Наконец, наступила моя первая Пасха в Святом граде. Мусульмане из семьи Мусеба - хранителей ключей, как это положено по древнему закону, которому уже больше тысячи лет, передали ключ от Храма Гроба Господня Армянскому патриарху, и мы, с всем монашеским братством, в Великую субботу все вместе пошли отворять врата. Моя радость постепенно сменилась странным беспокойством. Такого столпотворения я еще никогда не видел. Люди разных национальностей, христиан всех цветов кожи пытались первыми пробраться в храм и занять места. Вокруг везде была израильская полиция, люди в форме грубо отталкивали излишне рвущихся паломников.
Подошли и греки, они смотрели на нашу процессию с каким-то недоверием и, я сказал бы даже, с презрением. Сам я, как уже говорил, не знаю собственной национальности и воспитывался двумя монахинями - армянкой и гречанкой. Для меня было непреложной истиной, что два этих многострадальных народа, которые многие века тиранились турками, являются братьями.
Но вот в реальности я увидел совсем другое: греки смотрели на армян совсем не как на братьев, а как на врагов христианской веры. Я поначалу пытался списать все на усталость, но напряжение усиливалось и даже мне становилось понятным, что усталость тут вовсе ни при чем. Мы прошли в храм и заняли свои места, армянский архимандрит отец Баграт стал готовиться зайти в храм вместе с Греческим патриархом. Я спросил, почему наш Патриарх сел на свое место в приделе святого Григория Просветителя, а не пошел в алтарь молиться о нисхождении Святого Света?
Мне ответили, что греки не пускают армянского Патриарха к самому Гробу. Он может молиться только в соседнем приделе Ангела и принимать свечи только из рук греческого Патриарха. Этим как бы доказывается превосходство греков. Поэтому, чтобы не унижать григорианскую Церковь, Армянский патриарх благословил достойного архимандрита заменить его в этом таинстве.
Затем я услышал и еще одну легенду, объясняющую появление обожженных трещин в колоннах храма. Считают, что некогда армяне решили выгнать греков, чтобы доказать превосходство своей веры. Они подкупили власти и заняли все места в храме. Тем временем Армянский патриарх зашел в Гроб и начал молитву. Православные же столпились на площади у храма и смиренно желали получить Свет хотя бы из рук армян. Но Бог посрамил их, и Святой Свет сошел через эти колонны прямо в руки Православных. - Юноша помолчал с минуту. - Это известная греческая версия, объясняющая появление обожженных трещин.
Старец поморщился с безобидной улыбкой.
- Что ж, я тебя понимаю, греки умеют сочинять правдивые истории. - Он засмеялся: - И что, тебе обидно за армян, ты считаешь, что верна история, которую тебе рассказывала мать Фамарь, а греки, как обычно, все выдумали, чтобы подчеркнуть истинность своей веры? Просто не думай об этом.
Лев спокойно ответил.
- Нет, отче. Я уже познал жизнь, как она есть, и поэтому считаю греческую версию правильной. В жизни именно так и происходит - сильный навязывает свои условия слабому, но Бог всегда восстанавливает справедливость.
Старец улыбнулся на этот раз безо всякой иронии.
- У тебя правильные помыслы, чадо. Отчего же тебя поразило схождение Света? Тем более, что тебя не беспокоят сомнения по поводу, откуда Свет берется.
Юноша удивился.
- Правильные помыслы?! Ну не знаю! Дело в том, что единственным способом, которым армяне могли бы доказать, верна ли их вера, было позволить грекам выгнать их со службы, как некогда сами армяне, по старой легенде, выгнали греков.
И в ту самую Пасху, когда мы вместе зашли в Храм Гроба Господня, такая возможность для армян представилась: Греческий патриарх попытался выдворить архимандрита Баграта из придела Ангела. Он объяснял свое поведение тем, что по древнему закону не какой-нибудь архимандрит, а сам Армянский патриарх должен принимать свечи из рук Греческого патриарха. Армянский патриарх не спорил и соглашался с доводами греков, но настаивал, что, в таком случае, он должен молиться с Греческим патриархом у самого Гроба, а не в приделе Ангела. Мирный спор постепенно переходил в стадию бросания друг в друга упреков и оскорблений. Но и этим восточные монахи не удовлетворились. Завязалась настоящая потасовка, в которой активно принимало участие духовенство обеих враждующих сторон. Наконец, вмешалась израильская полиция, и отца Баграта, используя грубую силу, вернули в придел Ангела. Среди греков с тех пор прошел слух, что армяне снова подкупили евреев, когда как они просто защищали свои права.
Услышав шум и крики, я стал расспрашивать одного армянского монаха, что, собственно, происходит. Он в простой доступной форме объяснил мне, что между Греческой и Армянской патриархиями святого града существует тысячелетнее противостояние. Особенно это противостояние проявляется, когда наступает Пасха. Сейчас армяне гораздо слабее греков в святом граде, поэтому приходиться прилагать много усилий для того, чтобы хотя бы сохранить статус-кво. Иногда это противостояние выливается и в настоящие потасовки, как сейчас.
Тогда я спросил собеседника, почему бы не позволить грекам выгнать армян из храма? Ведь в таком случае Господь и святой Григорий Просветитель увидят с небес несправедливость и покарают греков, а армян напротив - прославят. То, что ответил мне армянский священник, поразило меня до глубины души.
Он тогда с умилением посмотрел на меня, как на малое дитя, и сказал, что вопрос снисхождения Огня имеет большое политическое значение. Миллионы верят, что, если Святой Свет не снизойдет на очередную Пасху, произойдет конец света, Храм Гроба Господня рухнет первым и все молящиеся в нем погибнут.
По мнению этого священнослужителя, греки ни в коем случае не допустят того, чтобы огонь не снизошел. В их арсенале, дескать, достаточно средств, чтобы произвести огонь и без божественного вмешательства. Мало того, этого не допустят и сами евреи, которым совершенно не нужны беспорядки в Иерусалиме. Тем более что они боятся усиления ислама за счет потери авторитета христианства. И, конечно, для евреев приток христиан к своим святыням не более чем туристический бизнес, на который правительство сделало ставку.
Чем больше я слушал речи этого образованного монаха, тем сильнее понимал, что, на самом деле, среди святогробского духовенства уже никто не верит в существование чуда. Здесь никто уже не верит в то, что благодатный Свет снисходит с небес!
Копт улыбнулся.
- Опять ты, дитя, пытаешься открыть Америку. В этом нет ничего необычного. Чем ближе к святыне, тем меньше веры в нее - это давно известно. Люди, которые добираются сюда с разных концов планеты, чтобы только стать свидетелем чуда, и люди, что имеют к чуду самое непосредственное значение, по-разному смотрят на него. Но ведь ты сам веришь в Свет? Ведь так?
- Да. Несмотря ни на какие доводы, от кого бы они ни исходили, я верю в Свет!
Старец задумался и стал вести беседу в ненавязчивой, примиряющей манере.
- Может быть, это я слишком недоверчив. Когда сталкиваешься каждый день с чудом, мало-помалу перестаешь в него верить. Не обращай на меня внимание. Когда ты веришь в него, Свет становится реальностью. Ведь именно вера производит все эти чудеса.
- Да, это так. Но меня волнует совсем не это. Когда я понял, что иерусалимские армяне верят не в чудо, а что греки сами зажигают огонь на Пасху, во мне словно что-то подломилось. Мол, поэтому Греческий патриарх и не допускает Армянского к Гробу, чтобы тот не смог узнать тайну, как зажигается огонь.
И все армянское монашеское братство, будучи на словах уверенным в истинности их веры, на деле доказывает обратное - огонь снизойдет, по их мнению, даже если армян с позором выдворят из храма. Ведь это уже вопрос не веры, а большой политики. Понимаете, о чем я? Вера становиться уделом простых смертных, как и невежество, а просвещенные священнослужители верят все больше в политику, чем в чудо. - Юноша стал изъясняться все более эмоционально. - И что бы вы ни говорили мне, как бы ни объясняли все, я знаю, что это чудовищно!
Копт не знал, что и ответить. У него не было настоящего духовного отца, который мог ему все объяснить. До многого отец Матта дошел сам. Теперь он находился в роли отца и должен воспитывать сына, но он не имел понятия, как это делать, потому что сам был духовным сиротой.
Перед его внутреннем взором опять всплыл старый разговор с отцом Шенудой, когда друг спрашивал его об отношении к церковной политике, он тогда дерзновенно говорил, что к делам Божьим не приложима дипломатия. Как же этот юноша похож на него, много лет назад!
Что он мог ему сейчас сказать? Терпи, мол, люди слабы, и мало кто может сегодня справиться с искушением властью. Какой-то страх потерять свою власть или оказаться на задворках истории заставляют людей не просто бороться друг с другом, но пытаться опередить врагов на шаг, сделать предупреждающий удар.
И религиозная борьба отличается от любой мирской особой напряженностью и продолжительностью. Но даже когда цивилизованная половина мира провозгласила свою независимость от религий, основной мировой конфликт все-таки имеет религиозную окраску.
Юноша болен священной болезнью, но от этой болезни может вылечить только терпение и время. Старец закрыл глаза и с чувством начал говорить.
- Послушай меня, Лев. Послушай, что я скажу тебе. В твоем рассказе есть одна очень важная деталь - несмотря ни на что ты все-таки сохранил веру в Святой Свет. И эта вера для тебя не нуждается в подтверждении, ты просто пьешь из чистого источника, который затерян далеко в горах Турции, близ озера Ван.
Если ты выпьешь новой воды, то вместе с другими потеряешь веру в Святой Свет. Помни слова апостола о том, что вся мирская мудрость и политика - безумие в глазах Господа. И наоборот - мудрость Христова является настоящим безумием для мира. Если ты действительно веришь, твоя вера поможет тебе выбраться из этого затруднительного положения и Господь, наконец, откроет и твой особенный путь.
Ты воспитан в уникальном месте, тебя не отравляли дела и поступки этого мира. Матери, да благословит их Господь, не прививали тебе никакой враждебности, и ты вырос в настоящем свете Христовой любви. Сейчас тьма пытается поглотить твой свет, оттого все твои мучения. Но ты не отчаивайся и молись, Господь всегда пошлет тебе помощь.
Юноша поцеловал руку старца, попросил благословения и быстро растворился среди иерусалимских улиц.
Воспоминание стража о храмовой горе
Солнце зависло в небе, раскаляя камни и высушивая одежду бедных. Харам-эш-Шериф - Священный двор - накрыла полдневная восточная жара. Эфиопский монах любил это арабское название Храмовой горы, точно отображающее ее суть. Священный двор! Как еще можно назвать знаменитую Храмовую гору. Магрибские ворота - единственный путь, отведенный мусульманами для неверных - скоро должны были снова открыть.
Монах стоял в благоговейном трепете, ожидая, что сейчас он поднимется на место, где был Храм Соломона, затем византийская базилика Неа, а теперь вот две знаменитых исламских мечети. Его паломничество на святую землю должно закончиться уже через несколько дней, а завтра вечером он должен уже покинуть Иерусалим, поэтому он волновался. Монах боялся что стражники под каким-либо предлогом не пустят его на Харам-эш-Шериф. Мусульмане запрещали неверным молиться на этом месте, считая, что любая молитва здесь обретает силу, не сравнимую с тысячами простых молитв. Какой-то богослов вычислил даже точную цифру, во сколько раз намаз, проводимый здесь, "сильнее" намаза в обычной мечети.
Враги Аллаха, по их мнению, могут воспользоваться такой возможностью и просить о низложении ислама. Хотя Всевышний и не будет отвечать на их просьбы, эти молитвы неверных гяуров будут осквернять святое место. Но подвижник, принадлежавший древней эфиопской Церкви, хотел помолиться совсем не о низложении ислама, он хотел своей душой ощутить, что творится на Храмовой горе. Какое это место - мерзость запустения или на самом деле священный двор Харам-эш-Шериф? В Эфиопии он не нашел однозначного ответа на этот вопрос. У него создалось ощущение, что категорически не признать святость Храмовой горы христиане не могут, но и признавать ее тоже не хотят по целому ряду не зависящих друг от друга причин.
А вот его старец признавал святость Харам-эш-Шериф, хотя его мало кто в этом поддерживал. Греки называют это теологуменом - частным богословским мнением. Как относиться к Храмовой горе, христианин должен решить для себя сам…
Монаха-паломника звали Лалибела, он принял монашеский постриг не так давно - пять лет назад и был еще преисполнен мирского мудрования и печали. Он прибыл в Эфиопию десять лет назад, уже после падения коммунистического режима. Его настоящей родиной была Ямайка, но он сейчас старался ничего не помнить о своем родном острове, ни хорошего, ни плохого. Гораздо чаще Лалибела вспоминал, как в знаменательный день своего пострига он тщательно помылся и исповедовал все свои грехи, которые помнил от рождения. Эта исповедь длилась более трех часов. Старец выслушал его, не задавая вопросов. Затем, завернутый в белоснежный погребальный саван, он лег на мраморный пол храма. Братья два часа читали над ним псалтирь, как над усопшим. В это время он старался не шевелиться и представлял, что он и на самом деле умер для всего земного. Затем настоятель древнего монастыря постриг его в монахи. Этот настоятель, настоящий раб Божий, был родом из Эритреи, но братья и монахи монастыря уважали его как родного отца. Этот старец и стал его восприемником в монашестве и духовным отцом. Новорожденный монах Лалибела получил от него свое правило и большие четки, плетеные из верблюжьей шерсти. Эфиопская православная церковь к тому времени переживала период возрождения после яростных преследований коммунистического режима и боролась с увеличивающимся влиянием ислама.
Отец Лалибела проявил себя как благоговейный и ревностный монах. Поэтому настоятель, который обладал большим духовным авторитетом, порекомендовал его кандидатуру Святейшему Патриарху на должность нового стража священного ковчега завета в Аксуме. О, священный Аксум - столица древнего савейского царства! Старый страж - хранитель ковчега - был уже совсем плох. Он уже не мог разливать по вечерам священную воду из чайника многочисленным паломникам. Старый хранитель имел какое-то необычное для эфиопа светлое, почти лучезарное лицо, радость, как жидкое золото, передавалась от его черных грубых рук в руки паломников, желающих хотя бы коснуться одежд стража и получить от него благодать.
По древнему обычаю хранитель ковчега избирался пожизненно и не мог покинуть свое место или выйти на пенсию. Также хранитель до самой смерти не должен оставлять священную территорию часовни завета, которая была огорожена двухметровым чугунным решетчатым забором. Это был эфиопский Харам-эш-Шериф. Так он становился добровольным отшельником на всю жизнь. Это был тяжкий крест, но и святой. Хранитель ковчега почитался эфиопами-христианами наравне с Патриархом. У Лалибелы была горячая вера и духовная сила, что могли бы позволить ему защитить эту святыню нового Сиона - святой Эфиопии.
Эфиопская Православная Церковь еще насчитывала в своих рядах около сорока миллионов верующих и была самой крупной по численности после русской среди всех Христианских Церквей восточного обряда. Современный дух неверия почти не коснулся этой земли. Десятая часть всех эфиопов были либо священниками, либо монахами. Лалибела не верил, что где-нибудь еще на земле возможна такая вера.
В последнее время эфиопские монастыри заполнялись прибывающими из Ямайки и других стран Нового Света чернокожими христианами. Это было связано с религиозно-политическим движением растафари, которое, более чем другие, напоминало еврейский сионизм.
Лалибела тоже был одним из таких репатриантов с Ямайки. Было время, когда на заре своей юности он увлекался вуду, курил гандж и даже проходил обучение у опытного бокора - черного колдуна. Он учился изменять свое сознание и входить в транс. Тот период жизни вспоминался ему сейчас как наполненный всевозможными видениями в агрессивном хаосе гаитянской музыки вуду. Период, навсегда изуродовавший его душу шрамами колдовства.
Так бы будущий монах Лалибела и погубил свою душу, если б в его жизнь не вмешался Творец. Однажды ему попались в руки возвышенные труды Маркуса Гарви, которые, уже в реальности его сознание, полностью и без опасения на возвращение к старому. Гарви предстал перед ним как великий пророк, как Моисей, Самим Богом призванный спасти его от порабощения. Черные рабы и их свободные потомки всегда ощущали свое духовное сходство и даже родство с обращенными в рабство древними евреями. Некоторые же довели эту мысль до ее логического завершения, объявив себя истинными евреями, противниками колена Иудова - узурпаторов Соломонова храма, - которые поплатились за свою гордыню разрушением государства. Говорят, что это движение возникло на принадлежащих евреям плантациях в южных штатах Америки, где рабы перенимали веру своих господ. Там, где рабы принимали христианство лишь внешне, родилась языческая религия вуду, наполненная магией и идолопоклонничеством. Но многие принимали христианство и иудаизм сердцем.
Маркус Гарви - великий пророк Ямайки, судя по историческим книгам, был смелым и ревностным политиком, выступавшим в первую очередь за экономическое равенство черной и белой рас. Но в религиозной устной традиции Ямайки он предстает в величественном образе, как помазанник Божий, пророк и предтеча императора Эфиопии Хайле Селасси. Вдобавок к многочисленным чудесам и пророчествам ему приписывают странное предсказание, что в Африке взойдет на престол "могущественный царь" и принесет мир враждующим, справедливость угнетенным и свободу рабам.
Когда эфиопский принц (Рас) Тафари был коронован в качестве императора Хайле Селасси I, духовные лидеры Ямайки и представители общины чернокожих в Америке объявили пророчество Маркуса Гарви свершившимся - так родилось могучее религиозно-политическое движение растафари. Это учение было несколько туманным.
В числе немногих постулатов, с которыми все старцы являли согласие, было то, что император Хайле Селасси I является "божественным". В среде ямайских старцев велись многочисленные споры, что конкретно это означает. Самое распространенное понимание божественности походило на понимание евреями мошиаха. Божественный император намеревается возвратить всех чернокожих людей Нового Света обратно в Африку. Хотя понятие репатриации носило скорее мистический характер, все старцы ожидали возвращения и в прямом смысле слова. Это придало растафари открыто политическую окраску: все растафарианцы без исключения хотели немедленно эмигрировать в Эфиопию. Это движение даже выливалось в столкновения с британцами и ряд кровопролитных восстаний. Создавшаяся ситуация ни на что так не походила, как на еврейский сионизм. А это уже было слишком для властей Ямайки, которые всеми силами стали сопротивляться эмиграции.