* * *
В то утро клены в Кишиневе пустили первый сок. Петреску бы этого не заметил, не пройдись он через центральный парк у Кафедрального Собора. Именно там, чуть левее колокольни, он заметил, что его подошвы прилипают к асфальту. Тот был покрыт липким кленовым соком, оказывается. И подошвы тоже им покрылись. Лейтенанту захотелось приподняться на цыпочки, сорвать лист и попробовать, какой он на вкус, этот кленовый сок, но вдруг послышался гул, и Сергей отвлекся от деревьев.
Гул нарастал, нарастал, потом вдруг центр города покрыл мощный рев, а затем наступила тишина. И, решив, что ему это показалось, Петреску так и не вспомнив о кленах, пошел наверх, к главпочтамту. Там, в рядах ящиков писем до востребования, находилась и его ячейка.
Абонентский ящик номер 1234 / 34-а.
"Наталья. Зеленоглазая шатенка, образованная, спокойная, порядочная, по гороскопу Рыба, славянка. 27 /170/52. Раскованна в сексе. Познакомится с серьезным молодым мужчиной для встреч (не очень частных, на его территории). Чувство юмора приветствуется. Писать на почтовый ящик 1354-в (Кишинев) до востребования".
Лейтенант Петреску ждал ответного письма.
Личная жизнь его в то лето не клеилась (может, кленового сока на нее не хватало) – он искал женщину. С предыдущей, тоже, кстати, Натальей, он расстался: ничего путного у них так и не вышло. Наверное, они слишком многого ожидали друг от друга. Он приглашал ее в гости, кормил тушеными осьминогами, предварительно вылакав две бутылки белого сухого "Пино" из трех, предназначенных для тушения. У нее были магазин мягких игрушек, автомобиль, и редкие волосы. Она была красавицей.
В тот день: когда он шел по центральному парку города к главпочтамту за письмом от незнакомой женщины, которую собирался сделать своей любовницей, – они с его редковолосой Натальей спали в одной постели последний раз. Утром, искупавшись, она упорхнула, посигналив Сергею в окно (он жил на первом этаже в самом центре города) перед тем, как выехать из двора. Он не жалел. Слишком устал от ухаживаний, и от внезапно (как всегда в Молдавии) наступившей жары. А поскольку она считала своим долгом вывозить его на выходные в Вадул-луй-Воды (зона отдыха у реки – прим. автора), где жара особенно остро чувствуется, перспектива дальнейших с Натальей отношений Петреску пугала.
Остановившись напротив Кафедрального Собора, Петреску поглядел влево: на киоск с шаурмой. Лейтенант любил перекусить там рано утром, когда выходил из квартиры, где они с Натальей просыпались, вымочив потом тел свежие еще ночью простыни. Но сегодня утром киоск почему-то был закрыт. Придется перекусить в убогом районе полицейского участка, с тоской подумал лейтенант, и потянулся
Утром, толком не проснувшись, он поглаживал ее нежнейшую ляжку. На ней был задравшийся топик, из-под которого едва выглядывала внушительных размеров (четвертого, если точно) грудь.
– Я хочу тебя кое о чем спросить, только не смейся, – днем раньше сказала она, глядя на Петреску поверх стеклянного бокала.
В бокале был, горячий шоколад, ветер дул в его сторону, а Петреску не любил сладкого. Лейтенанта бы стошнило от запаха шоколада, если бы его не перебивал аромат ее духов. Он отбросил с ее лба прядь волос, и поощрительно улыбнулся. Давай, мол.
– Ты не знаешь средства увеличения груди? Только никаких мазей или таблеток!
Обычно флегматичный Петреску смеялся, как сумасшедший. Слюна капала ему на воротник.
– Что тут смешного?! – громко спросила она – Что тут смешного?! Девочки мне говорили, что одна девочка ела орехи три недели, и у нее грудь выросла! Бывает же так!
– Я тащусь от твоих сисек! – успокаивал ее Сергей.
– Почему ты такой грубый?!
Петреску закурил, стараясь не выпускать дым в ее сторону. Курения она не одобряла, да и вообще – многого не одобряла.
– Я на самом деле в восторге от твоей груди. Зачем тебе больше?
– Ты ничего не понимаешь, – грустила она, и они встали.
В кинотеатре они посмотрели фильм "Пианист", и несколько раз сентиментальный Петреску пустил слезу. Потом они отправились к нему, легли в кровать, и поздней ночью, – часа в три, не раньше, – Петреску вдруг резко проснулся, и лег на нее. Как обычно, она была не очень довольна: секс ей вообще, как она говорила, не нравился. Она считала его обязанностью по отношению к любимому человеку.
– Я отношусь к жизни серьезно, – говорила она, – а секс это не серьезное занятие.
Безусловно, она была права. Ничего безалабернее секса лейтенант Петреску в своей жизни не делал.
Мокрый, он слез с нее и уснул. А на рассвете глядел на ее задравшийся топик, и гладил нежную кожу ляжек.
– Если ты относишься ко всему слишком серьезно, то какого дьявола ночью щупала мое хозяйство? – спросил Петреску, улыбаясь.
– Что ты несешь? – краснела она, стоя под душем, – Ничего я не трогала.
Неужели приснилось, недоуменно подумал Петреску, и потер ей спину.
Он выпроводил ее из ванной, и, закрыв дверь на защелку, помочился в раковину. Главное, не забывать про защелку, и не есть на ночь лука, тогда из раковины не будет нести, как из общественного туалета. Сергей Петреску, живший один, познал это экспериментальным путем. Вы вообще многое узнаете о себе, если начнете мочиться в раковину.
И через полчаса он помахал вслед ее белой машине, думая, что видел Наталью последний раз в жизни. А через час обнаружил, что подошвы его новых туфель клеятся к асфальту под кленами у Собора, собрался попробовать их, кленов, сок, но отвлекся на гул, который, впрочем, быстро прекратился. Еще через пятнадцать минут Петреску открыл абонентскую ячейку номер 1234 / 34-а, и нашел там письмо от зеленоглазой шатенки, которая искала мужчину для редких встреч. Молодой лейтенант искренне надеялся на то, что она извращенка. Ему, как обычно по утрам, не хватало воздуха, и, сунув, не читая, ее ответное письмо в карман, он стал пробиваться к выходу: народу на почте было много, потому что было 31 июня, последний день платежей за квартиру.
И, уже выходя из здания почты, Петреску вдруг понял, что сделать этого не сможет, потому что дверь ее прочно блокирована: вся улица между главпочтамтом и мэрией была запружена людьми. Поглядев по сторонам, он увидел, что толпа растянулась, километров на пять, и, значит, моментально прикинул педантичный Сергей, в центре Кишинева собралось не меньше 30 тысяч человек.
– Нет, вы только поглядите, что они с людьми делают! Сколько народу собралось за квартиру заплатить!
Петреску оставил без внимания глупый возглас старика с потертым портфелем, и молча отошел от стеклянной двери. Тогда он понял, что значил странный гул, услышанный им за площадью. Демонстрация.
Потом раздался стук. Похоже было на град, только солнце слишком ярко сияло. Это демонстранты забрасывали камнями ряды полиции, укрывшейся за щитами. Выйти на улицу было попросту невозможно. Петреску позвонил в участок, предупредил, что задерживается, и, возможно, не придет (демонстрации его не касались – ими занимались патрульно-постовые службы, ОПОН, СОБР и спецслужбы) и присел на корточки чуть поодаль от двери, развернув письмо.
"Судя по твоему сообщению, мы поладим. Думаю, одной встречи в городе нам хватит, чтобы понять: хотим мы друг друга или нет. Потом встречаться стоит только в постели. Надеюсь, что мне нужно, понятно. Секс, секс, секс. Только секс, ничего больше".
Что ж, Петреску было двадцать два года, и это его вполне устраивало. Он широко улыбался, и перечитывал письмо в девятый раз, когда дверь почтамта задребезжала. Через мгновение она, разделившись на куски, полетела к лейтенанту. Кто-то бросил в стекло камнем. На колени Сергея упал один кусок стекла, и письмо оказалось под ним. Выход из почтамта оказался свободен. Наконец-то лейтенант смог выйти на улицу, и смешаться с бастующими.
В то утро в городе начались студенческие волнения.
* * *
– В начале этого дня в столице республики Молдавия, Кишиневе, вспыхнули массовые студенческие волнения. Спровоцированные решением правительства отменить для студентов бесплатный проезд в общественном транспорте, они охватили не только учащихся вузов столицы, но и других молдавских городов. Всего в протестах участвует не менее 30 тысяч человек…
Диктовать в телефон было ужасно неудобно, – время от времени толпа начинала реветь, и, чтобы Дана Балана услышал принимающий редактор, приходилось повышать голос. Это привлекало внимание студентов и полиции. И те и другие были для журналиста опасны. Студенты считали, что пресса поддерживает полицию, и то и дело норовили бросить в журналиста камнем. Полиция была уверена, что все беды – от излишне свободной прессы, и потому особым шиком считалось пройтись дубинкой по спине человека с диктофоном.
За шеренгой полиции, у самого Дома Правительства, стояли газетчики, обслуживающие, как модно в Молдавии выражаться, "правящий режим". Один из них, – кажется, "Новое время", – был очень бледен. Только что толпа студентов Государственного Университета забросала камнями съемочную группу канала "Про-ТВ". Оператору сломали обе ноги. Мимо журналистов пробежала группа полицейских, догонявшая четверых парней с повязками на лице. Девушка на другой стороне улицы закричала:
– Фашисты!
Петреску остановился в дверном проеме банка, и начал наблюдать за происходящим. Он неодобрительно покачивал головой. Чуть вдалеке лейтенант заметил журналиста Балана, которому вернул газовую колонку. Молодые люди коротко кивнули друг другу.
Центр города напоминал поле битвы первобытных народов. По разные стороны площади толпились студенты и полиция. Между ними происходили стычки небольших групп. Бледный газетчик сплюнул.
– Посмотри, как одета эта сука! Каждая шмотка стоит больше, чем мой костюм. И ей не хватает бесплатного проезда!
Дан Балан, которому было двадцать семь, считал себя социалистом, и сочувствовал студентам. Поэтому отвернулся, и снова включил мобильный телефон
– В понедельник утром огромная масса молодежи собралась перед зданием кишиневской мэрии… Толпа выражала протесты и требовала вернуть льготы на проезд. Когда молчание со стороны властей затянулось, студенты начали разбирать камни и плитки тротуара и бросать их в окна мэрии. Устроившая разгон демонстрации полиция действовала против студентов при помощи дубинок… Записал?
Полицейские догнали парней. Те сразу сели на землю, и, уткнувшись лицами в колени, прикрыли руками затылки. Полицейские начали бить их ногами. Девушка в розовых штанах, стоивших больше костюма журналиста "Независимой Молдовы", боком пошла к ним.
– Трое полицейских получили ранения и были доставлены в больницу, около семидесяти человек уже арестованы в качестве организаторов беспорядков… Успеваешь?
Девушка перешла улицу, – Балан и Петреску следили за ней, – и попыталась оттащить от избиваемых одного из полицейских. Тот, развернувшись, беззлобно взял ее лицо в ладонь, и молча отпихнул в сторону. Балан подбежал к ним, и, взяв ее за руку, потащил за оцепление, размахивая рабочим удостоверением. Взглянув на удостоверение, где было большими буквами напечатано "ПРЕССА", девушка врезала Балану коленом в пах, и отошла. Из-за памятника Штефану на площадь выходила колонна спецназа. Все интересное должно было произойти именно там: никто не смотрел в сторону Балана и девушки. Полицейские, вдоволь побившие пойманных демонстрантов, потащили тех к машине. Сидя на корточках, Балан достал зазвеневший телефон, и закончил:
– Протестующие фактически осадили Дом правительства на площади Великого Национального собрания. К требованию бесплатного проезда добавились призывы освободить арестованных утром студентов.
Посмотрев на девушку, Балан добавил:
– Нередки случаи насилия по отношению к прессе. Как со стороны полиции, так и со стороны демонстрантов.
Петреску, улыбаясь, следил за ними. Девушка смотрела на журналиста сверху: стрижка у нее была короткая, под мальчика, а уши из-за солнца были красными, и, как ему показалось, просвечивали. Ресницы у нее были короткими, из-за чего глаза ее были беззащитными. Она вся казалась беззащитной.
Дан Балан даже пожалел бы ее, если бы она в этот момент не плюнула ему в лицо.
* * *
Когда девушка плюнула в лицо Балану четвертый раз, журналист не выдержал, и оттолкнул ее от себя.
– Довольно, – Петреску схватил девицу под локоть и потащил к дверям банка. – Он всего лишь газетчик, да, к тому же, вам сочувствует.
– Да? Что-то не видно тех, кто нам сочувствует, – яростно выпалила она.
– Я-то уж вам точно не сочувствую, – усмехнулся лейтенант, – все вы делаете как дураки.
И объяснил: по всем правилам военного искусства, вместо того, чтобы толпиться в проходах улиц, бастующим нужно прикрыть фланги.
– Полиция заходит с флангов, окружает, и все. Пиши – пропало.
– Военный? – она закурила.
– Нет. Полицейский. Но я не на работе
Против его ожиданий, плевка не последовало. Она просто ударила его ногой в пах. Видимо, такая у нее специализация, подумал Петреску, согнувшись и схватив ее за руки. С другой стороны улицы начали подъезжать грузовики с водометами. Толпа негодующе заревела. Девушка широко раскрыла глаза. Зеленые, автоматически отметил подающий надежды полицейский Петреску. Задумчиво посмотрел на нее, на волосы, провел воображаемую черту от ее макушки к своему плечу, что-то прикинул:
– Вы русская?
Она обернулась так яростно, что Петреску даже испугался:
– Нет, нет. Вы меня не поняли. Мне вообще-то все равно. В смысле, ну, вы – славянка?
– Да. Какая разница?
– Никакой. Наташа?
– Знакомы?
На этот раз он уже не испугался тому, как резко она повернула голову. Отпустив ее руки, и приставив два пальца к виску, лейтенант представился:
– Абонентский ящик номер тысяча двести тридцать четыре дробь тридцать четыре "а".
* * *
Когда она захотела в пятый раз, он уже не смог. Бормоча, – "ничего, ничего", – она сползла вниз, и будто кипятком лейтенанта обдала. Он застонал и попросил ее надеть платье. Серое платье до пят, с капюшоном.
– И капюшон надень.
Она так и сделала. Минут через пять, представляя ее монахом средневекового аббатства, а себя – соблазняемой им девой, Петреску кончил. При этом, что его очень удивляло, она не касалась члена рукой. Вообще не касалась. Переодевшись, Наташа пошла на кухню.
– Надо тебя накормить, – она плотоядно улыбнулась, – восстановить силы.
– Для человека, получившего коленом в пах, я, кажется, неплохо справляюсь.
На кухне она рассказала ему о своем последнем любовнике. Они прожили два года.
– Да не очень-то он мне и нравился, – Наталья бросила быстрый взгляд на запястье, – просто ты не представляешь себе, что это значит: придти домой, открыть холодильник и увидеть, что он пустой. Причем ты знала это, когда собиралась открывать холодильник.
Петреску согласно кивал, хотя отлично представлял себе, что это такое – пустой холодильник
– В общем, – она закурила, убрав со стола огромную тарелку с салатом (помидоры и зелень), – он мне был нужен для того, чтобы физически существовать.
– Вот как?
– Тебя это шокирует? – она удивленно смеялась.
– Нисколько. Это очень разумно.
– Ну и еще кое-что, – Наталья улыбнулась, нарочито кокетливо, – эти ваши мужские белки… Они нам просто необходимы. Просто необходимо, чтобы они в нас впитывались…
– Ты о сперме?
– О чем же еще, милый? – она хохотала.
Тогда Петреску решил, что она – катализатор. Кажется, так называют вещество, которое используют на уроках химии для определения других веществ в сложных составах. В ее присутствии, хочешь не хочешь, а будешь таким, какой есть. Или обозначишь свое присутствие. Глупость, пафос и самонадеянность мужчин в ее присутствии особенно видны, – пафосно решил Петреску.
Мужчины воспринимают себя как центр мироздания, для нее она сама – часть этого мироздания.
– Когда он выяснил, что я с ним ради того, чтобы выжить, то сказал мне, трагически помолчав перед этим: любимая, я понял, ты лишь терпишь меня…
– А ты?
– Милый, сказала я ему, – наконец-то ты это понял, и, кстати, могу сказать, за что терплю. Ты – мой кошелечек.
Наталья снова рассмеялась и распахнула холодильник, демонстрируя сцену годичной давности. Должно быть, неуютно он себя чувствовал, этот последний любовник. После того, как период невезения кончился, и работа нашлась, она его бросила. Но это было значительно позже описанного ею разговора. Петреску положил ноги на стол. Ей было плевать.
– Ты настолько его притягивала, что он терпел все даже после того, как ты себя разоблачила?
– Милый, он же мужчинка. Мужчинка. Он просто выкинул это из головы, как делают мужчинки со всем, что их не устраивает. И, наверняка, выдумал какую-нибудь убедительную историю. Чтобы убедить себя в том, чего нет.
– Ты не такая.
– Нет, конечно, – Наталья чуть помотала головой, дым у лица рассеялся, и она ему подмигнула – и ты уже должен был это понять.
– Твой принцип, – Петреску важничал, – называть вещи своими именами.
Наталья кивнула. Потушила сигарету и потянулась. Встала: майка на узких плечах, живот виден, старые джинсы.
– Трахни меня.