"Nie wieder, - крупными буквами вывожу я поперек исписанной всякой ерундой обложки. Поверх цитат, стихов, карандашных рисунков… поверх всей моей прошлой жизни. - Никогда больше." Пусть случившееся послужит мне уроком. Жестоким, да, но хороший урок - всегда во благо. На всех языках, которые знаю, я даю себе клятву покончить с этим унижением. За бездумную жизнь приходится платить, это справедливо, но… как же не хочется платить самой жизнью. Пожалуйста, - молю я неизвестно кого, - дайте мне еще один шанс!
Вчера седовласый профессор от медицины долго беседовал о чем-то с Алексом… и Алекс был со мной после этого непривычно ласков, даже нежен. Как странно. Неужели врач сказал ему, что я умру?
Но я чувствую себя не так уж и плохо. Лучше, чем в первый день. Если не считать глухой, тянущей боли внизу живота, когда пытаюсь встать. Правда, вставать мне не разрешают. И есть совсем не дают. Только чай, понемногу, маленькими глоточками… холодный мятный чай, который я в другое время ни за что не стал бы пить. Сейчас он кажется мне чуть ли не райским нектаром. Неужели ко всем моим мучениям нужно добавлять еще пытку голодом и жаждой?"
- Почему мне дают только чай? - допытывался Джонни. - Что такое со мной, Алекс? Когда мне, наконец, можно будет есть?
За оконными стеклами уже сгустилась холодная, отчужденная темнота осенней ночи, но в палате царил приятный, мягко-золотой свет "ночника". Маверик попросил друга выключить верхние лампы, противно гудящие и раздражающие зрение. И теперь полулежал, облокотившись на слегка приподнятое изголовье кровати и скрестив ослабевшие руки поверх одеяла.
Алекс вздохнул и прямо взлянул ему в глаза. Прямо и спокойно.
- Боюсь, что никогда, Джонни. Я говорил вчера с врачом, и он мне все объяснил. Ты получил травму, несовместимую с жизнью.
Слезы хлынули из глаз Маверика.
- Значит, - переспросил он беспомощно, - никакой надежды? А ты… уверен? Может быть, они ошибаются?
Но его друг только покачал головой.
- Так сказал врач. Не думаю, что он может ошибиться. Нет, Джон, не в твоем случае. Вообще-то, он советовал не говорить тебе, но… - Алекс пожал плечами. - Мне кажется, что самая печальная правда лучше неизвестности, разве нет? К тому же, у тебя теперь будет немного времени, чтобы… ну, подготовиться что ли морально… подумать там о чем-нибудь…
- Да, Алекс… спасибо, - прошептал Джонни.
- Джон, мне жаль, что все так вышло, правда, жаль…
Алекс чувствовал, что надо сказать что-то подобающее случаю, но, увы, психолог из него был никакой. Он поспешил поскорее закончить разговор. Не из душевной черствости, нет. Просто ему было тяжело видеть партнера больным и плачущим. Он и раньше не выносил его слез, но тогда можно было закатить мальчишке хорошую оплеуху, чтобы прекратить истерику. Сейчас у него, конечно, не поднялась бы рука бить умирающего. Да и персонал больницы мог его неправильно понять, пожалуй.
- Ладно, не грусти, - произнес Алекс, наконец. - Я пойду, а то поздно уже, спать пора. Завтра увидимся, надеюсь, - он безмятежно улыбнулся. - Да, чуть не забыл. - он вынул из кармана и протянул Джонни измятый листок. - Я распечатал последнее письмо твоей подружки. Подумал, что тебе интересно будет прочесть.
- Я не могу сейчас ничего читать, - тихо сказал Маверик. - О чем она пишет?
- Беспокоится, куда ты пропал, - ответил Алекс нехотя. Ему было лень пересказывать письмо, да и не очень-то хорошо он его помнил. Так, пробежал глазами. - Еще рассказывает, что ее бывший муж вернулся с повинной, и она его простила. У тебя, конечно, просит прощения и всякое такое.
- Если бы она знала, что это я виноват перед ней, что это я должен просить прощения, - возразил Джонни, всхлипывая и судорожно комкая в ставших вдруг чужими и неловкими пальцах край одеяла. Плакать ему было больно и стыдно перед Алексом, но он ничего не мог с собой поделать.
- Ты ни в чем не виноват, Джон, - спокойно сказал Алекс, - ни перед кем.
Маверик попытался приподняться на кровати, но сесть не смог; гримаса боли исказила его неузнаваемо осунувшееся за последнюю неделю лицо.
- Алекс, ты только не издевайся надо мной сейчас, но, пожалуйста, ответь… ты любишь меня, хоть немного?
- Ты что, совсем охренел?!
- Алекс, ты видишь, я умираю… Меня никто никогда не любил… за всю мою жизнь. У меня в детстве даже собаки не было…
Но его друг отводил глаза.
Признаться в любви? Кому, этому пидовке? Этому штрихеру? А если он все-таки выживет?!
- Пока, Джон, - произнес Алекс как можно мягче. - До завтра.
- Завтра может уже не быть, - прошептал Джонни, бессильно откидываясь на подушку, - для меня.
Алекс вышел, хлопнув дверью; его шаги стихли в коридоре, и Маверик остался один. Он рыдал, натянув одеяло на голову… от боли, от отчаяния, от жалости к самому себе… от стыда за свою так глупо сложившуюся и так нелепо оборвавшуюся жизнь. И сам не понял, когда забылся, провалился не то в беспамятство, не то в сон.
Маверик очнулся, как от толчка или внезапного звука. Была уже глухая ночь. Ни шороха, ни тиканья часов, ни звезд за окном… тишина и пустота, и все казалось не таким, как раньше. Словно контуры предметов стали четче, а углы заостреннее. И пол странно блестел, как будто по нему расплескали не то воду, не то кровь. Да и "ночник" горел по-другому: его узкая лампочка, подобно пламени свечи, дрожала и вытягивалась. И, истончаясь, хрупким огненным стебельком устремлялась вверх. А смутные желтые тени метались по стенам, трепетали и бились, как знамена на невидимом ветру.
Джонни наугад, точно слепой, протянул руку и взял с тумбочки письмо Кристины. Буквы дергались и прыгали перед глазами, как живые, но ему все-таки удалось разобрать начало:
"Дорогой Поль! Сегодня ночью мне приснился странный сон, как будто мы оба живем на разных берегах широкой и мутной реки. Совсем не похожей на Оку, другой… И ты был другим, не таким, как на фотографии. Гораздо моложе, почти мальчик. Беззащитный, как заблудившийся в темноте ребенок. И мне так хотелось протянуть тебе руку, через эту пустоту, через ночь, но река…"
"Она права, - прошептал Джонни, роняя листок. - Все так и есть. Спасибо, Кристина."
Он почувствовал, как его уносит, увлекает широким черным потоком. Как медленно, а потом все быстрее и быстрее начинает кружиться вокруг него палата… как мигает и гаснет "ночник", легко, точно догоревшая спичка… Возьми меня крепче за руку. Мне страшно. Я блуждаю во мраке и не вижу пути, по которому иду. Я бреду сквозь туман и холод, сквозь распадающийся и обращающийся в ничто мир. Мой маленький мир, в котором я когда-то жил, и куда мне больше не суждено вернуться… Иду на голос реки.
Все исчезло… а потом неизвестно откуда возник свет. Серое, прозрачное сияние, исходившее не с мутного, словно закопченное стекло, неба; а как будто отовсюду. От черных, неподвижных деревьев, от слабо серебрящихся камней мостовой, от гладкой, точно облитой рыбьим жиром, поверхности воды.
И Джонни увидел, что стоит на берегу Блиса, на знакомой набережной. Только мост куда-то исчез, растворился в зыбком, холодном воздухе и переливах света. Будто и не было его никогда.
Маверик спустился с набережной и подошел совсем близко к воде. Сейчас, когда смерть простирала над ним свои крылья… мягкие и шуршащие, как облетающая к его ногам листва, мысль о том, чтобы утонуть в реке, уже не казалась ему такой страшной. Но по той легкости, которая ощущалась во всем теле, и по странному, звенящему чувству торжества, высокой ликующей нотой зазвучавшему вдруг в груди, он понял, что не утонет. Переплывет. На другой берег, туманный, далекий и недостижимый. Туда, куда он когда-то так стремился попасть.
На этом обрывается дневник Джонни Маверика, а я завершаю свое повествование. Правдивое, а может быть, только похожее на правду. Или вовсе не похожее. Какая разница? Что было - то было, что прошло - то прошло.
Примечания
1
"Ауслендер" - нем. "иностранец", в эмигрантском сленге имеет уничижительный оттенок - прим. автора.
2
"Профессиональная школа для подростков" - прим. автора.