Анна представила нового пастора, мистера Борениуса. Он, словно часть ее приданого, переехал в Пендж вместе с ней. Клайву было все равно, кого назначить приходским священником, лишь бы тот оказался джентльменом и был готов полностью посвятить себя деревенским жителям. Мистер Борениус удовлетворял обоим условиям, а поскольку он служил Высокой церкви, то это могло восстановить равновесие, ибо предыдущий пастор был представителем Низкой.
- О, мистер Борениус, как интересно! - крикнула через всю комнату пожилая леди. - Однако, полагаю, вы хотели сказать, что все мы хотим лидера. Вполне с вами согласна. - Она стреляла глазами туда и сюда. - Повторяю, каждый из нас хочет лидера.
Мистер Борениус следил за направлением ее взгляда. Быть может, он искал что-то, но не нашел, поскольку вскоре удалился.
- Дома ему совершенно нечем заняться, - задумчиво проговорила Анна, - но он всегда так. Зайдет, пожурит Клайва за то, что тот плохой хозяин, и ни за что не останется обедать. Понимаете, он слишком чувствителен, он печется о бедных.
- Мне тоже приходилось иметь дело с бедными, - сказал Морис, взяв кусок торта, - но я не могу о них печься. Каждый должен им пособлять хотя бы ради страны, вот и все. Они чувствуют совсем не так, как мы. И страдают они не так, как страдали бы мы на их месте.
Анна взглянула на него с неодобрением, однако поняла, что доверила свои сто фунтов надежному маклеру.
- Мальчики, подносящие мячи на гольфе, и воспитанники интерната в районе трущоб - это все, что я знаю. И тем не менее, кое-чему я научился. Бедные не нуждаются в жалости. Меня они любили по-настоящему, когда я надевал перчатки и начинал их мутузить.
- О, вы учили их боксу?
- Да, и еще играть в футбол… Из них никудышные спортсмены.
- Надо думать. Мистер Борениус говорит, что они нуждаются в любви, - сказала Анна после паузы.
- Не сомневаюсь, да только они ее не получат.
- Мистер Холл!
Морис вытер усы и улыбнулся.
- Вы страшный человек.
- Не думаю. Впрочем, пожалуй, да.
- Вам доставляет удовольствие быть страшным, ведь так?
- Ко всему привыкаешь, - сказал он, вдруг обернувшись на хлопнувшую сзади входную дверь.
- Батюшки, а я еще распекала Клайва за то, что он циник. Да вы его переплюнули!
- Я привык быть, как вы изволили выразиться, страшным человеком - так же, как бедные привыкают к своим трущобам. Это только вопрос времени. - Он говорил достаточно свободно; его обуяла язвительная дерзость с самого начала, как он сюда прибыл. Клайв даже не удосужился его встретить. Ну что ж, отлично! - Сперва побрюзжишь немного, а после привыкаешь к своей дыре. Поначалу все тявкают, точно выводок щенят. Гав, гав! - Неожиданная имитация вызвала у Анны смех. - Но в конце концов начинаешь понимать, что никому до тебя нет дела, и прекращаешь тявкать. Это факт.
- Типично мужская точка зрения, - сказала она, кивая головой. - Ни за что не позволю Клайву так думать. Я верю в сострадание… в то, что один возьмет на себя ношу другого. Наверно, я старомодна. А вы сторонник Ницше?
- Спросите о чем-нибудь попроще!
Анне нравился этот Холл, который, как предупредил ее Клайв, должен был показаться букой. Так оно, в известной степени, и случилось, но, очевидно, он имел индивидуальность. Анна поняла, почему ее супруг нашел в нем хорошего попутчика в поездке по Италии.
- И все-таки, почему вы не любите бедных? - внезапно спросила она.
- Не то чтобы не люблю. Просто я о них не думаю, кроме как по обязанности. Трущобы, синдикализм, все прочее - это угроза для общества, и каждый должен сделать хоть самую малость против этого. Но не из любви. Ваш мистер Борениус не учитывает реальных фактов.
Она сохраняла молчание, потом спросила, сколько ему лет.
- Завтра исполнится двадцать четыре.
- Что ж, вы весьма суровы для вашего возраста.
- Только что вы утверждали, будто я страшный человек. Вы очень легко даете послабление, миссис Дарем!
- Как бы то ни было, вы вполне сложившаяся натура, и это гораздо хуже.
Анна заметила, что Морис нахмурился, и, испугавшись, что была слишком назойлива, перевела разговор на Клайва. По ее словам, она ждала, что к этому часу Клайв уже вернется, и его опоздание было тем более огорчительно, что назавтра ему предстояло уехать на целый день. Доверенное лицо, хорошо знающее местных избирателей, повезет его по всему округу. Мистер Холл должен простить Клайва и непременно должен помочь им в крикетном матче.
- Это зависит от некоторых обстоятельств… Может быть, мне придется…
Она взглянула на него с внезапным любопытством, потом сказала:
- Хотите посмотреть вашу комнату? Арчи, проводи мистера Холла в коричневую комнату.
- Благодарю… Почта сейчас открыта?
- Сейчас нет, но вы можете телеграфировать. Что остаетесь… Или я вмешиваюсь не в свое дело?
- Быть может, я действительно дам телеграмму, я еще не решил. Большущее спасибо.
И он пошел за мистером Лондоном в коричневую комнату, думая: "Клайв мог бы… ради нашего прошлого он мог бы меня встретить. Ему ли не знать, как мне сейчас паршиво?" Он уже не любил Клайва, но тот все еще был способен причинять ему страдания. Дождь лился со свинцовых небес на парк, лес стоял безмолвный. С наступлением сумерек Морис вступил в новый круг мучений.
Он не выходил из комнаты до самого обеда, сражаясь с призраками, которых любил. Если новый доктор сумеет изменить его существо, разве не обязан он непременно пойти, хоть при этом тело и душа его подвергнутся насилию? В этом мире надо или жениться, или сгинуть. Он еще не вполне освободился от Клайва - и не освободится, пока в его жизни не произойдет что-то более значительное.
- Мистер Дарем вернулся? - поинтересовался он, когда горничная принесла горячую воду.
- Да, сэр.
- Только что?
- Нет. Примерно полчаса назад, сэр.
Она задернула шторы и удалила вид, но не звук, дождя. Тем временем Морис нацарапал телеграмму.
- "Вигмор Плейс, дом 6, мистеру Ласкеру Джонсу, - прочитал он вслух. - Прошу записать меня на четверг. Холл. Обратный адрес: Уилтшир, Пендж, Дарему для Холла". Будьте добры, отправьте.
- Да, сэр.
- Большое спасибо, - сказал он учтиво, и сразу же, как она ушла, скорчил гримасу. Теперь между его частной и общественной жизнью лежала пропасть. В гостиной он поздоровался с Клайвом без тени волнения. Они тепло пожали друг другу руку. Клайв сказал:
- Ты отлично выглядишь. Вы знаете, какого гостя имеете честь принимать? - спросил он служанку и тут же представил его.
Клайв превратился в настоящего помещика, сквайра. Все его прошлые обиды на общество прошли после женитьбы. Учитывая их общие политические взгляды, им было о чем поговорить.
Клайв, со своей стороны, был очень рад гостю. Анна сказала, что Морис "груб, но очень мил" - вполне удовлетворительная характеристика. В нем была некоторая вульгарность, но сейчас это не имело значения: ту ужасную сцену с Адой можно позабыть. К тому же, Морис нашел общий язык с Арчи Лондоном - это хорошо, потому что Арчи, относясь к тому типу людей, которым постоянно необходимо с кем-то общаться, уже успел надоесть Анне. Клайв предполагал на время визита предоставить Мориса и Арчи друг другу.
В гостиной они опять говорили о политике, убежденные в том, что радикалы заврались, а социалисты сошли с ума. Дождь лил с монотонностью, которую ничто не могло нарушить. В ходе беседы его шорох приникал в комнату, а к концу вечера застучало "кап, кап" по крышке рояля.
- Опять семейное привидение, - с улыбкой промолвила миссис Дарем.
- Ах, эта милая дырочка в крыше, - воскликнула Анна.
- Клайв, нельзя ли оставить ее насовсем?
- Придется, - буркнул тот и позвонил в колокольчик.
- Надо, впрочем, перетащить фортепиано. Так оно долго не протянет.
- А если кастрюлю? - предложил мистер Лондон. - Клайв, а если кастрюлю? Однажды в нашем клубе тоже протекала крыша. Я позвонил слуге, и тот принес кастрюлю.
- Я позвонил, и слуга не принес ничего, - сказал Клайв и позвонил опять. - Да, Арчи, кастрюлю мы подставим, но рояль тоже надо подвинуть. Анна, твоя любимая дырочка ночью может увеличиться. Над этой частью комнаты тонкая односкатная кровля, и больше ничего.
- Бедный Пендж! - промолвила его мать. Все поднялись на ноги и стали смотреть на протечку. Анна начала протирать нутро рояля промокательной бумагой. Вечер угасал, и они обрадовались дождю, который послал им этот знак своего существования.
- Принесите таз, понятно? - приказал Клайв, когда звон колокольчика был наконец услышан. - И тряпку, и пусть кто-нибудь из мужчин поможет передвинуть рояль и перетащить ковер в нишу. Опять протекает крыша.
- Нам пришлось звонить дважды, звонить дважды, - заметила его матушка. - Le delai s'explicjue, - добавила она, когда горничная вернулась с двумя мужчинами: егерем и камердинером. - C'est toujours comme çа quand… У нас тоже, знаете ли, под лестницей есть свои маленькие идиллии.
- Господа, чем хотите заняться завтра? - спросил Клайв своих гостей. - Я должен проводить предвыборную агитацию. Вас с собой не возьму. Такая скука - нет слов. Может, хотите побродить с ружьишком, а?
- Отлично, - хором сказали Морис и Арчи.
- Скаддер, ты слышишь?
- Le bonhomme est distrait, - съязвила матушка Клайва.
Рояль зацепился за складку ковра, и слуги, не желая громко говорить в присутствии господ, недопонимали друг друга и шепотом спрашивали: "Что? Что?"
- Скаддер, джентльмены хотят завтра поохотиться… Понятия не имею, на кого, но ты должен быть готов в десять часов. А теперь отправимся на боковую?
- Как вам известно, мистер Холл, здесь заведено рано ложиться спать, - сказала Анна. Затем она пожелала слугам спокойной ночи и поднялась по лестнице. Морис задержался, чтобы выбрать книгу. Быть может, "История рационализма" Лекки поможет скоротать время? Дождь капал в таз, слуги что-то бормотали над ковром в нише. Коленопреклоненные, они, казалось, справляют погребальную церемонию.
- Проклятье, да есть здесь хоть что-нибудь подходящее?
- Это он не с нами говорит, - объяснил камердинер егерю.
Лекки есть Лекки, да его разум оказался не под стать, и через несколько минут он швырнул книгу на кровать и задумался над телеграммой. В унынии Пенджа цель его стала яснее. Жизнь оказалась тупиком с кучей навоза в конце, и он должен повернуть назад и все начать сначала. Каждого можно переделать до основания, так полагал Рисли, при условии, что тот не цепляется за прошлое. Прощайте, сердечность и красота. Они завершились кучей навоза, и должны сгинуть. Отдернув шторы, Морис долго смотрел на дождь и вздыхал, и бил себя по лицу, и кусал себе губы.
XXXV
Следующий день оказался еще более унылым. В его пользу говорило лишь то, что он имел нереальность кошмара. Арчи Лондон непрестанно болтал, дождь накрапывал, они во имя священного дела охоты гонялись по всему Пенджу за кроликами. Иногда им удавалось подстрелить их, иногда они их упускали, иногда пробовали охотиться с хорьками и тенетами. Поголовье кроликов требовало сокращения - возможно, именно поэтому им была предложена такая забава: у Клайва имелась практическая жилка. К ленчу они вернулись. Морис затрепетал: был получен ответ от мистера Ласкера Джонса с согласием принять его завтра. Однако трепет быстро прошел. Арчи предложил опять пойти побегать за зверьками, а Морис был слишком подавлен, чтобы отказаться. Дождь стал слабее, но, с другой стороны, туман усилился, грязь загустела, и ко времени чаепития они потеряли хорька. Егерь свалил вину на них, Арчи придерживался иного мнения. В курительной он втолковывал Морису суть вопроса при помощи чертежей. Обед подали в восемь - так было заведено у политиков - и после обеда с потолка в гостиной начало капать в тазы и кастрюли. Затем - коричневая комната, та же погода, то же отчаяние, и даже сидящий на кровати и доверительно беседующий Клайв не мог ничего изменить. Такая беседа могла бы взволновать Мориса, случись она немного раньше, но он так настрадался от негостеприимности, так одиноко и так по-идиотски провел день, что более не мог отзываться на прошлое. Всеми мыслями он был с мистером Ласкером Джонсом. Ему хотелось побыть одному, чтобы составить письменное изложение своего случая.
Клайв чувствовал, что визит не задался, но, как заметил он, "политики не могут ждать, а ты угодил в самое пекло". Он казнил себя за то, что забыл о сегодняшнем дне рождения Мориса, и настаивал, чтобы гость не уезжал, пока не кончится матч. Морис сказал, что он страшно извиняется, но это невозможно, поскольку у него возникло неожиданное и безотлагательное дело в городе.
- Может приедешь после того, как все уладится? Мы скверные хозяева, но принимать тебя - это такая радость. Считай наш дом чем-то вроде гостиницы: ты будешь ездить по своим делам, а мы - по своим.
- Собственно говоря, я хочу жениться, - вымолвил Морис.
Эти слова вырвались у него так, словно они существовали независимо от него.
- Безумно рад, - сказал Клайв, потупив взор. - Я безумно, безумно рад, Морис. Это самое важное в жизни, возможно, единственное…
- Знаю.
Морис не понимал, зачем он это сказал. Фраза вылетела в дождь; он никогда не забывал про дождь и протекающие крыши Пенджа.
- Ну, не буду докучать тебе разговорами, однако должен сказать, что Анна об этом догадалась. Женщины - необыкновенные создания. Она с самого начала заявила, что ты готовишь нам сюрприз. Я посмеялся, но теперь придется ей уступить. - Он поднял глаза. - О, Морис, как я рад! Очень хорошо, что ты мне сказал… Это то, чего я тебе желал от всей души.
- Знаю, что желал.
Наступило молчание. К Клайву вернулись прежние манеры. Он опять стал великодушен и мил.
- Как чудесно, ведь правда? М-м-м… Я так рад! Хотелось бы произнести какие-то особенные слова, да ничего не приходит на ум. Ты не возражаешь, если я сообщу Анне?
- Ничуть. Всем сообщи, - выкрикнул Морис со свирепостью, которая осталась незамеченной. - Чем больше узнают, тем лучше. - Он искал давления извне. - Если эта девушка не захочет, есть много других.
Клайв слегка улыбнулся этой реплике, но был слишком доволен, чтобы почувствовать обиду. Он был доволен отчасти за Мориса, но еще и потому, что это сглаживало его собственное положение. Он ненавидел экстравагантность, Кембридж, голубую комнату, и те поляны в парке, которые стали - нет, не запятнанными, в них не было ничего позорного - но какими-то нелепыми. Совсем недавно он случайно обнаружил стихотворение, написанное во время первого визита Мориса в Пендж, - стихотворение, которое могло появиться только из Зазеркалья: сколь оно было пустым, сколь извращенным. Тени прежних эллинских кораблей. Неужто он называл такими словами того крепкотелого студента? И сознавать, что Морис в равной степени вырос из подобной сентиментальности, было очистительно, и из Клайва тоже, словно живые, рвались слова:
- Морис, милый мой, я думал о тебе чаще, чем ты можешь себе представить. Как я сказал прошлой осенью, я люблю тебя в подлинном значении этого слова, и всегда буду тебя любить. Мы были юные идиоты, правда же? - но ведь можно извлечь пользу даже из идиотизма. Это становление. Нет, более того, близость. Ты и я знаем и доверяем друг другу просто потому, что однажды мы были идиотами. Моя женитьба ничего не изменила. О, это здорово, я правда думаю, что…
- Значит, ты даешь мне благословение?
- А ты как считаешь?
- Спасибо.
Взгляд Клайва стал нежен. Он хотел выразить им нечто более теплое, чем какое-то становление. Смеет ли он воспользоваться жестом из прошлого?
- Думай обо мне весь завтрашний день, - попросил Морис, - и Анна - она пусть тоже думает обо мне.
Столь любезное упоминание подвигло Клайва на поцелуй. Он осторожно прикоснулся губами к большой смуглой руке приятеля.
Мориса передернуло.
- Ты не против?
- Да нет же.
- Морис, дорогой, я только хотел показать, что прошлое не забыто. Согласен - не будем больше его поминать, но я хотел показать это - хотя бы раз.
- Все правильно.
- Ты благодарен за то, что все так хорошо кончилось?
- Хорошо - это как?
- Ну, по сравнению с неразберихой последнего года.
- Брось.
- Теперь ты, и я уйду.
Морис приложил губы к крахмальной манжете. Выполнив функцию, он отпрянул, оставив Клайва в более благодушном настроении, чем обычно. Тот еще раз попросил его возвратиться в Пендж, как только позволят обстоятельства. Клайв засиделся допоздна, за окном журчала вода. Когда он наконец ушел, Морис раздвинул шторы, упал на колени, положил подбородок на подоконник и подставил волосы брызгам.
- Приди! - крикнул он вдруг, и сам себе удивился. Кого он звал? Он ничего не имел в виду, просто вырвалось слово. Он поспешно отгородил себя от воздуха и тьмы и вновь заключил свое тело в коричневую комнату. Затем он старательно описал свой случай. Это заняло несколько времени, и, будучи далеко не впечатлительной натурой, он лег в постель в сильном возбуждении. Ему показалось, будто кто-то стоял за его спиной и смотрел через его плечо, когда он писал. Он был не один. С другой стороны, ему казалось, будто и писал не он. С момента приезда в Пендж он стал не Морис, но скопище голосов, и сейчас он почти слышал, как голоса спорят внутри него. Но ни один из них не принадлежал Клайву: вот как далеко он ушел.
XXXVI
Арчи Лондон тоже возвращался в город, и на следующее утро очень рано они уже стояли в передней, ожидая одноконную карету, тогда как человек, водивший их охотиться на кроликов, ждал на улице чаевых.
- Скажите ему, чтобы он остудил башку, - сердито проговорил Морис. - Я предложил ему пятишиллинговый, но он не взял. Экая наглость!
Мистер Лондон был возмущен. Куда катится прислуга? Неужто им теперь только золото подавай? Если так, то ведь можно получить от ворот поворот, и дело с концами. Он начал рассказ о приходящей сиделке своей жены. Пиппа относилась к этой женщине лучше, чем к ровне, но что можно ждать от невоспитанных плебеев? Воспитание наполовину - это даже хуже, чем ничего.
- Верно, верно, - соглашался Морис, зевая.
И все-таки мистера Лондона интересовало, не остались ли господа обязанными.
- Спросите, если хотите.
И тот протянул руку в дождь.
- Холл, он взял хоть бы что, знаете ли!
- Неужели? Вот дьявол, - сказал Морис - Почему же не взял у меня? Видимо, вы дали больше.
Мистер Лондон со стыдом признался, что это действительно так. Он увеличил чаевые, опасаясь отповеди. Парень, очевидно, несносный тип, и все же Арчи не считал хорошим тоном, что Холл завел об этом речь. Когда слуги хамят, их надо попросту не замечать.