– Годится! – одобрила соседка. – Вот что значит кончила институт с красным дипломом! Отличное успокоительное… наливай! Ну чё, Ритуль… полегче тебе, а?
Однако районный терапевт Маргарита Мурза успокоилась лишь на минуту. Она отпила глоток вермута, а затем, не закусывая – поскольку закуски предложено не было, – набрала полную грудь воздуха и продолжила свое, наболевшее:
– Тридцать лет и три года! С самого первого класса! И теперь она меня… меня!! Мы ж вместе все! Все! И правильнописание зубрили! И мыло варили! И даже детей рожа-а-а-али…
Действительно, мы с сыном той самой ренегатки, маминой закадычной, неповторимой и единственной подруги, вышедшей замуж и уехавшей по этому поводу в славный город на Неве, родились в один день. Правда, я на три года позже – но факт остается фактом – действительно, родились в один день. Пресловутое же мыловарение, воняющее на весь дом, скорее можно было причислить к факторам отрицательным. Сомнительный результат этого процесса – мерзкого вида и запаха "натуральный продукт" валяется у нас везде – кроме ванной. Потому что хоть продукт этот и натуральный, но в мамином исполнении почему-то совершенно не мылится.
– Да, этот случáй всех злее… – покрутила головой крупная Лена, которую даже вермут не брал – ну, оно и понятно: в пересчете на кэгэ живого веса ей было нужно наливать раза в три больше, чем нам. – Угораздило ж вас в один день! А давайте-ка по этому поводу еще по чуть-чуть? Дураков, их, конечно, не сеют, не жнут – они сами родятся. Но все ж таки – чтоб их в нашей жизни как-то поменьше было. Правильно я говорю? Ушла – и все! Вычеркни эту дуру и живи спокойно дальше! Как там говорила Раневская: отпускайте клоунов из своей жизни на свободу? Точно! Цирк должен гастролировать! А ты развела здесь… плесень по углам.
– Что тут за плач и стенания?
Папа появился неожиданно, даже я не уловила щелчка входной двери. Он вошел в кухню и тут же оценил масштабы разрушений. Одно неуловимое движение – и мама вытирает слезы, мои коротко стриженые волосы взъерошены, и даже соседка Лена облагодетельствована: у нее в руках новая бутылка, потому как вермут тоже подевался неизвестно куда.
– Девки, я смотрю, вы уже давно сидите? А пожрать у вас ничего не найдется?
Я внезапно вижу, как он устал – должно быть, целый день провел на ногах в операционной.
– Я не готовила… – покаянно просипела севшим от слез голосом мама, а ее собутыльница-утешительница Елена тут же подхватилась:
– У меня котлеты есть!
– Зам-мечательно! Котлеты есть, а мартини пить! Только так. А то, я смотрю, вы тут всю эту микстуру Равкина употребляли исключительно на голодный желудок.
– Так, Вань, оно спонтанно получилось, – широко разводит руками соседка. – Я тут зашла соли перехватить, а Ритка так убивается, аж распухла вся! А чего плакать? Мои ваще говорят: у вас страны никакой нет, языка тоже нет… ваще ни хрена у вас, граждане дорогие, нет. А поскольку мы ваши старшие, блин, братья – то сидите и не рыпайтесь, а мы вам сделаем хорошо! Потому как у вас даже никакого президента нет, настоящий ваш президент – Янукович, а он как раз у нас! И мы его вам желаем отдать. Ничего, что вы его брать не хотите – мы тут лучше знаем, кто вами должен править и как. Во какие дела творятся, а мы и не в курсе! Что, например, у Порошенко под столом сидит советник Обамы и говорит, что ему подписывать, а чего – ни-ни! Или что нас бомбить будут. И что войска эшелонами у самой границы стоят, а от нас до границы всего каких-то сорок километров. И что через две недели они, если захотят, будут в Киеве. Я им и говорю – вы не через две недели, вы прям завтра приезжайте, а они…
Папа мгновенно рубит фишку:
– Убивается? Наверное, опять со своей ненаглядной поссорилась? Путин – наше солнце золотое? А ты опять не согласна? Не хочешь ссориться – говорите о котиках! Сто раз советовал!
– Пуйло он стопроцентное, а не солнце, – мрачно резюмирует Лена. – Пардон за определение, но оно уже как бы признанно-литературное!
– Насмерть разруга-а-лись, – снова начинает рыдать мама, раньше прекрасно беседовавшая со своей драгоценной подругой о котиках и цветочках, на крайняк – о моем плохом поведении, а сейчас, впрочем, как и большинство из нас, напрочь утерявшая это умение.
– Жрать хочу я, девки, как собака…
Сочувствующая сторона приподнимается, упираясь обеими руками в столешницу:
– Щас я… бегом. Только нажарила. Хотела салатик к ним – а посолить нечем. Я к Ритке – а тут такое дело…
Папа грузно садится к столу, одним махом опрокидывает в себя то, что еще плещется на дне маминого стакана, и я вижу, что он действительно очень устал.
– Сегодня двое тяжелых было, внеплановых, такая накладка… Так что давай, Лен, свои котлеты, а я воду на макароны поставлю. Лады?
Толстая Лена с трудом выбирается из кухни и бредет к двери – значит, выпивка на нее тоже подействовала. Кастрюлю на огонь ставлю я, и это трогает папу до слез.
– Мурзики вы мои! – восклицает он с чувством. – Любимые!
Вода кипит, и я бросаю в нее макароны – сразу всю пачку. Другой закуски все равно нет. Впрочем, тут возвращается Лена, нагруженная под завязку: у нее в руках и котлеты, и уже нарезанный салат, и даже банка оливок.
– Мартини под котлеты! – радуется па. – Смертельный номер! Беременных и нервных просим покинуть помещение! Впрочем, беременные могут остаться. Для них есть клубника со вкусом соленых огурцов.
– Я не беременная, – бурчу я, боясь, что допрос с пристрастием, где я пропадала трое суток, все же начнется. – И еще: меня взяли на работу!
– Так ты ж вроде работала? – недоумевает щедрая подательница котлет и промахивается консервным ножом мимо банки.
– Повысили в должности нашего Мурзика-младшего. Все зам-мечательно! – Папа отбирает у соседки нож и дергает банку за колечко в крышке, как партизан гранату. – Двойной праздник! Рита, тарелки в студию! Суперприз! Семья лишилась идиотки-подруги и приобрела наконец ценного работника! Дайте я вас всех расцелую! Нет, Ленка, не увиливай – и тебя тоже! Жена у меня не ревнивая.
Соседка с удовольствием подставляет обе щеки, а па, выполнив поцелуйный обряд, продолжает:
– Двойной праздник – двойные котлеты – двойной мартини! Гулять так гулять! – Он выуживает из сумки еще бутылку и сует ее в морозильник. – Анют, сбегаешь на уголок за тоником? А то в чистом виде оно как-то тяжело идет… И сырку прихвати, хорошо? А то котлеты котлетами, но нужно ж и совесть иметь.
Сыр имеет к совести довольно опосредованное отношение, но зато хорошо подходит к мартини. Кроме того, его можно положить на бутерброд и взять с собой на работу. Настоящую работу! Сегодня, кажется, все было хорошо и все к лучшему. И даже особо тяжелых к нам в отделение, кажется, не поступало. Поэтому я безропотно подхватываю рюкзак и пулей вылетаю "на уголок".
Егор
Особняк внушал почтение и трепет. Забор тоже – каменный, высотой метра в два с половиной. Подъезжать вплотную к частному владению Санёк не стал, скромно припарковав нашу фальшивую "скорую" в тени деревьев. Минуту мы стояли – изучали обстановку. Шел второй час ночи, сеял мелкий дождик, было тихо. Плановый обстрел должен был начаться в три, но здесь, в районе престижных коттеджей, разрушений пока не было.
– Ну, чё? – спросил Санёк, но даже по его непроницаемому и неподвижному, плоскому как блин лицу было видно, что он волнуется. – Начинаем, что ли?
– Я с улицы звонить буду. Мне… настроиться надо.
– Да как хотишь.
Я взял его телефон, на котором заранее был набран номер, и выбрался наружу. Мне действительно надо было настроиться… войти в образ, если хотите. Какая-никакая, но все же роль. После роли "добровольца, защитника и освободителя" амплуа похитителя брата матерого украинского фашиста – самое то. Считай, что пошел на повышение. Я покашлял и нажал кнопку вызова. Ответили удивительно быстро – то ли брат того, чубатого, еще не ложился, то ли проснулся перед обстрелом – сейчас у многих поменялся режим жизни. Да и у меня самого тоже.
– Андрей Ильич Жук? – осведомился я отстраненно-вежливо.
– Он самый.
– Я могу поговорить с вами… по поводу вашего брата?
– Кто вы? – в голосе говорящего явно послышалось напряжение. – Что с Лешкой?
– Я врач… с вашим братом все в порядке. Почти… в порядке.
Это неопределенное "в порядке" явно насторожило его:
– Он… жив? Не тяните – жив или нет?!
– Вы не могли бы выйти на улицу? Мы тут подъехали к вашему дому. На "скорой". Может быть, вам из окна видно?
Окна в доме уже не светились, но все равно мне показалось, что на втором этаже отодвинулась занавеска.
– Мне неудобно так говорить… и потом… нельзя его оставлять у нас, понимаете?
Повисло молчание, а затем вдруг пошли короткие гудки. Вначале я растерялся, но сразу же почувствовал что-то вроде облегчения: ну, не вышло, и черт с ним! Сейчас сяду обратно в "скорую" и скажу, что он меня раскусил. Или просто не поверил. Мы покатим на свой блокпост, и Веник оставит эту дурную затею…
Уйти от дома я не успел – неожиданно перед самым моим носом распахнулась калитка, утопленная глубоко в забор, и тут же вспыхнул свет. Я стоял, щурился и молчал.
– Это вы мне сейчас звонили?
– Да, я.
– Алексей… он жив? Скажите правду. Или вы… просто тело мне привезли?
– Жив. Жив. Но… – Я замялся, а потом достал из кармана удостоверение – то самое, которое мы измазали в дорожной пыли и протерли салфеткой с кровью неизвестно кого. – Вот.
Он хотел что-то сказать, но поперхнулся и молча спрятал подделку в карман.
– Деньги нужны?
– Желательно… Хирургу, анестезиологу. И еще… чтобы молчали, понимаете? Лекарства тоже нужны, в больнице почти ничего нет. Но главное – забрать его оттуда как можно скорее.
Я старался не частить, не бегать глазами и не делать никаких жестов, сопутствующих лжи, хотя вряд ли он специально изучал мимику вралей. Маску с лица я тоже сдернул – жест доброй воли и сочувствия. Я уже вошел во вкус и чувствовал прилив самого настоящего вдохновения – но дело чуть было не испортил сам Веник, вылезший из машины в самый неподходящий момент. Я переоделся полностью: под не слишком чистым и в меру измятым халатом на мне были обыкновенные, хотя и слегка коротковатые джинсы и ничем не примечательная футболка. Веник же ограничился тем, что просто накинул халат прямо на камуфляж. А поверх халата на самозваном медперсонале болтался… автомат! Да еще и с привязанной ленточкой! Я чуть не застонал сквозь зубы.
– Это кто? Фельдшер ваш? – сразу же насторожился тот, которого я должен был заманить в машину.
И здесь я каким-то седьмым, актерским чувством понял: вранье не проканает. Поэтому весьма натурально скривился:
– Какой там фельдшер! Это из этого их ополчения. Стали нам давать их на ночные смены – по городу теперь опасно. Толку, конечно, от них никакого, но с ними нас хотя бы не тормозят. Ну и защита… от них же самих.
– А-а-а… понятно. – На лице моего визави отчетливо читалось облегчение.
– Я ему сказал, что за другом заехать надо. У вас нет… выпить чего-нибудь? Для него.
– Ждите здесь, – быстро сказал Жук. – Я сейчас. Возьму деньги и водки… этому ублюдку.
Калитка хлопнула, свет погас. Слышно было, как человек по ту сторону забора сначала быстро пошел, а потом перешел на бег. С нашей же стороны ограды ко мне подскочил Веник:
– На хера ты его отпустил?!
– Спокойно… все должно быть достоверно. Он щас вернется. А вот ты на хера выперся из машины в своей форме и берцах? Еще и автомат прихватил! Чуть не спалил нас тут всех, млять, на хер! – окрысился я, не думая, что пять минут назад только и мечтал о том, чтобы наша операция сорвалась, и этот, да пусть он сто раз фашист и бандеровец, просто не вышел бы из своего трехэтажного особняка.
– Да, млять… не дотумкал, – сплюнул Веник. – Так чего – поедет он или как? Чего он опять домой похерачил?
– За баблом и за выпивкой. Деньги на лекарства и врачей, водка – для тебя, – зло сказал я. – Ты – ополченец. Врачи на "скорых" ночью ездят в сопровождении ополчения. Такой теперь порядок. Не знал?
– Ну, Грек, ты и здоров врать! – восхитился Веник и заржал.
– Все врут, – сказал я тоном доктора Хауса, вышедшего на поклон на красную дорожку. Я чувствовал, что свою часть работы выполнил хорошо. Свою роль я отыграл блестяще. Этот Андрей Жук сейчас выйдет и сядет в машину – сам, без каких-либо насильственных действий с нашей стороны. А дальше… о том, что будет дальше, думать не хотелось. Хотя что я действительно корчу из себя чистоплюя? Война есть война. Или мы их, или они нас. И здесь, как говорится, все средства хороши.
Дневник женщины, оставшейся неизвестной
– Эй, где вы тут? Встречайте гостью! Я Устинову принесла! Новую!
– Маруська, мы здесь! – изо всех сил заорала я, потому что было как раз три часа дня, вот-вот должно было начаться ежедневное "трах-бах-тарарах".
Именно по этому поводу мы с моей гостьей – Маруськиной тезкой Марьей Васильевной, нашей школьной "русичкой", и спустились в погреб, потеснив Женьку, увлеченно резавшую что-то из бумаги, и приготовились коротать три часа артобстрела.
Собственно, в нашем незавидном подвале пожилая и не приспособленная лазить по крутым лестницам Марья Васильевна оказалась совершенно случайно: героически преодолев своими отекшими артритными ногами километр от своего дома до моего, чтобы обсудить "некоторые аспекты педагогического процесса, потому как первое сентября – оно только кажется далеким, а на самом деле уже не за горами", моя престарелая коллега оказалась перед дилеммой – или преодолеть не внушающую доверия стремянку, первая ступенька которой, едва моя сослуживица на нее ступила, угрожающе скрипнула, или же пересидеть обстрел в кухне либо в доме. Разумеется, я предложила составить ей компанию, но Мария Васильевна, надевшая по случаю визита выходное платье с кружевным воротничком, гордо отказалась:
– Если вы, моя дорогая, не спуститесь и с вами или с Женюшей что-то, не дай бог, случится, я себе по гроб жизни не прощу!
Гроба жизни я не желала никому, тем более милейшей своей сотруднице, и поэтому она, пыхтя и стеная, преодолела все семь скользких и местами подгнивших перекладин и буквально кулем свалилась с последней прямо на тренькнувшие под ее массой подушки старой софы.
– Походной погреб надо было строить! Походной, как у меня! – горестно восклицает она, потирая ушибленную ногу.
Я согласно киваю:
– В следующий раз непременно так и сделаю!
На что Марья Васильевна с ужасом отмахивается:
– Да никакого следующего раза! И этого лета нам с лихвой хватает! Не приведи Господь!
Не успеваем мы достойно разместиться, как на голову обрушивается еще один персонаж:
– Привет всем!
Запыхавшаяся Маруська оглушительно бухает лядой и также хлопается на наш импровизированный диван.
– Дитям мороженое, бабам – роман!
Из кармана извлекается карамелька, неизвестно как дожившая у сладкоежки Маруськи до этого часа, и вручается Женьке, которая тут же алчно сдирает с нее обертку и сует за щеку. Почти сразу мой ребенок смущается и двумя пальцами извлекает угощение:
– Мам, хочешь? Тетя Маша, хотите?
– Кушай, деточка. – Наша филологиня совершенно растрогалась. – Какой ребенок воспитанный!
– Ничё, школа все поправит. – Маруська подмигивает Женьке и с победным видом шлепает на импровизированный стол – лист фанеры, приколоченный к старой бочке, – новый яркий томик формата покет-бук. – Не спрашивайте, как мне это досталось, но это был подвиг почище, чем мюнхаузеновский, когда он сам себя вытащил за волосы из болота!
– Я эту гадость не читаю принципиально. – Мария Васильевна пальчиком брезгливо тычет в книгу, не касаясь, впрочем, самой обложки.
– Почему? – искренне удивляется Маруська.
– Ну, во-первых, романы Устиновой устроены все одинаково: герои – невзрачная, бедная (читай – нищая), но умная женщина не первой молодости…
– Прям как мы с вами! – фыркает Маруська, а Марьвасильна невозмутимо продолжает:
– …и богатый, но некрасивый мужчина крайне неприятного поведения, который потом оказывается милым, воспитанным и вообще привлекательным героем. Впрочем, она также хорошеет к концу книги. Бывают вариации, но не выходящие за рамки концепции. Короче, любовь-морковь со множеством бытовых деталей и все такое при-и-иторное! Словом, конфетка, а не роман. Восточная сладость, рахат-лукум, посыпанный сахарной пудрой. Да, и все время что-то не то капает, не то падает с тихим приятным звуком.
– Я б сейчас не отказалась от приторного, да и от любови-моркови тоже, – пробормотала моя подруга. – И чтоб не ухало и бахало, а именно с тихим приятным звуком! И посыпанное сахарной пудрой. Да нормальное чтиво, Марьвасильна, чего там! Как раз оторваться и забыться. И чтоб никаких тебе ополченцев с расстрельными списками не голосовавших за их сраную республику, пьяных казаков в поисках самогона, мин в кукурузе и дамских литературных кружков по вонючим подвалам. Пардон, тебя это не касается. – Маруська повернулась ко мне и по-кошачьи сверкнула в полутьме глазами. – У тебя подвальчик очень даже ничего. Фиалками не пахнет, но и забродившей позапрошлогодней капусты, как у некоторых, в обонятельном поле не наблюдается. Эх, лечь бы сейчас нормально на диванчик да кофейку сварганить и читать… читать… Или в Инете зависнуть, и чтоб связь и свет не выключали! И чтоб, если в три часа ночи, как позавчера, стрельбы почему-то не случилось, никакая зараза тебе не звонила и не интересовалась: "А почему это вдруг не стреляют? Каждую ночь стреляют, а сегодня вдруг нет! Вы, как работник бюджетной сферы, обязаны знать!" Ой, блин… работник бюджетной сферы! Наверное, уже даже и не полусферы… Остался от нашего бюджета так, жалкий обгрызанный сектор. Интересно, школу-то хоть первого сентября откроют или как? – Маруська снова пронзила тьму своим строгим математическим взором и закончила: – Всей радости в жизни только и осталось – кукурузу варить и романы в погребе читать.
– Ну, сознаюсь честно, – Марья Васильевна привычным жестом ткнула в оправу сползающих на нос очков, – я тоже раньше этого автора с удовольствием э-э-э… почитывала. Пока не нарвалась на один такой опус, где действие происходило в Украине. Какой-то там знаменитый русский писатель, читай сама Устинова, приехал в гости в Киев, и вот там с ним и случился детектив.
– Помню, помню! – обрадовалась Маруся. – И не свежий романчик, а так… давно уже.
– А не заметили случайно, – едко продолжает русичка, – что в этом самом несвежем чтиве все украинцы, причем как бедные, так и богатые, как негодяи, так и вполне себе приличные люди, выставлены идиотами? Ну просто умственно отсталыми дебилами с явными признаками вырождения?
– Да нет, вроде…
– Ну значит, невнимательно читали! – отрезала наша строгая коллега. – Да, так вот, меня это просто поразило! И я немножко даже обиделась – за всех нас ин корпоре… в целом, так сказать! И перестала Устинову покупать! Из принципа.
– Ну, мало ли какие у людей комплексы. – Маруська развела руками так широко, насколько позволяло наше тесное узилище. – Может, у нее первый муж был украинец. И негодяй, – хихикнула она. – И к тому же идиот. У меня первый тоже был не чай с мармеладом… Как вспомню, так вздрогну!
– А зачем же за идиотов и негодяев замуж выходить?