- Я его едва не прикончил, когда начали трубить отбой, - возбужденно крикнул раджа. - Посмотри, я попал ему прямо в загривок, даже шерсть осталась на остриё.
Кхатерпалья поднес наконечник копья слишком близко к их лицам.
"Уж не хочет ли он нас предостеречь?" - пронеслось в голове Иштвана. Слуга подвел пойманную лошадь.
- Может ли мисс сесть на коня? - спросил девушку Тереи.
- Называй меня Грейс. Мой жених ничего не имеет против этого. Правда, мой раджа?
- Да, только сначала он должен начать называть по имени меня. Ведь мистер Тереи - джентльмен. Помогите ей сесть в седло.
Раджа воткнул копье в землю и начал выдалбливать в ней ямку.
Иштван поднял девушку, посадил в седло, поставил ее ногу в стремя, поправил собранные поводья, казалось, ему трудно было от нее оторваться. Увидев, что раджа уже повернул лошадь и, не дожидаясь их, напрямик поскакал по лугу, Грейс приподняла юбку и показала разбитое колено.
- Больно, - пожаловалась она как ребенок. Иштван быстро поцеловал голубоватое пятно. Не сказав ни слова, девушка поскакала галопом вслед за удаляющимся раджой, Иштван обернулся. За ним на коне, как статуя, возвышался усатый вахмистр, острие пики торчало над красным тюрбаном.
"Видел ли он? - подумал Тереи, беспокоясь о Грейс. - Понял ли он что-нибудь из того, что здесь произошло?"
Когда Иштван догнал жениха и невесту и шагом поехал так близко от Грейс, что их стремена позванивали, касаясь друг друга, никто уже не вспоминал о падении девушки, разговор шел о достоинствах арабов-полукровок, о фураже, об уходе за гривами коней… Тереи спрыгнул с лошади. Грейс соскочила сама, прежде, чем он смог ей помочь, вахмистр прикрикнул на коноводов; в коротких шортах и шерстяных носках они были похожи на состарившихся скаутов.
Иштван взглянул на усатое лицо вахмистра; поблескивающие из-под мохнатых бровей глаза индийца смотрели снисходительно. - Удачная охота, сааб? - сказал он многозначительно и протянул руку за чаевыми.
В темном помещении разноцветные лучи солнца проникали сквозь витражи с гербами, носились в воздухе. Охотники собрались у бара, хотя все они свободно разместились бы в просторном зале. Глубокие кожаные кресла приглашали отдохнуть, постепенно все присутствующие разбились на группы. Босоногие слуги передвигались бесшумно, подавая алкоголь и сигары. Кто-то включил вентилятор, и накрахмаленные муслины, торчащие, словно гребни на тюрбанах боев, начали шевелиться как живые. Лежащие на столе газеты, вставленные в тростниковые рамки, зашелестели, словно их перелистывали невидимые руки давно умерших членов клуба, которые еще раз решили заглянуть в светскую хронику. Иштван вставил пику в подставку.
- Иди сюда, - позвал раджа. - Мы должны выпить на брудершафт. Садись рядом с Грейс - Девушка сидела, утонув между кожаными подлокотниками кресла, задумчивая, чужая, однако Иштван успел заметить, что обе ладони Грейс держала на коленке, которую он только что поцеловал.
- Ей больно, - сказал раджа.
…Тереи опять с отвращением посмотрел на белый смокинг, висящий на спинке стула. Лопасти панкхи гонялись за собственной тенью на потолке. Ящерица, словно вылепленная из хлебного мякиша, медленно передвигалась по стене.
"Неужели я влюбился? - покачал он головой; ему была неприятна эта неожиданная женитьба. - В конце концов, ничего не изменится, все равно они будут моими друзьями", - думал Иштван, но все, же испытывал какую-то неясную обиду. Будто и в самом деле он прощался с девушкой, терял ее. Прощания… Зима пятьдесят пятого года. Хмурое лицо Белы Сабо на будапештском вокзале.
- Какой же ты счастливый! Я всегда мечтал увидеть Индию… Я сделаю это per procura, увижу ее твоими глазами. Только пиши мне обо всем! Я рад, что тебя посылают, но мне жаль с тобой расставаться.
- Я вернусь, не успеешь оглянуться. Через три года придешь меня встречать.
- Какой смысл загадывать? - загрустил Бела. - Три года по нынешним временам…
Шипел пар, застывая в иглистый иней на стыках труб. Лязг железа, посапывание паровоза усиливали чувство холода, пробирали ознобом. Однако Бела не умел долго грустить.
- Если тебе эта Индия надоест, дай мне знать, я о тебе такое в МИДе наговорю, что тут же отзовут. Иштван стоял на площадке вагона, медная ручка двери, казалось, плавилась в руке. Поезд уже тронулся, и окутанный дымом Бела ускорил шаги, помахивая широкополой шляпой. Окно с наплывами льда не хотело открываться. Поезд из вокзальной полутьмы выехал в покрытые льдом поля, отражавшие зеркальным блеском солнце так, что пришлось зажмурить глаза.
Он оставлял друга в тот момент, когда, казалось, запахло переменами, радостным беспокойством, в воздухе чувствовалось какое-то нетерпеливое напряжение, В кафе, заслонившись листом партийной газеты, люди шептались о скорых перемещениях в правительстве.
Вскоре письма, которые он начал получать - полные язвительного юмора, скептических замечаний и слов надежды, - стали явно свидетельствовать о том, что в стране что-то происходит. Только газеты остались такими же - серые, дышащие скукой печатные колонки. Напрасно Иштван искал в них намеков на какие-нибудь изменения.
И тут он начал завидовать Беле, что тот остался в Будапеште, что непосредственно ощущает сильное, объединяющее всех венгров желание перемен…
Иштван улыбнулся, вспомнив его язвительные слова: человек не должен быть только фабрикой по производству говна, и жить лишь для того, чтобы получать сырье для этой продукции. Кровь в венах - как свернутое знамя. Мы должны об этом помнить.
Как только вернусь со свадьбы, напишу Беле, - решил он, - расскажу о Грейс, опишу все по порядку, и мне сразу станет легче.
Свадебный подарок был уже давно приготовлен - продолговатый сверток в белой бумаге, обвитый, как нога танцовщицы, золотой ленточкой. Тереи не имел возможности удивить щедрым даром, поэтому выбрал покрытый глазурью кувшин, который понравился Грейс на венгерской выставке. Она долго держала его в руках, а толстощекое лицо с пышными усами, нарисованными кистью крестьянского художника, посматривало на нее круглыми, немного удивленными глазами.
- Я могла бы поклясться, что это сделано в Индии, - сказала Грейс - Сразу видно, что гончар получал удовольствие, вылепливая эти формы…
Внутрь, под крышку кувшина Иштван вложил бутылку "Палинки", он помнил и о женихе, который по английскому обычаю любил выпить перед едой стаканчик plum brandy.
Он услышал шуршание гравия под колесами тормозящего автомобиля и долгий, триумфальный вой клаксона. За окном появилась коренастая фигура чокидара, который поскреб пальцем проволочную сетку, расплющил на ней нос и, заслоняясь с обеих сторон руками, попытался разглядеть Тереи в полумраке комнаты.
- Сааб, Кришан приехал.
- Хорошо. Я слышал.
Благодарность, высказанная словами или улыбкой, была бы признаком слабости, подрывом авторитета. В этой стране благодарить следовало монетой.
Он надел смокинг, поправил узкие концы галстука-бабочки.
Когда Иштван потянулся за свертком, в комнату проскользнул уборщик, который, похоже, подслушивал за дверью или подглядывал в замочную скважину, он схватил черными, тонкими, как прутики, руками подарок.
Они прошли через холл; sweeper, убедившись, что одной рукой может удержать сверток, осторожно открыл первую дверь. Через вторую, обитую сеткой, ударил в лицо зной. Вышли на веранду, заросшую "золотым дождем". Густая, тенистая листва зашелестела, словно ее привело в движение дуновение ветра. Ящерицы взбирались по переплетению гибких веток, прыгали в листья как в воду.
Неожиданно скрипнуло тростниковое кресло, из него встал небольшой худой мужчина, темная кожа резко контрастировала с белым открытым воротником, его с красными прожилками глаза блестели, словно он только что плакал.
- Почему вы здесь сидите, господин Рам Канвал?
- Чокидар как-то раз видел меня с вами и причислил к кругу ваших знакомых. Он разрешил мне войти, но предупредил, что вы скоро уезжаете, поэтому я решил подождать вас здесь.
- Чем я могу быть полезен?
- Я не предупредил о своем визите по телефону, прошу извинить. Я вам принес картину, это займет одну минуту, - он нагнулся, достав из-за кресла подрамник, обернутый листом бумаги, и начал нервно разрывать шпагат. - Вы любите живопись и сразу все поймете. Присядьте на минуту, - он пододвинул плетеное кресло.
Рам Канвал так горячо уговаривал, с такой надеждой, что Тереи подчинился. Он присел на краешек кресла, своей позой доказывая, что спешит.
Художник встал возле лестницы в желтом свете заходящего солнца, поворачивая полотно так, чтобы лак не блестел.
- Вот теперь хорошо, - остановил его Иштван.
Из глубины темной веранды, сквозь неподвижные гирлянды покрытых рыжей пылью листьев и кисти засохших цветов Тереи взглянул на картину. На красном фоне были видны фигуры с тонкими ножками, закутанные в серо-голубые полотнища, они несли на головах огромные, цвета осиного гнезда, корзины. Иштван едва смог разглядеть деформированную под тяжелым грузом человеческую фигуру; картина производила сильное впечатление, была написана мастером. Сверху ее держала узкая девичья рука художника, прикрытая светлым чесучовым рукавом. Дальше дрожало небо цвета желчи, и красный тюрбан сторожа склонялся к голове уборщика, по-бабьи повязанной платком. Они оба с интересом рассматривали противоположную сторону картины, бурое натянутое полотно с несколькими пятнами краски.
Молчание тревожно затягивалось. Тереи наслаждался происходящим и думал - об этом стоит написать Беле, он поймет. В конце концов, художник не выдержал и спросил:
- Вам нравится?
- Да, но покупать я не буду, - ответил он твердо.
- Я хотел бы за нее сто, - художник заколебался, чтобы слишком высокой ценой не отпугнуть покупателя, - сто тридцать рупий. Вам отдал бы за сто…
- Нет, хотя она мне и в самом деле нравится.
- Оставьте ее у себя, - сказал Канвал тихо, - я не хочу с ней возвращаться домой… Повесьте ее у себя.
- Дорогой мэтр, мне нельзя принимать такие ценные подарки.
- Все будут думать, что вы ее купили. У вас бывает столько европейцев, шепните им про меня словечко. Вы же знаете, что это хорошая картина. Но людям надо об этом сказать, убедить их, они знают несколько фамилий и смотрят на цену. Вы можете ее удвоить. Только не говорите при индийцах, они подумают, что мне удалось вас надуть.
- Нет, господин Рам Канвал, - сказал Иштван подчеркнуто категорично, потому что картина нравилась ему все больше и больше.
- Когда я уходил из дома, вся семья собралась на барсати, дяди надо мной смеялись, жена плакала. Они меня считают сумасшедшим, к тому же им приходится тратить на меня много денег, ведь меня не только надо кормить и прилично одевать, но и давать деньги на рамы, холст и краски… Я оставлю у вас эту картину. Пусть висит, может, вы к ней привыкнете и захотите оставить: Не лишайте меня надежды. Вы даже себе не представляете, как я научился врать. Расскажу дома целую историю о счастье, которое выпало на мою долю. Лишь бы только они перестали считать деньги, которые мне дают, упрекать в том, что я дармоед.
Иштвану стало неприятно, что он вынудил художника сделать такое признание. Он смущенно смотрел на рукав кремового пиджака и темную руку, то поднимающую, то опускающую картину. Лицо индийца заслоняли гирлянды свисающих ветвей.
- Я вам хочу кое-что предложить, - начал осторожно Тереи. - Сейчас я еду на свадьбу к радже Рамешу Кхатерпалье, вы запакуйте красиво картину и поезжайте со мной, попробуем уговорить жениха, чтобы он ее купил в качестве подарка.
- Не купит, он в живописи не разбирается, картины для него ничего не стоят, - грустно рассуждал Канвал, - но чтобы не упустить шанс, я поеду с вами. Все равно я живу одними иллюзиями.
- Я вам помогу, мы постараемся хорошо продать вашу картину, - сказал Иштван нарочито бодрым тоном. - Там собираются все сливки общества, богатые люди, само присутствие в этом кругу уже поднимет вашу репутацию в общественном мнении Дели с вами начнут считаться… Пошли, уже пора!
- На похороны нельзя опаздывать, мертвые не могут ждать при такой жаре, а на свадьбу всегда успеем… Свадьба будет по английскому обряду или традиционная индийская? С регистрацией в муниципалитете и браминами, слепыми, которые гадают по рассыпанным камешкам?
- Не знаю, - честно сказал Тереи.
- У нас обряды продолжаются три дня и три ночи.
- И молодожены все время присутствуют при этом? Бедный жених.
- Они удаляются на ложе, отгороженное портьерой из красного муслина, но им запрещено телесное сближение. Их в любой момент могут вызвать родственники. Молодожены должны освоиться, изучить друг друга, познакомиться, почувствовать взаимное влечение, и речи не может быть о насилии, как это происходит у вас, в Европе. Мне рассказывали…
Художник говорил горячо, словно хотел забыть о только, что пережитом поражении.
Они сели в машину. Кришан захлопнул двери и спросил, можно ли ехать. Между Иштваном и Канвалом, как перегородка, из-за которой виднелись только их головы, торчала несчастная картина, запакованная в порванную бумагу.
- Вам рассказывали чепуху, в варварской Европе то, что у вас понемногу начинают вкушать после свадьбы, испытывают задолго до нее… Сама женитьба все больше становится юридическим подтверждением существующего уже положения дел. Раньше, лет пятьдесят назад, придавали значение девственности, выше ценили товар с пломбой, - грубо шутил Иштван, - сегодня все уже не так, это считают ненужным реликтом…
- У нас невинность очень важна. Женщина должна перейти прямо из рук матери в объятия мужа, семья невесты несет ответственность за нее. Девушке нельзя встречаться с мужчинами, которые не являются родственниками, она не может оставаться один на один с ними…
- По-вашему, выходит, что репутация мисс Виджайяведа является сомнительной?
- Ох, она себе может позволить все, отец у нее богач. Впрочем, ее не касаются наши строгие обычай, эта девушка, скорее англичанка, чем индианка, она не просто выше всех запретов, ее никто не посмеет контролировать…
Машина ехала по улицам богатых районов. По асфальтированной мостовой хаотично, словно стайки белых, взъерошенных ночных бабочек, сновали велосипедисты. Они нажимали на педали нехотя, ездили, обнявшись по несколько человек на одном велосипеде. При этом громко разговаривали и смеялись. На газонах, заменявших тротуары, сидели целые семьи.
Начинало быстро темнеть, небо стало зеленым. В окно машины влетал вечерний ветерок, приносящий с собой зловоние открытых сточных канав, запах пота и чеснока и тошнотворный, сладковатый запах ароматического масла, втираемого в волосы.
Иштван только сейчас понял, что шевелюра водителя пахнет розами, а жасмином несет от художника. Индийцы чем-то напоминают распутных женщин - подумал он - и машинально коснулся ладони, лежащей на краю подрамника. Рука была холодной и влажной. Рам Канвал повернул к нему черные затуманенные зрачки и заговорщически улыбнулся, как сообщнику.
- Мы должны эту картину хорошо продать, - сказал художник с неожиданным воодушевлением.
Кришан вел машину довольно лихо, беседа время от времени прерывалась, потому что Тереи приходилось следить, как автомобиль протискивается через толпу или резко обгоняет другие лимузины. Он обязательно кого-нибудь заденет, - думал Тереи недовольно, - это не езда, а акробатика. Рам Канвал не отдавал себе отчета в том, что может случиться несчастье, довольный, он сидел на мягких подушках, подогнув ноги, и болтал о свадебных яствах. В конце концов, машина промчалась так близко от большого "Доджа", что свет его фар ослепил их.
- Спокойно, Кришан, - не выдержал Иштван, - ведь он мог тебя стукнуть!
Шофер повернул назад счастливое лицо, сверкнул кошачьими, мелкими зубами, его явно радовали осторожность Тереи, он считал, что тот боится.
- Ему пришлось замедлить скорость, сааб, он чувствовал, что я тормозить не буду. Он меня знает, понимает, что я не уступлю.
- Когда-нибудь попадешь на незнакомого, и он разобьет тебе машину.
- Я езжу восемь лет и ни одной аварии, - весело говорил Кришан. - Отец заказал мне гороскоп, как только я родился. Звезды мне благоприятствуют. Астролог сказал матери, а она помнит каждое слово, поэтому я знаю, что меня может погубить только одно - сладости. Так я их избегаю. Разве только тростниковый сироп с водой.
- Смотри вперед, осторожно! - крикнул Тереи, когда белые широкие штаны велосипедистов блеснули в свете фар и тут же пропали, индийцы резко свернули в темноту.
- Выскочил на обочину, - смеялся Кришан. - Велосипедисты в свете фар глупеют как кролики. О, смотрите, они повалились друг на друга.
Машина мчалась, оставляя позади бренчание велосипедных звонков и сердитые крики.
Пурпуром поблескивали огни идущего впереди автомобиля. С обеих сторон аллеи в полной темноте стояли лимузины, фары лизнув их, открывали яркие краски кузовов, и они потом снова пропадали, потухая, или подмаргивали своими стоп-сигналами.
Полицейский регулировал движение, были видны его загорелые колени, короткие штаны и белые нитяные перчатки. В дальнем свете фар его глаза блеснули как у вола, властным движением руки он заставил Кришана погасить фары, и разрешил в потоке машин свернуть к подъезду.
Фронтон дворца был ярко освещен, множество разноцветных лампочек были нацеплены на кусты, висели на ветвях деревьев, образовывая цветные букеты, расцветающие в темноте, они создавали таинственное настроение, немного сказочное, а немного напоминающее декорации второразрядного театра.
Слуги в опереточных красных мундирах, обшитых богатыми золотыми позументами, бросились открывать двери машины.
Художник вышел из машины первым, смущенный, ибо над ним, как вожди, осматривающие поле будущей битвы, стояли два встречающих. Старик Виджайяведа, отец Грейс, и раджа Кхатерпалья в парадном красном доломане, подпоясанном белым шарфом. Казалось, глаза устроителей свадебного торжества и окружающих их слуг были устремлены на жалкую бумагу, которая во всем своем убожестве предстала в низком свете прожектора, скрытого в лакированных листьях падуба. Канвал быстро сорвал обертку и попытался бросить смятый лист на сиденье, но автомобиль уже отъехал. Сконфуженный, он поспешно сложил бумагу вчетверо, сунул ее в карман брюк, нагнулся к бечевке и начал ее поспешно разматывать, наполовину закрытый поднимающимся по ступенькам Иштваном, который бережно нес в руке сверток, обвязанный ленточкой, словно запеленатого ребенка.
- Приятно, что вы о нас помните, - встретил его старый фабрикант. Его белые, молодые зубы производили неприятное впечатление на смуглом одутловатом лице как слишком хорошие протезы.
- Поздравляю, - сказал вполголоса Иштван. - Я привез молодоженам подарок.
Но раджа тут, же его прервал;
- Дай его Грейс, девочка обрадуется, она сейчас занимается гостями. А мы поговорим, как только я закончу с этим…