? - заметила Шура.
- Как же не придет, когда сам велел обсудить этот вопрос. Сбегай, Шура, за ним.
- Что ты! Я не пойду.
- Ну, тогда Лариса. Сходи, Лариса.
- Еще чего!
- И ты боишься?
- Не пойду - и все.
- Хорошо. Я схожу, - сказала Тоня решительно. Комсомольцы подняли воротники и гурьбой отправились в клуб.
Пробивая ногами в сугробе дорожку, они поднялись по ступенькам, зажгли свет. Лампочка осветила голые, покрытые инеем стены, длинные скамейки, небрежно сдвинутые по сторонам и лежащие вверх ножками, неровный пол, усыпанный чинариками и семечной скорлупой, треснувшие стекла окон. Шура взяла было веник, но Леня остановил ее:
- Не мети. Пускай поглядит, как у нас тут.
Девчата расставили скамейки, разложили по столу бумаги, чтобы был вид, будто сидят здесь давненько.
Иван Саввич пришел налегке. Он только что отужинал, попил чайку и собирался побыть у комсомольцев минут пять, десять. Затворяя дверь, он обжег голую руку о промороженную железную скобу и, сердито хрустя брезентовыми сапогами по семечной скорлупе, прошел в президиум.
С нескрываемым удовольствии посмотрев на коротенькую стеганку председателя, на его брезентовые сапоги, Леня начал доклад. Он говорил о значении животноводства в сельском хозяйстве, о влиянии кормовой базы на продуктивность животноводства вообще и на продуктивность крупного рогатого скота в частности, о положении кормовой базы в колхозе "Волна", о нехватке кормов.
Комсомольцы слушали и посмеивались. По рядам шел пар, и казалось, что все курят.
Иван Саввич тоже слушал, одобрительно покачивая головой. Примерно через полчаса он прервал Леню и обратился к собранию:
- Что это вы больно веселые? - спросил он. - Вопрос серьезный, и ничего смешного тут нет… Давай продолжай, Ленька!
Однако продолжать Лене было трудно. Он до того замерз, что едва шевелил губами. Поговорив о решении правления закупить пивную дробину и сено, он предложил принимать обязательства и сел.
- Сколько надо дробины возить? Это подсчитано? - спросила одна из доярок.
- Евсей Евсеевич после подсчитает.
- Нет, надо сейчас прикинуть. А то какое же это будет обязательство?
- Погодите, сейчас поясню, - поднялся Иван Саввич.
- Не могу больше, - шепнула Тоня Шурочке. - Не знаю, как ты, а я пальцев не чувствую.
- Терпи, - сказал Леня. - На-ка вот мои варежки.
- Его все равно не проймешь. Смотри, даже уши у шапки не опускает.
После выступления Ивана Саввича приняли решение точно подсчитать дополнительные работы и собраться снова, чтобы принять обязательство.
- Все? - спросил Иван Саввич.
- С первым вопросом все, - злорадно сказал Леня. - Слово имеет зоотехник Глечикова.
- Почему это я? - встрепенулась Тоня. - Я не готовилась.
- Давай, давай. За спиной говоришь, и в глаза не бойся.
- Про меня речь? - спросил Иван Саввич. - Что же, послушаем критику.
И он уселся поудобней, словно собирался пробыть здесь до самого утра.
- Хорошо. Я скажу, - Тоня поднялась. - Вопрос у нас к вам о культуре, Иван Саввич.
- Ты давай с теоретическим обоснованием, - крикнули из рядов.
- Хорошо. Всем известно, что раньше, при царизме, крестьянству в основном помогал опыт. Опыт, который собирался веками. Опыт… - Тоня поежилась. - Опыт этот оформился в виде различных примет, поверий и поговорок. Вместо научных сроков были разные петровы дни и параскевы пятницы, вместо агротехники - "сей овес в грязь, будешь князь".
- А овес родился, - заметил Иван Саввич.
- А почему родился? Потому, что веками делали одно и то же, в каждой губернии, в каждом уезде одно и то же, одно и то же. Потому, что земледелие не двигалось вперед и довольствовалось низкими урожаями. А теперь? Теперь каждый год у нас на полях что-нибудь новое. И всегда так будет! И мы обязаны осваивать новое, чтобы улучшать наше производство, чтобы увеличивать урожаи… - Она посмотрела на Ивана Саввича. Он сидел, не опуская ушей своей большущей заячьей ушанки, и внимательно слушал.
- К сожалению, - продолжала Тоня, ожесточаясь, - до сих пор у нас есть люди, которые думают обойтись одним древним крестьянским опытом. Конечно, я не хочу сказать, что нам его не надо знать. Знать его надо. Но без настоящего образования, без культуры мы, Иван Саввич, из нужды не вылезем. И Лариса правильно ставит вопрос, что у нас - недооценка культуры… У меня все, - внезапно сказала она и села, и Леня почувствовал, как мелко задрожала скамейка.
- Понятно, за какую ты вожжу дергаешь, - сказал Иван Саввич. - Тоже в новом клубе плясать захотела. А я вам вот что скажу…
- У вас надолго? спросил Леня, потирая застывшие колени.
- Не бойся. Не больше твоего… Увидали вы в "Новом пути" клуб - вот и вам такой же клуб подавай. Это мне понятно. А ферму вы у них видали? Телятник видали?
- Видали, - сказал Леня. - Они телят воспитывают по холодному методу.
Все засмеялись.
Иван Саввич переждал смех, покачал головой и медленно проговорил:
- Эх, ребята, ребята! Что, я не вижу, что ли, что вы из меня здесь хотите эскимо сделать? А телятами-то оказались вы, а не я. Смотрите, у Тони нос побелел. Потри, потри носик-то… Ну, Тоня ладно, городская, еще к нашему климату не привыкла. А тебе бы, Ленька, тоже надо меньше возле печки плакаты писать, а почаще на ферму наведываться… Я знаю, вы сейчас с меня новый клуб попросите, а мы считаем, что нам новая ферма нужней.
- Мы не просим такой, как в "Новом пути", - объяснил Леня. - Нам бы хоть этот отремонтировать.
- Дайте нам ригу Алевтины Васильевны, дайте немного гвоздей и тесу - остальное сами сделаем, не на трудодни, а так.
- Алевтина не даст риги. - сказал Иван Саввич.
- Почему не даст? Рига не ее, а колхозная.
- Вот видишь, колхозная. Как я ее отдам? Она в неделимом фонде числится… Клуб у вас есть - и ладно пока. А про стужу вам и говорить совестно. Вы молодые, в валенках, а я вон как одет, и мне хоть бы что…