– На чем сидишь? – спросили с материка, когда Леше удалось через какое-то судно выйти на связь.
– Поле тут. Одиннадцатиметровый пробивать можно.
– Пару часов продержишься?
– Уже держусь.
Его сняли только через семь часов и восемнадцать минут. Вернувшись в свою холостяцкую комнату, он завел проигрыватель, слушал музыку, смотрел в окно на бескрайние сопки, на редкие зеленые проталины между ними и ни о чем не думал. Утром его ждала новая машина, утром он должен поднять ее в воздух, и было бы непозволительной роскошью предаваться перед полетом эмоциям. Единственное, что он себе позволил – это педантичный разбор особого случая, профессиональный и математически точный анализ своих действий, и этот анализ пилота удовлетворил. Он сделал все, что полагалось делать в аварийных ситуациях военным летчикам, несущим службу на Севере.
– Помните у Суворова: "Везенье, везенье, а где же уменье?", – сказал утром на разборе полетов Командир. – Так вот, хочу отметить: наш "везучий" товарищ показал умение высокого профессионального класса, сумел предотвратить чэпэ.
Несомненно, Командир был прав. Но Леша героем дня себя не чувствовал: когда долго живешь и работаешь на Севере, и людей, и их поступки, и самого себя меряешь какой-то особой меркой. То, что на Большой земле кажется из ряда вон выходящим, героическим, невозможным, тут воспринимается иначе: в суровых условиях диапазон человеческих возможностей становится шире и люди полнее раскрывают себя. Потом, расставшись с белой пустыней, почему-то с трудом приспосабливаются к нормальному ритму жизни, к работе без опасности и риска, к ласковому солнцу, к теплому, не пронизывающему насквозь ветерку. Просто какое-то время привыкают к обычным условиям, как космонавты после земной тяжести и перегрузок привыкают к невесомости.
У Леши периода "адаптации" не было. Он начал свой путь в Звездный городок, перешагнув через северную болезнь. И тут ему снова как бы повезло: перегрузки сурового края еще жили в нем, и госпитальные на их фоне почти не ощущались. Даже нравились, ибо, как Саня понял, это было обычное Лешкино состояние – жить с перегрузками, работать на перегрузках, мечтать о перегрузках. Тут лейтенант, видимо, чувствовал себя как рыба в воде.
– Понимаешь, – старался объяснить он, – когда давит, когда возможности на пределе, чувствуешь себя как бы крепче. В постоянной форме, что ли.
Он замолчал, положив руки под голову, и долго смотрел в окно, за которым раскинулось бескрайнее небо. Бледными светлячками там горели звезды, к которым будущие пахари вселенной мечтали проложить первые борозды. Время – этот информационно-энергетический фактор обеспечения бытия – проходило через них, и где-то на его волнах уже проецировалось их будущее. Но они ничего, совсем ничегошеньки не знали о том, что ждет впереди. Они ждали товарищей из своего изрядно поредевшего полка. Дима и Марс пришли. Ввалились в палату и тоже, не зажигая свет, упали на койки.
– Сколько? – пружинисто поднялся Леша.
– Десять "же", – не отрывая головы от подушки, прохрипел Марс. – Избиение младенцев железобетонными плитами без прелюдии.
– Это немного, если вдуматься.
– Как же, – словно бредя, продолжал Марс. – У меня, вроде, все было. И с пятого этажа без страховки прыгал… И в горящем автомобиле под откос летел… А такого, извините, не испытывал.
– Гагарину и всем первым было тяжелее. Особенно на посадке.
– Непостижимо! И они еще дарили миру ослепительные улыбки! Теперь я, кажется, начинаю кое-что понимать.
– А как ты, Дима? – спросил Саня.
– Плохо, ребята. Совсем расклеился.
– Сейчас заварим крепкий чай – я знакомую медсестру попросил купить для нашей палаты чаю и кипятильник, – поднялся Саня. – Потом – полчаса свежего воздуха. Завтра тяжелый день.
– Чай – это хорошо, – оживился Марс. – А где, кстати, сто килограммов мужской красоты? Где наш белокурый красавец? Уже гуляет?
– Жора уехал. – Саня застыл с кипятильником. – Оставил записку.
– Жаль, – вздохнул Дима. – Он хорошо делает оживляющий массаж.
– Жора уехал совсем.
Две койки одновременно заскрипели, два тела одновременно перевернулись на спину, два усталых взгляда уперлись в старлея доблестных ВВС, два немых вопроса застыли в глазах.
– Как это – совсем? – словно сбрасывая оцепенение, тряхнул головой Дима. – Совсем? Навсегда?
– У него оказалось слабое сердце.
– Бросьте эти шутки, – разозлился Марс. – Не смешно.
– Вот записка.
Они сели на одну койку и уставились в белый клочок бумаги. Они читали медленно, хотя в записке было всего четыре слова, и, дочитав, начинали читать снова, но ничего не могли понять – к человеку, живущему рядом, привыкают, и, когда он исчезает, еще долго кажется, будто товарищ куда-то вышел и скоро вернется. Напрасное ожидание: время заметает следы уходящих.
– Садитесь пить чай, ребята, – сказал Саня.
Глава пятнадцатая
СЕДЬМАЯ ПРОВЕРКА
Но уходит ночь, и от света ее звезд зарождается утро.
Это утро звенело капелью, и небо, без единого облачка, казалось огромным, отсиненным холстом. Точно апельсин, лежало на кронах деревьев вечное Солнце, и под его щедрыми лучами, просыпаясь от дремы, истомно парилась земля. По краям тропинок таял снег – серый, слежалый, с темными дырочками, как у голландского сыра. Из-под снега, журча и плескаясь, выбегали звонкоголосые ручейки, отчаянно сталкивались друг с другом, искрились и разбегались в разные стороны, подхватывая по пути жухлую траву, веточки, прелые листья. Было легко, спокойно и хорошо. Так хорошо, как это обычно бывает после долгой зимы, когда короткие, унылые дни уходят вместе с клочьями тумана и черно-белый мир, преображаясь, наполняется музыкой красок, щебетом птиц, шумом вешних вод. Даже не верилось, что на дворе стоит поздняя осень, – так сказочно все изменилось вокруг.
– Граждане-товарищи, будущие космонавты! – дурачился и прыгал на одной ноге Марс. – Откройте ваши глаза и уши! Дышите, если можете! Прыгайте через лужи, если умеете! Смотрите, если видите! Через полчаса светила отечественной эскулапии сделают из вас котлетки с соусом ам-ам. И вы никогда не узнаете, что глубокой осенью, как в сказке "Двенадцать месяцев", бывает весна!
– Послушай, Марс, – спросил, улыбаясь, Саня. – А почему тебе дали такое странное имя?
– И нарекли его предки, посоветовавшись, страшным именем бога войны в угрозу агрессорам, – запричитал Марс. – Дабы, убоявшись, ни один агрессор не посмел более переходить священных рубежей Отечества нашего! Но отпрыск не оправдал надежд. Не стал суровым полководцем, а сделался вегетарианцем.
– Ты фокусник, Марс? – продолжал допытываться Саня.
– Кем только не был несчастный Марсик! И фокусником, и санитаром в морге, и каскадером. Но выяснилось – фокусников и каскадеров в космос не берут. И Марсик посвятил себя великой и могущественной физике элементарных частиц. Он сделался знаменитостью, и его пригласили в этот госпиталь на истязания. Но Марсику истязания надоели! Он просит слабонервных удалиться! Смертельный трюк!
Высокий, тонкий, в коричневом госпитальном халате и красивых мужских полусапожках – они получали обувь на время прогулок или при переходах из одной лаборатории в другую, – Марс неожиданно взвился в высоком прыжке, и размытая ручейками тропинка, по которой они шли через светлый сосновый бор, понеслась ему навстречу. Марс промчался по ней метров десять и, не снижая скорости – лишь быстрее работая ногами, – взбежал вверх по стволу вековой сосны. Ребята ахнули. Тело каскадера было абсолютно параллельно земле, и он поднялся метра на три. Застыл в мертвой точке, по-кошачьи оттолкнулся, крутанул заднее сальто, встав точно на тропинку, небрежно поправил длинные черные волосы и невозмутимо зашагал дальше.
– Артист! – выдохнул Дима. – У меня даже мурашки по спине поползли. Думал – сорвется.
Марс остановился, обернулся – печальный и строгий, – отвесил грациозный поклон:
Я вас люблю, – хоть, я бешусь,
Хоть это труд и стыд напрасный,
И в этой глупости несчастной
У ваших ног я признаюсь!
И засмеялся по-мальчишески звонко.
– Отрывок из стихотворения "Признание" А. С. Пушкина прочитал физик-лирик Марс Неизвестный.
Им было хорошо в то утро. И сначала, и потом, когда они подошли к большому белому зданию с массивными колоннами и Саня по традиции, заведенной моряком Балтийского флота, предложил разыграть на пальцах очередь на испытания. Первым выпало идти к эскулапам Леше, вторым оказался Саня, третьим – Дима, Марс – последним.
– Если хочешь, Марсик, – предложил Саня, – можем с тобой поменяться. Иди вторым.
– Нет, – ответил он почему-то с легкой грустью. – Чему быть, того не миновать.
И отвернулся.
Никто не отметил тогда этой детали – она всплыла в памяти потом. Потом, с опозданием в несколько часов, Саня вспомнил наказы пожилой медсестры Антонины Максимовны, вспомнил излишнюю веселость и грусть Марса. А тогда они подурачились еще немного, послушали журчание ручейков, дружно направились к тяжелым, под дуб, дверям парадного входа. Одновременно предъявив свои временные пропуска, пошли по коридору к лаборатории помер семнадцать. Они шли тесно, плечом к плечу, как идут на штурм поредевшие роты или то, что от них осталось, и реальный мир с его светом, гомоном, красками, восходами и закатами начал понемногу блекнуть и растворяться в прошлом. Они слышали только звук собственных шагов, думали только о настоящем. И ничего, кроме настоящего, не помнили.
– Помолчим немного, – сказал Саня, останавливаясь. – Ну, Леша, удачи тебе!
– К черту, к черту! – Он быстро обнял всех троих и открыл дверь.
Минут десять ничего не было слышно, потом за дверью завыли электромоторы и вентиляторы. Они выли не однотонно, как воют моторы, работая на постоянных оборотах, а все время меняя окраску звука. То бархатисто шумели, почти затихая, то пронзительно взвизгивали, набирая скорость, то останавливались совсем.
– Нервничает Леша, – сказал Саня. – Рвет ручку.
Он напряженно вслушивался, стараясь не пропустить ни одной ноты из этой хорошо знакомой и понятной каждому летчику мелодии; по ее ритму, тембру, окраске, насыщенности посторонними звуками Саня зримо представлял картину происходящего за дверью, словно видел все своими глазами.
– Сань, – окликнул его Дима, для которого звуки за дверью ничего не значили. – Что на этом тренажере самое главное?
– Спокойствие и собранность, – улыбнулся старлей доблестных ВВС. – Работа тут не трудная, если в нее полностью уйти. Но стоит расслабиться – сразу начнешь отвлекаться. Причем, как я подозреваю, эскулапы сделают все, чтобы отвлечь. Но ты плюй на них с высокой колокольни, будто их не существует, и делай свое дело.
– А как они будут отвлекать?
– Как в старых сказках – методика та же. Помнишь, ведьмы, лешие, падающие деревья, болотные кикиморы – целый набор раздражителей обрушивался на доброго молодца, чтобы запугать и сбить с пути истинного. А он шел себе своим путем, ни на что не обращая внимания. И осилил дорогу!
– Я немного волнуюсь.
– Ты кто по профессии, Дима?
– Инженер, разработчик.
– Разработчик чего?
– Космических аппаратов.
– Дмитрий! – пришел в негодование Саня. – Ты проектируешь космические корабли, сам собираешься их испытывать, и вдруг перед тремя белыми халатами пасуешь! Ты ведь прошел предыдущие испытания, пройдешь и это!
– Дима, – подвинулся ближе на пару стульев Марс. – А какие корабли ты разрабатываешь?
– Ну, корабли это слишком громко, – Дима окончательно смутился. – Я занимаюсь СЖО на орбитальных станциях. Системой жизнеобеспечения. И то не всей, а отдельными узлами.
– Дим, при спуске корабль ведь горит в атмосфере. Как удается сохранить постоянную температуру в кабине спускаемого аппарата? – спросил Саня. – За бортом же тысячеградусное пламя.
– Тут используется оригинальная идея. – Инженер оживился, достал из кармана халата карандаш и листок бумаги. – Смотрите…
Очередное удивительное превращение происходило на их глазах. Дима – невысокий, светловолосый, коренастый, спокойный, всегда скромный Дима, от которого за день не услышишь и трех слов, – заговорил. Он говорил так, будто речь шла не о болтах и гайках, а о нетленных произведениях искусства, которым суждено остаться в веках и эпохах. Перед ними стоял совершенно другой человек. Властно взяв Саню за руку, он приказал ему сесть на стул. Саня покорно сел. Обычный госпитальный стул тотчас превратился в кресло космонавта, старлей доблестных ВВС – в пилота космического корабля, белый коридор – во враждебную всему живому "эфирную" среду, Марс – в аудиторию студентов-первокурсников, которым приходится объяснять простые и понятные вещи.
– Как видите, – торжественно подвел итог Дима, – СЖО, применяемая на долговременных орбитальных научных станциях, позволяет обеспечить комфорт и работоспособность сменяемым экипажам на достаточно длительное время. Можете встать, – он повернулся к Сане. – Вы мне больше не нужны.
Лекция закончилась. Но еще какое-то время Саня сидел с раскрытым ртом и не мог вымолвить ни слова. В его сознании по-прежнему звучали названия клапанов, насосов, жидкостей и газов, элементов пассивной тепловой защиты, питания, водоснабжения – всего того, что составляло самую прекрасную, самую удивительную систему космического корабля – систему, дающую жизнь. Это напоминало гипноз. Он не помнил и сотой части тех терминов, которыми сыпал Дима, но казалось, будто помнит всё. Он добровольно сдался в плен чарующей магии слова и человеческого обаяния, которое неожиданно проснулось в его скромном товарище, когда Дима заговорил о том, что любит. И его любовь оживила мертвые слова.
– Дмитрий! – пришел наконец в себя старлей доблестных ВВС. – Ты же гигант в своем деле! Зачем тебе менять профессию?
– Без космоса мне нельзя, – тихо ответил Дима. – Когда пойдут марсианские корабли, на одной телеметрии не протянешь. Тут надо знать логику работы каждого винтика в конкретных условиях космического вакуума, невесомости, радиации. Отказ одного винтика, случается, приводит к непоправимым последствиям.
– Понимаю, – сказал Саня. – Значит, марсианская программа уже отрабатывается?
– Отработана! – послышалось позади.
Они обернулись. Леша, раскрасневшийся, как после парилки, стоял у двери и улыбался. Расстегнутый халат был мокрым от пота – под мышками и на спине.
– Ну как?
– Порядок! Но работа не для слабонервных. Эскулапы там такое приготовили – во сне приснится, будешь вздрагивать. Но ты не слушай, – подмигнул он Сане. – Иди. Ты – очередная жертва!
Саня молча обнял товарищей и шагнул к двери. На пороге, словно от толчка, помедлил немного, обернулся. Марс смотрел ему вслед, и глаза у физика-лирика были тоскливо-печальны – глаза человека, который знает, что не дойдет до финиша. Но Саня снова, уже во второй раз, ничего не понял: мир психофизиологической лаборатории, в которую он вступал, встал силовым полем между ним и его товарищами. И летчик не повернул назад.
– Это ваше первое рабочее место. – Седовласый врач показал на странное сооружение, напоминающее кабину современного реактивного самолета. – Забирайтесь!
Он не спеша поднялся по лесенке, перебросил ноги внутрь кабины, уселся в кресло – жесткое и неудобное, без парашюта, который обычно надеваешь перед полетом. Слева на панели, лежал браслет с электродами, и Саня пристегнул его к левой руке. Немного погодя надел сетчатый шлем с датчиками и чуть-чуть – кончиками пальцев – потрогал ручку управления. Она работала мягко, без люфтов, и педали тоже работали хорошо. Он представил себя в кабине настоящего самолета и совершенно успокоился. Первое задание показалось пустяковым – требовалось как бы пролететь на истребителе вдоль извилистой дороги, точно повторяя ее рисунок. "Дорога" была нарисована на белой доске, стоящей перед тренажеров и хорошо просматривалась в электронный прицел. На выполнение задания отводилось пятьдесят восемь секунд. Ни секундой больше. Почему именно пятьдесят восемь, а не шестьдесят две или двадцать четыре, Саня не понял: видимо, по этому времени и количеству ошибок определялась реакция будущего космонавта, тип его нервной системы.
– В полете вас будет трясти и бить электрическим током! – предупредил седовласый врач, когда Саня пристегнул привязные ремни.
– Ослепит прожектором! – раздался второй голос, откуда-то из глубин лаборатории.
– На приборной доске будут зажигаться разноцветные лампочки. Их нужно немедленно выключать, не прекращая полета! – добавил третий.
– За вашей мимикой и координацией движений, помимо приборов, будет наблюдать психолог. Электронные устройства зафиксируют быстроту реакции и количество ошибок. Обо всем этом нужно знать, чтобы не случилось неожиданностей, – подвел черту седовласый. – Хотя некоторые неожиданности будут. Но вам придется распознать их самостоятельно!
Старлей доблестных ВВС почувствовал внутренний протест: уже сама психологическая обработка перед испытанием требовала нервов. "Ладно, – с ожесточением подумал он, – бейте, изучайте, ослепляйте! У меня хорошая реакция, и я умею работать ручкой управления и педалями, умею работать этими железками и делать еще многое другое, что не входит в вашу программу. Просто придется немного попотеть, вот и все. Но вы никогда не узнаете, о чем я думал".
– Приготовились! – щелкнуло в наушниках. – Взлет!
Взревели, взвыли на высокой ноте электромоторы. Кабину тряхнуло, и она задрожала, как на вибростенде. На мгновение Саня оцепенел – не ожидал от белых халатов такого могучего натиска. Но тотчас, плавно взяв ручку на себя и работая педалями, вывел свой недвижный истребитель на "дорогу". Она змеилась в перекрестье прицела, и хронометр отсчитывал первые секунды эксперимента. Сколько их впереди, этих секунд? Время будто сжалось, закостенело, застыв мгновением старта, и лишь бешеная пляска разноцветных огней на приборной доске напоминала о его вечной направленности из настоящего в будущее. Но Саня стремительно, не прекращая полета, выключал гирлянды, и, когда они гасли, ему казалось, будто их меркнущий свет уносит с собой само время.
– Внимание! – холодно щелкнуло в наушниках. – Включаем помехи!
И тотчас наушники взорвались воем, стонами, визгом, металлическим скрежетом – медики решили сбить его с толку, усыпить бдительность. Но Саня хорошо помнил свое задание. Он летел со скоростью девятьсот пятьдесят километров в час вдоль извилистой дороги, и ему нравилось лететь вдоль этой дороги. Он утюжил ее из начала в конец и обратно, представляя себя в реальном полете, и тогда дорога казалась ему настоящей. Как всякая настоящая дорога, проложенная человеком, она начиналась от жилья – быть может от одинокого домика, – и, петляя, вела к другому жилью и дальше, соединяя людей своей путаной линией. И люди ходили по дороге друг к другу в гости, и она никогда не зарастала – разве лишь тогда, когда по ней переставали ходить.
Он многое знал о своей дороге и летел спокойно, не обращая внимания на стоны и завывания в наушниках. Но вдруг – что это? – откуда-то из небытия послышался едва различимый отрывок фразы: "…од …ения?" Саня вздрогнул – эскулапы все-таки перехитрили его. У них были десятки приборов, бесстрастно регистрирующих состояние человеческого организма, и они его перехитрили.
– Год рождения – пятьдесят пятый! – он быстро нажал кнопку переговорного устройства.