19-летний Джон Маверик, эмигрант во втором поколении, живет и выживает в немецком городке Блисвайлере, болтает в чатах, работает под мостом, пишет e-mail'ы, ищет любви…
Содержание:
ЧАСТЬ 1 1
Глава 1 1
Глава 2 2
Глава 3 4
Глава 4 5
Глава 5 6
ЧАСТЬ 2 7
Глава 1 8
Глава 2 9
Глава 3 10
Глава 4 12
Глава 5 12
Примечания 13
Джон Маверик
Я, Шахерезада…
ЧАСТЬ 1
Глава 1
"Вечереет. Небо пустое и смутное, моросит мелкий дождь. А я стою под мостом через речку Блис, привалившись спиной к холодной, покрытой аляповатыми граффити стене, и смотрю на лениво катящиеся в двух шагах от меня мутно-серые, с маленькими пенистыми барашками волны.
Вокруг - ни души, да и кто станет шататься по улицам в проклятую сырость? Непонятно даже, кого или чего я жду в такую погоду. Едва ли мне сегодня вечером хоть что-то обломится; и, пожалуй, самое разумное было бы уйти домой, согреться, выпить стаканчик чего-нибудь и посидеть вечерок у компьютера. А потом лечь спать и нормально выспаться. Так надоела эта ночная работа. Да только ведь Алекс опять станет орать, что я бездельник и сижу на его шее. Еще не понятно, кто на чьей шее сидит, в иной вечер я зарабатываю больше, чем он за неделю. А то еще и руки распускать начнет. Последнее время он все чаще позволяет себе опускаться до рукоприкладства, а уж за оскорблениями и вовсе в карман не лезет. Послать бы его куда подальше, но страшно опять оказаться одному.
Вот и стою под пролетом моста; на меня не капает, но промозглый, влажный ветер пробирает холодом почти до костей. И никуда от него не спрятаться; он гудит под аркой, словно в аэродинамической трубе, ерошит воду в Блисе, бросает прямо в лицо противные колючие брызги.
Пахнет дождем и отцветающей сиренью. Повсюду на мокром асфальте плещутся глубокие разноцветные лужи, отражающие и опрокинутые в них темно-зеленые кроны деревьев, и яркий горизонт. И лунный свет далеких фонарей, теплящихся блекло-зелеными звездами где-то в быстро темнеющей глубине городского парка.
О городском парке, одним концом примыкающем к вокзалу, а другим выходящим на набережную, стоит рассказать особо. Днем по его аккуратным, присыпанным мягким хрустящим гравием дорожкам прогуливаются почтенные пенсионеры (которых мы с Алексом за глаза ласково именуем "гитлерюгенд") и чадолюбивые бюргерши с колясками. А по вечерам здесь работают местные "штрихеры". Вы не знаете, кто такие "штрихеры"? То же самое, что по-русски хастлеры… Ах, это английское слово? Извините, не знал. По части образования у меня неважно, увы! В школе когда-то учил французский, без особого, впрочем, успеха. Ну, да все равно, ни "штрихерами", ни "хастлерами" они себя не называют, а говорят просто "мальчики". Мальчики, которые оказывают сексуальные услуги за деньги. Не женщинам, конечно, а гомосексуалистам.
Но я кривлю душой, говоря о штрихерах "они". Мы, конечно. Потому что я - один из них. Только я никогда не околачиваюсь вместе с остальными ни на вокзале, ни в парке, а стою здесь, под мостом через речку Блис. Это место для меня - особенное, а чем, расскажу чуть позже. А кому надо, тот меня и так найдет. И находят. При самом удачном раскладе человек пять за ночь (а работаю я обычно часов до двух), но не в такую погоду, разумеется.
Городок наш, Блисвайлер, небольшой, но оживленный. Если вообще применимо это понятие к немецким городкам, где все чинно, аккуратно, прилично почти до абсурда. Где собаки всегда ходят на поводке, дети за ручку, а пешеходы - только по тротуару. Нечто подобное говорит Алекс и хвалит немецкий порядок. А я, родившийся и выросший в таком же городке, только чуть большем по числу жителей, слишком хорошо знаю, что за чопорным, аккуратным фасадом часто скрывается совсем другое.
Процентов семьдесят моей клиентуры - туристы. Особенно часто приезжают из соседней Франции; да вот, голландцев тоже не раз встречал. Не знаю, что их сюда влечет, но едва ли наша местная достопримечательность: заброшенные заводские корпуса и гигантские сталеплавильные печи, несколько лет назад переоборудованные в музей индустриальной культуры. И кому придет в голову смотреть на страшные, ржавые чудовища, подобно огромным спрутам, царапающие небо жесткими щупальцами и беспардонно уродующие хрупкую, живую красоту нашего северного пейзажа? Клянусь, ничего более безобразного я еще в жизни не видел, чем эти, будь они неладны, индустриальные постройки. Но государство их охраняет, и гораздо более трепетно, чем очень красивые древние костелы.
А впрочем, что я, мальчишка-штрихер, с грехом пополам окончивший девять классов, понимаю в культуре?!
О, простите, я кажется, забыл представиться? Я - Джонни Маверик, эмигрант второго поколения, четыре года из своих девятнадцати проживший здесь, в Блисвайлере. А родился я в Саарбрюккене, в *** километрах отсюда, в семье "контингентных беженцев", как у нас называют евреев, приехавших из бывшего Советского Союза. Но о детстве своем я расскажу как-нибудь в другой раз, чтобы не разбрасываться… а для начала хочу описать вам настоящую достопримечательность нашего маленького городка. Не памятники индустриальной культуры, о них я уже упомянул, хотя они и упоминания-то не стоят. Не выработанные угольные шахты. И не привокзальный парк, в котором снимаются штрихеры, и я в том числе. В этом тоже, поверьте мне, любопытного мало. Занятие, как занятие, больших денег не приносит, но на жизнь хватает.
Работаю - изредка у клиентов на квартирах, иногда в машинах, запаркованных на стоянке неподалеку, а чаще всего прямо здесь, под мостом. А что? Место уединенное, и ближайший фонарь в двух десятках метров. Зимой правда зябко бывает, да зимы не очень суровые у нас. Хотя околачиваться морозной ночью на ледяном ветру, и еще у самой воды - радость небольшая. Я стою под пролетом моста и, едва удерживая в окоченевших пальцах кусочек угля, царапаю поверх разноцветных граффити знакомые с детства русские буквы. Стихи. Иногда свои, но чаще - чужие. Высоцкого, например, "Мы больше не волки…". И знаю, что их никто никогда не прочтет. На следующий вечер придут подростки с баллончиками, и поверх накарябанных мной строчек ляжет свежий слой краски. Пусть. Я пишу не для того, чтобы кто-то читал. Так же, как и этот дневник. Мне не нужны читатели, потому что я знаю, им всем на меня глубоко наплевать. Почтенным бюргерам и бюргершам. Исполненным чувства собственного достоинства "гитлерюгендам". Французам, этим ничтожным пожирателям лягушек и прочей нечисти. Длинноволосым подросткам в приспущенных джинсах, малюющим на пустых городских стенах бесчисленные сюжеты из дешевых японских аниме, витиеватые эмблемы спортивных клубов и жирно перечеркнутые свастики. Я не хочу, чтобы они читали. Чтобы пробегали строчка за строчкой равнодушными взглядами мои мысли, мои стихи, мои разочарование и боль. И именно поэтому я пишу по-русски.
О нет, мне вовсе не нравится то, что я делаю, и никакого удовольствия я не получаю, ни морального, ни, простите, физического. Просто растрачиваю свою жизнь попусту, грубо, пошло и бездарно. Стыдно, ведь я не ауслендер какой-нибудь , у меня немецкий паспорт есть. Знаю, что надо бросить маяться дурью и пойти куда-нибудь учиться, получить профессию. Иначе чем я, спрашивается, буду заниматься после тридцати? Штрихер, он ведь как стюардесса. Как перевалило за третий десяток - все, отлетал. А ведь это еще не старость! Знаю также, что с каждым пробежавшим годом все труднее будет вернуться к нормальной жизни, что человек втягивается во что угодно и к чему угодно привыкает; а драгоценное время, между тем, уходит, и назад его не вернуть. Но… пока все мои благие намерения остаются благими намерениями, а планы - планами. Пока мне девятнадцать лет, и лето еще только начинается, и в парке отцветает сирень, осыпаясь на мягкий газон крошечными бледно-фиолетовыми звездочками. И моросит мелкий, не по-июньски холодный дождь.
А я стою под мостом через речку Блис и, поскольку клиентов все равно нет и делать нечего, рассказываю вам историю своей жизни. Вам? Да нет, самому себе, потому что знаю: никто этого никогда не прочтет. Даже Алекс еще ни разу не заглянул в мой дневник, хотя тот и валяется у него прямо под носом. И вовсе не из деликатности, нет. Как раз-таки деликатность моему сожителю и другу абсолютно чужда, просто ему, как и всем остальным, глубоко наплевать на то, что творится в душе у Джонни Маверика. Деньги домой приносит - и ладно.
Но постойте, я все время сбиваюсь с мысли. А ведь хотел рассказать о достопримечательностях нашего маленького городка.
Так вот, главная достопримечательность Блисвайлера - это не вокзал, не парк, где работают мальчики-штрихеры и не ржавые сталеплавильные печи, а сама речка Блис. Хотя ни туристы, ни местные жители ничего примечательного в ней не видят. Река, как река. Темно-свинцовая, в глубине почти не прозрачная, и слегка грязная на первый взгляд. Но это не так. На самом деле в речке Блис очень чистая вода. В ней даже живут рыбки, и иногда, когда солнце теплой желтизной подсвечивает песчаную отмель, можно увидеть, как на мелководье, у самой кромки суши крохотными серебряными искорками резвятся мальки.
Осенью вниз по реке яркими пятнами плывут опавшие листья, а ранней весной - всякие щепочки, дощечки, сломанные веточки, сухие травинки и прочий сор. Наверное, где-то далеко, в верховьях Блиса сходит снег, и талая вода с берегов приносит с собой весь этот мусор. Но у нас снега почти не бывает, а река никогда не покрывается льдом, даже в самые холодные зимы, когда столбик термометра падает до отметки минус пять градусов.
В любое время года вода в Блисе всегда одинаково холодная и странная на ощупь, а если опустишь в нее ладонь, то чувствуешь легкое головокружение, словно от прикосновения к чему-то нереальному. Река - одна и та же, и в то же время каждую секунду - другая. Стоит только погрузиться взглядом в ее ласковую, мутно-светящуюся глубину, и кажется, будто плывешь вместе с этой водой, точно щепка или осенний лист, подхваченный безжалостным течением.
Редкие серебряные пряди дождя, непрерывно мельтешащие перед глазами, и стремительно сгущающийся тепло-серый полумрак скрадывают очертания предметов, делают контуры расплывчатыми, а формы - нечеткими. Но и в ясные дни над Блисом все равно клубится легкая, похожая на туман, белесая дымка. Туман, который никогда не рассеивается и не позволяет как следует рассмотреть противоположный берег. Лишь в общих чертах: пологий лесистый холм, опоясанный желтой змейкой петляющей по склону дороги, и маленький поселок у самого подножья. Обычный с виду немецкий поселок. Тонущие в мягких облаках зелени аккуратные белые домики. Над красными черепичными крышами бледно-фиолетовыми колечками вьется дымок. А по вечерам, вот как сейчас, в опускающихся сумерках, яркими серебряными звездочками зажигаются на том берегу далекие фонари, и тускло вспыхивают желтые квадратики освещенных окон. Там живут люди! Какие? Я не знаю, и никто не знает, потому что никто еще там никогда не бывал. Уж в чем-чем, а в этом я абсолютно уверен. А все дело в том, что на другой берег речки Блис невозможно перейти. Я пытался, и не раз, а первые месяцы моей жизни в Блисвайлере по нескольку раз каждый день. И все попытки оканчивались ничем. Доходишь до середины моста, и тут тебя как будто разворачивает, но так ловко и незаметно, что и почувствовать ничего не успеваешь. Только что шагал по направлению к противоположному берегу, а в следующий момент уже идешь назад, в ту сторону, откуда пришел. И так каждый раз, хоть целый день броди по мосту, все равно вернешься в исходную точку.
Наверное, вы думаете, что нас день-деньской осаждают ученые мужи с мировыми именами, пытающиеся объяснить, понять, разложить по полочкам сей таинственный феномен? Что о нашем чуде пишут в газетах и толстых энциклопедиях? Ничего подобного! Я думаю, что о странных свойствах моста через Блис не знает никто кроме меня. Что никто, кроме меня до сих пор и не пытался перейти на ту сторону. Нормальному обывателю нет ведь дела ни до загадок природы, ни до людей, живущих на другом берегу. Только я, единственный в городе чудак, ходил по мосту туда и обратно, десятки, сотни раз; а вернее, только "обратно", потому что попасть "туда" так и не смог. Наверное, можно было бы попробовать перебраться через Блис вплавь… не такой уж он и широкий. Но я не умею плавать. А если бы и умел, никогда бы не рискнул войти в его его странную, серую воду, от одного прикосновения к которой мурашки бегут по коже. Она не отпустила бы меня больше, эта вода, и на другой берег не пустила бы, и назад не вернула. А спеленала бы по рукам и ногам, затянула в воронку, утащила на дно. Я знаю, так бы оно и было.
Есть в этой реке нечто, внушающее, если не страх, то молчаливое уважение, по крайней мере. Уважение, да."
Глава 2
Джонни Маверик вернулся домой в два часа ночи - мокрый и продрогший, как осенний лист на ветру - на целый час раньше обычного. Конечно, Алекс был уже дома, как всегда, раздраженный, задерганный и злой. Он уже шестой месяц работал в маленьком русском ресторанчике, играл там на синтезаторе или Бог его знает, на чем; часа три в день, за жалкие гроши. Так что, если бы не чуть более приличный заработок Джонни, оба просто не смогли бы свести концы с концами. А вы как думали? Жизнь стала дорогая, за одну только сорокаметровую двухкомнатную квартирку на чердаке пятиэтажного дома, в так называемом "скворечнике", приходилось ежемесячно отстегивать двести евро, плюс расходы на воду, газ, электричество и прочее. А ведь еще и есть что-то надо? И одеваться, пусть не по последней моде, но и не в лохмотьях же ходить. Тем более, что с людьми приходится работать. Ну, и интернет, разумеется, куда же без него.
К счастью, в отличие от предыдущего любовника Джонни, с которым тот расстался два года назад, Алекс не выкуривал по пять пачек сигарет в день; если и употреблял алкоголь, то в меру, а главное - не водил домой всяких странных типов, часто целыми компаниями. О, тот парень был турком, и в их совместном жилище постоянно тусовались его земляки. После их визитов, продолжавшихся нередко далеко за полночь, квартира выглядела, как бордель после погрома. По-немецки аккуратный Джонни терпел почти четыре месяца, а потом собрал вещи и ушел к тридцатилетнему русскому немцу Алексу, которого "подцепил" на устроенной русским клубом "Земляки" вечеринке для русскоязычной молодежи. И задержался у него на целых два года. Любил ли Джонни Алекса? В этом Маверик никогда не признался бы даже самому себе (из гордости, конечно, почему же еще?), но скорее всего, да, любил. Потому что уйти уже больше не мог. И это несмотря на редкостное умение его партнера быть черствым, нечутким, равнодушным, бестактным просто до неприличия, а иногда - и очень-очень жестоким.
Конечно, если бы не постоянные финансовые проблемы, все могло бы выглядеть не так уж и плохо. И если бы не профессиональная проституция, которой Джонни зарабатывал им обоим на жизнь и из-за которой его друг относился к нему с некоторой долей брезгливости. И, наконец, если бы не личная нереализованность самого Алекса, приехавшего в страну семь лет назад из какой-то сибирской "тьмутаракани", но так и не нашедшего применения своим многочисленным талантам. Говорящего по-немецки хотя и бегло, но на диалекте, плохо понимаемом местными жителями. Хронически безработного, да еще и сожительствующего с мальчишкой-штрихером типично семитской наружности, который продает себя за двадцать евро в привокзальном парке.
Так стоит ли удивляться, что по-своему неплохой немецкий парень Алекс чувствовал себя невостребованным и горькое свое разочарование вымещал на ни в чем не повинном партнере?
Хорошо зная музыкальные способности своего друга, Джонни предполагал, что русский ресторанчик, в коем тот якобы играл на синтезаторе, специализируется исключительно на обслуживании глухонемых клиентов. В крайнем случае, пенсионеров, потерявших слух по причине преклонного возраста. В противном случае Алексу уже давно набили бы морду и вышвырнули с позором на улицу. А может быть, врал он про музыку, а на самом деле мыл грязную посуду в том же ресторанчике, работал официантом или нарезал овощи. В общем, одному Богу известно, с чем ему там приходилось иметь дело; но возвращался он каждый раз замотанный, угрюмый и злой на целый мир. В такие вечера, а точнее ночи, ему лучше было не попадаться под горячую руку.
Джонни тихо разулся в тускло освещенной прихожей; ботинки были полны воды - на обратном пути он угодил-таки под проливной дождь. Прошел в комнату и аккуратно повесил свою насквозь промокшую куртку на спинку стула. Комната служила одновременно гостиной, столовой и кабинетом, потому и мебель в ней громоздилась всякая и разная. Плюшевый, песочного цвета диванчик и кресло у окна, обеденный стол из какого-то светлого дерева и два более темных стула с плетеными сидениями. Стенка с телевизором, застекленной витриной и открытой полкой, на которой сиротливо ютились несколько книг. И, конечно, компьютер, на отдельном столике, в углу, напротив входа. Телевизор выглядел антикварной редкостью, а предметы обстановки не сочетались друг с другом. Джонни это поначалу напрягало, и он пытался по каталогу подобрать более подходящую и не слишком дорогую мебель, чтобы навести, наконец, в квартире уют. А потом махнул на все рукой. Когда жизнь не складывается, и любимый вместо нежного поцелуя приветствует тебя оплеухой, уже не думаешь о том, что стол отличается по цвету от стула.
Алекс уже почти дремал перед включенным телевизором, полулежа на диване с пультом дистанционного управления в руке.
- Привет! - негромко поздоровался Джонни, опасаясь напугать друга внезапным окликом.
Но тот сразу же открыл глаза, встал и, молча приблизившись к вошедшему, протянул руку. Маверик порылся в карманах, извлек оттуда две скомканные двадцатиевровые купюры и так же молча подал их Алексу.
- И это все? За весь вечер? - Алекс удивленно и недоверчиво вскинул брови.
Джонни слегка вздохнул, виновато отводя глаза.
- Извини… Сегодня почти никого не было. И не только у меня. Многие мальчики вообще остались дома. Посмотри, ветер, дождь… Хозяин собаку на улицу не выгонит, - добавил он, втайне гордясь знанием русских фразеологизмов.
Но на Алекса уловки не действовали; взгляд его стал холодным и колючим, а мышцы правой руки чуть заметно напряглись, что, конечно же, не укрылось от внимания испуганно сжавшегося Джонни.
- Тебя никто не заставляет трахаться с собаками. Что ж ты вернулся так рано? Еще только полвторого.
- Нет, два, - Маверик не успел увернуться, и удар Алекса едва не сбил его с ног.
Из разбитой губы закапала кровь, а глаза Джонни наполнились слезами. На мгновение он застыл, поднеся руку к лицу, и как будто даже силился что-то сказать. Но только затравленно взглянул на обидчика, а потом резко схватил со стула свою мокрую куртку и бросился вон из комнаты.
- Эй, ты куда? - подозрительно осведомился Алекс.
- Пойду, утоплюсь в Блисе!