Эхо небес - Кэндзабуро Оэ 2 стр.


После лекции мы зашли в кафе возле станции метро, ближайшей к муниципальному клубу района Кото, где всегда проходили занятия этой учебной группы. Кафе состояло из двух помещений: одного, где продавали хлеб и сэндвичи, и другого, со столиками, где можно было пить кофе, приподнятого на несколько ступенек и отгороженного стеной из растений в горшках. Приподнятая часть кафе, где мы уселись, была широкой и свободной и казалась отделенной от всего происходившего по соседству. Сразу же после выступления перед большой группой слушателей я еще плохо справлялся с эмоциями и ощущал себя беззащитно выставленным напоказ, так что в ходе разговора старался спрятать свои чувства поглубже и вернуть их к обычному градусу. Иными словами, то говорил беспрерывно, то неожиданно замолкал.

Губы Мариэ были щедро обведены ярко-красной помадой, и во время одной из пауз она сказала по этому поводу следующее.

- Старые фильмы и побрякушки теперь снова в моде. Мои студентки напокупали пеналов и тетрадок с изображениями Бетти Буп. И, кажется, у меня за спиной они уже начали называть меня "Бетти". Уверена, что никто из девчушек не видел мультиков про Бетти Буп, да и я сама, если на то пошло, не видела.

Теперь, когда она это сказала - в шутку, чтобы скрыть легкое смущение, - я подумал, что ее губы действительно чем-то напоминают Бетти Буп. Впечатление еще усиливалось кудряшками, кое-где падающими на ее красиво вылепленный лоб, и неожиданным блеском глаз, только что бывших дымчато-темными.

- Для нынешних студенток Бетти Буп, конечно же, персонаж из далекого прошлого, - заметила моя жена. - Но я, в отличие от тебя, Мариэ, могу называться ровесницей Бетти. Мой папа работал в сфере кино, и во время войны я посмотрела несколько мультфильмов про Бетти. Из чего видно, какая у нас гигантская разница в возрасте.

- А я вырос в лесной глуши, - сказал я, - и впервые попал в кинотеатр, когда уже после войны мы съездили в соседний городок. С Бетти Буп был знаком по одним только комиксам. Но, разумеется, был ее современником.

- Хочешь сказать, что раньше, во время войны, ты совсем не бывал в кино? Или какой-нибудь самодельный сарайчик у вас все же был? Отлично понимаю, что, задав этот вопрос, я уподобляюсь студенткам Мариэ, но все-таки…

- Кое-какие учебные фильмы нам в самом деле показывали - на втором этаже Дома фермеров. - Почувствовав себя ровесницами, моя жена и Мариэ одновременно рассмеялись. - Мы сидели там на соломенных матах, и клопы заползали прямо на колени.

Вот уже некоторое время я чувствовал присутствие трех девушек, стоявших возле легкой перегородки, отделяющей булочную от кафе, сжимая в руках пакеты с хлебцами. Моя лекция была утром, днем им предстояло разбиться на группы поменьше и слушать доклады преподавателей, работающих с умственно отсталыми детьми. Естественно, что в перерыве они все перекусывали где-нибудь поблизости. Все трое были в линялых джинсах, которые, казалось, носили не снимая: и в будни, и в праздники, все три крепко сбитые, с особенно развитыми ляжками и бедрами. Обменявшись кивками, они медленно двинулись в нашу сторону.

"Простите, но вы не смогли бы уделить нам немного времени?.." Они встали у нашего столика. Мускулистые плечи соприкасались. Посадить их было некуда, и, чтобы выслушать их, я поднялся.

Они участвовали в семинаре как преподавательницы токийской школы для детей с нарушениями умственного развития. В последние два-три года, то есть с начала их преподавательской деятельности, учащиеся старшего отделения каждый год отправлялись из района Кансай на Кюсю с заездом в Хиросиму и посещением Музея атомной бомбы. Им, молодым преподавательницам, казалось, что это очень полезно и для учеников, и для педагогов и сопровождающих волонтеров. Но в программе этого года экскурсию заменили поездкой в знаменитый своей красотой район Миядзима. Директор и старший преподаватель сказали, что эта замена произведена по просьбе родителей учеников третьей ступени, и поскольку за нее высказалось больше половины опрошенных, администрация не намерена возражать. Но они, молодые учительницы, предпочли бы не везти школьников любоваться оленями, а дать им возможность посетить Музей атомной бомбы и увидеть выставленные там вещи, когда-то принадлежавшие школьникам, погибшим в огне пожара первой в мире ядерной катастрофы. Все эти годы дети, побывавшие в музее, заметно менялись под впечатлением…

Девушка, которая говорила все это, и обе подруги, молча ее поддерживавшие, были отлично подготовлены, и физически, и морально, к работе преподавательниц в школе для умственно отсталых детей и должным образом использовали эту хорошую подготовку. Особенное впечатление производила говорившая, чье лицо было таким решительным, что почти отдавало свирепостью. Кожа на шее и руках, выглядывающих из рукавов ее скромной блузки, загрубела от долгого пребывания на солнце и выдавала знакомство с тяжким физическим трудом, обычно не выпадающим на долю молодых женщин. И она и ее подруги, все три в едва не лопающихся джинсах, были каким-то олицетворением грузности, живой массы, но ни Мариэ, ни жену это не отталкивало, а скорее приковывало внимание. Я ощущал это, стоя и слушая, опустив глаза вниз. Жену, похоже, завораживала энергия этих куда более молодых, чем она, женщин, Мариэ, еще остававшаяся в их возрастной категории, воспринимала эту энергию с усмешкой…

В утренней лекции я высказал ряд суждений, зародившихся у меня как у отца ребенка с умственными отклонениями. Кроме того, я был автором книги, посвященной атомной бомбардировке Хиросимы. Зная, как мне близки обе темы, девушки понадеялись, что я поддержу их инициативу по восстановлению экскурсии в Хиросиму. Но первое, что я представил себе, - это Хикари в дорожном костюмчике перед витринами Музея атомной бомбы. Я даже увидел, как он, оглушенный, пытается вникнуть в смысл слов, которые произносит Т., куратор музея, мой старый друг, человек, сам подвергшийся облучению, объясняющий, сколько тысяч людей умерло сразу, на месте, а скольким еще предстояла агония умирания…

- Думаю, вы должны уважать волю родителей, чьи дети отправятся на такую экскурсию, и принимать во внимание любые доводы, - наконец сказал я.

Откровенно разочарованные, девушки обменялись взглядами, явно рассчитывая предпринять еще одну попытку. Но тут заговорила Мариэ; улыбка исчезла с лица Бетти Буп, и оно стало тревожным и мрачным:

- Вы говорите, что посещение Музея атомной бомбы изменило детей, но, простите, как именно? Они смогли проделать путешествие, а это, позволю себе заметить, указывает на определенный уровень развития. Думаю, вы не имели в виду, что все они просто окаменели от ужаса и вам стало проще с ними справляться? Мой сын приходит в панику от одной только мысли о смерти и, получи он такие впечатления, впал бы в глубокое отчаяние - об этом "изменении" вы говорите? Меня, как мать, куда больше тревожил бы его шок… то, что он никогда не сможет забыть увиденное, оправиться от этих впечатлений.

Слушая эту отповедь, в особенности последние слова, которые Мариэ явно добавила для себя в той же мере, как и для окружающих, моя жена кивала с одобрением и, вероятно, мысленно видела в Хиросиме Хикари. Тем летом, когда наш мальчик родился с изуродованным черепом и было еще непонятно, можно ли подвергнуть его операции, - врач не высказывал предпочтения ни тому, ни другому варианту, а я не был готов ни к какому решению, - я коротко объяснил ситуацию уже выписавшейся домой жене и сразу же уехал в Хиросиму. Меня попросили написать о международной конференции по запрещению использования ядерного оружия, но она превратилась в бессмысленное говорение, и, получив свободное время, я отправился в Атомный госпиталь. Поговорив с докторами и пациентами этой больницы, я ощутил приток сил, который способны дать только люди, пережившие безмерную трагедию. Только благодаря им я оказался в силах принять своего ребенка таким, как он есть. А теперь я стоял и смотрел на жену, мучившуюся при мысли, что стало бы с Хикари, если б его привели "в глубокое отчаяние"…

- Если вам хочется узнать, какую именно перемену произвела в наших учениках поездка в Хиросиму, мы можем показать вам сочинения, которые они написали, вернувшись.

- Не могу говорить с уверенностью, не прочитав их… даже если обычный ребенок, побывав в Хиросиме, вернется изменившимся, это уже немало, вам не кажется?

- Нам кажется, что олигофрения придает детям особую чувствительность к тому, что по-настоящему важно.

- Рада услышать, что есть воспитатели, которые понимают это. И значит, во время поездок в Хиросиму такие, как вы, люди, преданные своей профессии, все время будете рядом и проследите, чтобы реакции детей были такими, как надо, вы ведь хотели сказать именно это?

- Не видя перемен, которые произошли с детьми, мы, Мариэ, вряд ли можем судить справедливо, - вмешался я. - Но вы, как я понимаю, считаете, что лучше вообще воздержаться от демонстрации последствий атомной бомбардировки тем, кто еще очень мал или имеет умственные отклонения. Я правильно понял?

- Так думают многие матери, но нам хотелось бы убедить их взглянуть на это иначе, - поспешно вставили девушки.

- Ну, я безусловно смотрю на это иначе, - сказала Мариэ. - Одна американская писательница, с чьими работами я познакомилась еще в колледже, а теперь изучаю их со своими студентками, пишет, что все, что происходит с нами после Хиросимы, связано с этой трагедией. И я абсолютно с этим согласна. Я уверена, что несчастье, случившееся с моим мальчиком, связано с тем, что он родился после Хиросимы… Хотя мне и не стоит говорить об этом с таким пафосом.

- Почему же? Мы тоже так думаем. Поэтому и хотим показать детям, что же случилось в Хиросиме.

- Но ведь столько жестокого, безобразного, даже губительного происходит и в школе, и дома.

Разве и вы, молодые учительницы, и сами дети не сталкиваетесь с этим ежедневно, хотите вы этого или нет? Признав, что наш мир, - это мир после Хиросимы, мы должны собрать волю в кулак и жить дальше. Показать Хиросиму детям с умственными отклонениями - отлично. Дать возможность увидеть своими глазами весь ужас того, что случилось, - идея достойная. Если при этом вам удастся показать связь между тем, что они увидят, и тем, что происходит в школе и в семье, не просто как идею, которую вы вкладываете им прямо в рот, а на примере их ежедневного опыта, - это действительно будет огромным достижением. Но если вы радуетесь, находя в их сочинениях следы положенной в рот "идеи", тогда, я думаю, вам не к чему утруждать себя, во всяком случае, когда речь идет о моем сыне.

Видно было, что девушки больше не в состоянии спорить с Мариэ или даже попробовать снова заговорить со мной, ведь я не возразил, а слушал молча. Они покраснели - загар приобрел заметный красноватый оттенок - и выглядели подавленными. Поклонившись, они повернулись, чтобы уйти, и друг за дружкой спустились по узкой лесенке в булочную: бока, выпирающие из джинсов, нависали над мощными, как колонны, ногами. Глядя им вслед, жена вздохнула:

- Чудные воспитательницы! Только представьте, как тяжело им работать, а они вкладывают столько души.

Я совершенно искренне с ней согласился.

- Да, присоединяюсь. Именно таких наставниц мне бы хотелось для Мусана, - добавила Мариэ, глядя им вслед распахнутыми глазами и вызывая во мне сочувствие мелькнувшим в них отблеском сожаления…

Вот так я подружился с Мариэ, которая некоторое время спустя появилась во время голодовки протеста в парке Сукиябаси - не столько из интереса к политике или правам человека как таковым, сколько желая помочь лично мне. Не будучи активистами, принимавшими участие в сборе средств или державшими плакаты с протестами, Мариэ и три сопровождавших ее юноши все время делали что-то полезное: поддерживали чистоту вокруг палатки, переставляли обувь посетителей от входа к выходу, устроенному с противоположной стороны, аккуратно выстраивая ее так, чтобы, выходя, любой сразу нашел свою пару.

А однажды, вернувшись с обеда, она сделала то, что я вряд ли когда-нибудь забуду. Подошла ко мне, - что само по себе было уже необычно, - держа в руках термос, вынула пластмассовую чашечку из прилагавшегося к нему набора и налила в нее жидкости. Думая, что там что-то вроде холодного чая, я глотнул и почувствовал вкус лимона и меда, приправленных букетом разных трав, - питье было густым, как патока, и, вероятно, более питательным, чем обычная твердая пища. Строгих и жестких правил для участников акции не было, но, согласившись быть с теми, кто объявил голодовку, я принял решение пить только воду, да и ею пользоваться умеренно, и теперь не совсем понимал, имею ли право допить все до дна. Но С, мой сосед по палатке, специалист по периоду оккупации и человек, усвоивший во время стажировок в Америке практический взгляд на вещи, подхватил чашку, которую я поставил возле колена, и, судорожно двигая кадыком, осушил ее. Потом, сияя, объявил, что питье восхитительно, после чего термос и чашечки стали переходить туда-сюда, из рук в руки, и в конце концов обошли всех, кто тут был.

Вечером Мариэ появилась еще раз и, прежде чем войти и забрать термос, легко опустилась на колени перед откинутым низким пологом. Застыв в этой позе, она игриво вытянула в нашу сторону свой ясно очерченный подбородок. Сидя на своем месте, я видел у нее за спиной осанистую пожилую женщину, в лице которой ощущалось сходство с Мариэ; с улыбкой глядя на меня, она держала за руку светящегося безмятежностью Мусана. Теперь, когда работы у палатки были закончены, Мариэ встретилась здесь со своей матерью, пришедшей вместе с мальчиком, скорее всего, чтобы всем вместе пойти куда-нибудь на концерт. Безмятежное спокойствие на лице мальчика и благородные манеры пожилой дамы, а также забота, которую все время проявляла к нам Мариэ, превратили голодовку протеста в нечто вполне цивилизованное и свободное от мучительных последствий, и это доставляло мне большую радость.

В последний вечер нашей акции полил дождь и задул ураганный ветер. Мы чувствовали, что верх палатки опускается ниже и ниже, но сознание было таким замутненным, не столько от голода, сколько от недосыпа, что никто толком не осмотрел прогнувшийся потолок, с которого одиноко свисала голая лампочка. А когда я приподнялся, приветствуя С, вернувшегося из редакции газеты, куда он уходил писать статью, тот сразу же занял освободившийся кусочек пространства, и мне уже некуда было лечь. Спустя некоторое время надо мной сжалился господин Ко, поэт-дзайнити, и едва я протиснулся в щель у него за спиной, как брезент над нашими головами провис наподобие грыжи, и всем стало ясно, что неприятность нешуточная. Однако и теперь, лежа впритирку друг к другу и ежась под набегающими струями дождя, мы не могли придумать, что же предпринять. И вот тут у палатки появились трое юношей в непромокаемых плащах. Осторожно, чтобы не повредить материю, они отчерпали заливавшую с крыши воду, воткнули подпорку и тем избавили нас от опасности наблюдать, как струи дождя опять наполняют брезент. Когда на другое утро я спросил лидера активистов об этой троице, судя по всему продежурившей возле нас во избежание новых неприятностей всю ночь, он сказал: "Это те парни, что приходили вместе с преподавательницей из женского колледжа; теперь уже распрощались. Похоже, не примкнут к движению, но в эту ночь поработали хорошо, это точно".

В тот день трехдневная голодовка закончилась, и, стоя возле уже свернутой палатки, мы обсуждали, как вести себя на предстоящей пресс-конференции. Неожиданно, будто сотканная из воздуха, возле меня появилась Мариэ. С Мусаном и тремя молодыми друзьями она ехала на два дня в Идзукогэн, в свой летний дом. Припарковаться было некуда, и ее молодые спутники сейчас объезжали вокруг квартала, а она выскочила, чтобы передать мне бритвенный прибор: вероятно, уже накануне я выглядел страшно заросшим. В результате, когда в вечерних новостях показали нашу пресс-конференцию, я, единственный из участников, выглядел свежим и смотрелся как-то странновато на фоне своих усталых, заросших трехдневной щетиной товарищей.

- Было такое впечатление, что ты сумел улизнуть, прятался где-то неподалеку, а потом вынырнул для встречи с журналистами, - смеялась моя жена. - Но Мариэ думает: если уж собираться для общего дела, то глупо не получить от этого удовольствия. И даже если это была голодовка протеста, гораздо лучше выглядеть по ее окончании опрятным.

Машина, которая подкатила к нам, обогнув Гиндзу, была специально оборудованным джипом, и сидевшие в ней молодые люди, помогавшие участникам голодовки, опять превратились в компанию беззаботных студентов, готовых устроить в каком-нибудь месте - лучше всего на пляже - пикник, да еще и заняться водным спортом. Прочие наши помощники все еще убирали палатку; на время объединенные общей задачей высказаться по вопросам политики и прав человека, они все по-прежнему выглядели измученными и еще не сменили измятой одежды. Стуча каблуками по тротуару, Мариэ быстро подбежала к джипу, и тот, кто сидел за рулем, бросив мне на прощание дружелюбный взгляд, ловко помог ей подтянуться на переднее сиденье (сбоку виднелось сияющее лицо Мусана), нажал на газ, и машина умчалась.

2

Было что-то бесспорно бодрящее в этой красивой женщине лет тридцати пяти, которая, разведясь с мужем и работая, полностью отдавалась радости жизни, несмотря на неполноценного ребенка и нуждающуюся в поддержке старую мать (собственно, старая мать и делала эту жизнь возможной). "Веселая вдова" - невольно проскальзывало в уме. Стояла уже осень, время празднеств и связанных с ними забот, и жена, у которой все больше накапливалась усталость, с явным усилием отправилась в школу, где учился наш сын, чтобы принять участие в приготовлениях "Объединения матерей" к благотворительному базару. Провожая ее, я поймал себя на мысли: возможно ли не испытывать удовольствия, работая под началом у Мариэ? Но необычность взглядов Мариэ на жизнь и то, как она демонстрировала это, например при разговоре с молодыми учительницами в кафе, привели к бурным разногласиям между членами комитета.

Однажды, незадолго до дня проведения базара, когда моя жена должна была до вечера работать в школе, я пошел встретить Хикари и, столкнувшись в воротах, обменялся несколькими словами с матерью Мариэ, пришедшей за Мусаном. Ничего неприятно старческого в ней не было, напротив, я увидел в ней и ум, и склонность к размышлениям, но лицо покрывала бледность, и я подумал, не страдает ли она какой-нибудь болезнью.

Жена вернулась поздно, подавленная и совсем без сил. Смогла дойти до ванной и снять макияж, лишь когда выплеснула свое огорчение из-за того, что случилось в школе. Я принес и поставил на кухонный стол чашку чаю, а она рассказала, что весь сыр-бор разгорелся из-за слов Мариэ, и, ощущая полную правоту ее оппонентов, она все-таки не могла выступить против оказавшейся вдруг в одиночестве подруги и хранила молчание (что давалось с огромным трудом), в то время как Мариэ с лучезарной улыбкой на щедро покрытом косметикой лице не отступала от своего ни на йоту.

Назад Дальше