*
Тюрьма Лалбазар в многолюдном центре Калькутты походила на исполинскую лапу, стиснувшую сердце города. Однако суровость острожных стен была обманчива, поскольку за массивным краснокирпичным фасадом скрывалось беспорядочное нагромождение дворов, проходов, казарм и арсеналов. Казематы занимали небольшую часть громадного комплекса, ибо, вопреки названию, Лалбазар был не столько тюрьмой, сколько арестантской, в которой содержались подсудимые. Здесь же располагалась полицейская управа с беспрестанной толчеей офицеров и денщиков, арестованных и конвоиров, разносчиков и посыльных.
Нила поместили в административном крыле здания, подальше от других, менее удачливых узников. Для него освободили два кабинета на первом этаже, превратив их в удобные апартаменты со спальней, приемной и небольшой кладовкой. Днем рядом с ним находился слуга, который убирал комнаты и подавал еду и питье из домашней кухни, поскольку тюремщики не могли допустить разговоров о том, что расхальского раджу еще до суда лишили кастовых привилегий. Ночью у дверей квартиры дежурили полицейские, относившиеся к арестанту с величайшим почтением; если радже не спалось, караульные развлекали его игрой в карты, кости и лудо. Дневные визиты приказчиков и конторщиков не ограничивались, и потому без всяких осложнений Нил руководил имением прямо из узилища.
Он был признателен за все эти послабления, но особенно за привилегию деликатного свойства - право пользоваться чистым и светлым офицерским нужником. Раджу с детства приучили относиться ко всем отправлениям организма с дотошностью, граничившей со священнодействием, - в том была заслуга матери, не знавшей устали и покоя в борьбе с телесной грязью. Для нее, тихой, ласковой и по-своему нежной, кастовые традиции были не просто набором правил и ритуалов, но сутью бытия. Лишенная мужнего внимания, она уединенно жила в сумрачном крыле дворца и весь свой недюжинный ум посвятила разработке немыслимо скрупулезных обрядов очищения. Матушка не только по полчаса мыла руки до и после еды, но сначала убеждалась, что кувшин, из которого ей сливают, и ведро, в котором принесли воду, надлежаще чисты. Больше всего она опасалась дворцовых золотарей; эти уборщики нечистот вызывали в ней такое отвращение, что стремление избежать встречи с ними превратилось в очередную навязчивую идею. Назойливый призрак их орудия - швабры из жилок пальмовых листьев - приводил ее в большее смятение, нежели сабля и змея. Долго жить в подобных тревогах невозможно, и она умерла, завещав двенадцатилетнему Нилу невероятную щепетильность в отношении к собственной персоне. И потому его ужасало не столько пленение, сколько перспектива пользоваться одним очком вместе со скопищем обычных арестантов.
Чтобы попасть в офицерский нужник, надо было миновать ряд проходов и двориков, и Нил мельком видел расплющенные о решетки лица других обитателей тюрьмы, тянувшихся к свету и воздуху, точно пойманные крысы. Чужие страдания обостряли ощущение собственного благополучия - английские власти явно хотели заверить общество, что относятся к расхальскому радже с предельным почтением. Неудобства были столь незначительны, что можно было вообразить себя на отдыхе, если б не запрет на свидания с женщинами и детьми. Последнее не казалось таким уж ущемлением, поскольку Нил все равно не позволил бы жене и сыну осквернить себя посещением тюрьмы. Он бы обрадовался Элокеши, но с самого ареста о ней не было ни слуху ни духу - наверное, сорвалась из города, чтобы избежать полицейского допроса. Укорять ее за столь разумное отсутствие было бы неверно.
Мягкость заточения привела к тому, что свои проблемы с законом Нил серьезно не воспринимал. Родичи из калькуттской знати говорили, что британское правосудие затевает показной процесс, дабы убедить общество в своей объективности: безусловно, раджу оправдают либо назначат ему символическое наказание. Тревожиться совершенно не о чем, поскольку для его защиты прилагают усилия многие видные горожане: все в их кругу используют свои связи и, если понадобится, нажмут рычаги даже в губернаторском совете. Немыслимо, чтобы к представителю их класса отнеслись как к заурядному преступнику.
Адвокат Нила тоже был сдержанно оптимистичен. Суетливый коротышка мистер Роуботэм походил на одного из тех кусачих мохнатых терьеров, каких в парке Майдан на поводке выгуливают дамы. Густые брови и кудлатые бакенбарды почти скрывали его лицо, оставляя на виду лишь яркие черные глазки и нос, формой и цветом напоминавший спелый рамбутан.
Ознакомившись с делом раджи, он поделился своим мнением:
- Позвольте, я буду откровенен. Ни один суд на свете вас не оправдает, особенно тот, где присяжные собраны из английских купцов и колонистов.
- Как? - обомлел Нил. - Вы полагаете, меня признают виновным?
- Не стану вас обманывать, дорогой раджа, такой вердикт я считаю весьма вероятным. Но повода для отчаяния нет. Нам важен не вердикт, а приговор. Думаю, вы отделаетесь штрафом и небольшой конфискацией. Помнится, недавно был похожий случай, и там наказание состояло из штрафа и публичного осмеяния: подсудимого задом наперед усадили на осла и провезли по Киддерпору.
Нил разинул рот, а потом свистящим шепотом спросил:
- Неужели такая судьба ждет и расхальского раджу?
- И что, если так, дорогой раджа? - сверкнул глазками адвокат. - Ведь это не самое страшное, правда? Будет хуже, если заберут всю вашу собственность.
- Вовсе нет, - тотчас ответил Нил. - Нет ничего хуже, чем вот так потерять лицо. Если на то пошло, пусть уж лучше меня избавят от обузы. Во всяком случае, я смогу жить на чердаке и сочинять стихи, как ваш великолепный мистер Чаттертон.
Адвокат нахмурился.
- Как? Мистер Чаттерджи? - озадаченно переспросил он. - Вы имеете в виду моего старшего клерка? Уверяю вас, дорогой раджа, он не живет на чердаке, и я впервые слышу, чтобы он кропал стишки…
9
В городке Чхапра, что в дне пути от Патны, Дити и Калуа опять встретились с дуффадаром, знакомым по Гхазипуру.
С начала их путешествия прошло уже много времени, однако надежда добраться до большого города разбилась вместе с плотом о коварные подводные камни, какими отмечено слияние Ганга и его бурного притока Гхагары. Гороховая мука закончилась, и теперь они просили милостыню на папертях в Чхапре, куда после гибели плота добрались пешком.
Оба пытались найти работу, но безуспешно. Городок кишел нищими скитальцами, которые за пригоршню риса были готовы изработаться вусмерть. Многих согнал с мест цветочный паводок, затопивший окрестности, - земля-кормилица скрылась под маковой волной. Люди так оголодали, что согласились бы жевать лиственные обертки церковных пожертвований и пить крахмалистую воду из-под сваренного риса. Вот на таком пропитании держались наши беглецы и были счастливы, если вдруг Калуа удавалось подработать грузчиком.
В портовый городок заходило много судов, и причалы были единственным местом, где иногда на разгрузке лодок и барж получалось заработать два-три медяка. Когда не попрошайничали, Дити с Калуа торчали у пристани. Там и ночевали, потому что возле реки было гораздо свежее, чем в душном людном городе, а если шел дождь, находили какое-нибудь укрытие. Каждый вечер перед сном Дити говорила: "Сурадж дикхат аве, ту раста мит джаве - Взойдет солнце, и тропа отыщется". Она крепко верила в поговорку и даже в самые тяжкие времена не давала своим надеждам угаснуть.
Однажды на рассвете, когда первые солнечные лучи озарили небо, Дити с Калуа проснулись и увидели хорошо одетого седоусого мужчину, который вышагивал по причалу и распекал нерасторопного лодочника. Дити тотчас узнала этого рослого человека.
- Дуффадар Рамсаран-джи, - шепнула она. - Тогда в Гхазипуре он сел в нашу повозку. Поди узнай, может, ему чего надо?
Калуа обмахнул одежду и, почтительно сложив перед собой ладони, подошел к дуффадару. Вернувшись, он сообщил: вербовщику нужно перебраться на ту сторону реки и забрать людей. Ехать надо срочно, потому что вот-вот появится опийный караван и движение на реке перекроют.
- Он посулил два с половиной дама, - сказал Калуа.
- Ничего себе! Что ж ты встал столбом? - всполошилась Дити. - Видали, еще раздумывает! Беги скорей, балда!
Через пару часов они встретились на паперти знаменитого храма Амбаджи. Калуа не дал ни о чем спросить:
- Потом все расскажу, сначала поедим.
- Ух ты! Тебе заплатили едой?
Растолкав сгрудившихся голодных попрошаек, Калуа отвел Дити в сторонку и показал завернутую в листья добычу: пышные лепешки парата, маринованные манго, картофельное пюре с рыбой, засахаренные овощи и другие сласти.
Умяв всю эту роскошь, они сели в теньке, и Калуа дал подробный отчет о последних событиях. На другом берегу под присмотром помощника дуффадара лодку ждали восемь переселенцев. Прямо на месте с ними заключили контракты и каждому выдали одеяло, всякую одежду и медный котелок. В ознаменование их нового статуса был устроен пир, остатки которого отошли Калуа. Гирмиты, не понаслышке знакомые с голодом, возмущенно загалдели, увидев, как много еды отдали чужаку. Однако дуффадар всех успокоил: отныне их будут кормить до отвала - знай ешь да набирайся сил.
Новобранцы не поверили.
- С чего это вдруг? - забеспокоился один. - Откормите как жертвенных козлов, что ли?
- Нет, ты сам будешь пировать козлятиной, - рассмеялся дуффадар.
На обратном пути он вдруг спросил, не хочет ли Калуа записаться в гирмиты - дескать, его охотно возьмут, крепкие мужики всегда нужны.
Голова возчика закружилась:
- Но как же… Ведь я женат, господин.
- Ну и что? Многие гирмиты уезжают с женами. С Маврикия пишут, чтоб везли больше женщин. Возьму обоих, коль жена захочет.
Подумав, Калуа спросил:
- А что насчет касты?
- Каста не имеет значения, - ответил вербовщик. - К нам рвутся все - брамины, пастухи, кожемяки, пахари. Главное, чтоб были молоды, здоровы и хотели работать.
Калуа не нашелся что ответить и лишь приналег на весла. На берегу дуффадар повторил свое предложение, но добавил:
- Помни - на раздумье только ночь. Завтра отплываем. Надумаешь, приходи на рассвете.
Калуа смолк, однако в его больших темных глазах светился вопрос, который он не осмелился задать. Осоловевшая от сытости, Дити слушала спокойно, но теперь увидела его взгляд, и ее окатило горячей волной безудержного страха. От волнения она подскочила и обрушилась с вопросами: что, навеки покинуть дочь? Как только ему в голову взбрело, что она поедет в обитель бесов, вурдалаков и прочих тварей, у которых даже имени нет? Может, гирмитов и впрямь откармливают на убой, поди знай? Иначе откуда такая щедрость? В нынешние-то времена кто станет беспричинно транжирить деньги?
- Зачем ты меня спас? - Глаза ее подернулись слезами. - Чтобы скормить дьяволам? Так уж лучше было сгореть в огне…
*
Когда Полетт писала гостевые карточки для званых обедов и ужинов, она чувствовала себя хоть немного полезной своим благодетелям. Миссис Бернэм не любила утруждаться подготовкой к приемам, а потому все распоряжения отдавала, лежа в постели. Первыми в ее спальню входили шеф-повар и дворецкий, с которыми она обсуждала меню, из соображений приличия не поднимая москитную сетку и оставаясь в ночном чепце. Потом наступала очередь Полетт, и тогда завесы раздергивались, а воспитаннице дозволялось присесть на край постели и через плечо хозяйки заглядывать на грифельную доску, где Берра-биби задумчиво чертила схемы размещения гостей. Однажды в полдень Полетт вызвали в спальню миссис Бернэм, дабы помочь в организации очередного приема.
Как правило, диспозиция огорчала; Полетт занимала низшую ступень в общественной иерархии, и потому ей отводилось место подле (или "рядышком", как любила выражаться хозяйка) наименее желанных гостей: оглохших в баталиях полковников, инспекторов, говоривших лишь о сборе налогов, проповедников, поносивших упрямых язычников, плантаторов с немытыми руками и прочей шушеры. Имея печальный опыт подобных застолий, Полетт робко спросила:
- Прием по особому случаю, мадам?
- О да, Глупышка, - лениво потянулась миссис Бернэм. - Банкет в честь капитана Чиллингуорта, который только что приехал из Кантона.
На доске место капитана уже значилось возле хозяйки. Радуясь возможности проявить свое знание этикета, Полетт сказала:
- Раз капитан сидит подле вас, мадам, его супругу лучше посадить рядом с мистером Бернэмом, да?
Мелок застыл над доской.
- Миссис Чиллингуорт уже давно нет.
- Правда? Значит, капитан… как это… veuf?
- Вдовец, ты хочешь сказать? Нет, не то. История эта весьма печальна…
- Расскажите, мадам.
Этой просьбы хватило, чтобы миссис Бернэм удобнее устроилась в подушках и начала:
- Капитан родом из Девоншира и, что называется, с детства бредил морем. Видишь ли, старые морские волки предпочитают брать жен из родных краев, вот и он нашел себе молоденькую розовощекую англичаночку, которую затем привез на Восток. Красавицы местного розлива для него были недостаточно благородны. Как и следовало ожидать, ничего хорошего не вышло…
- Почему? Что произошло?
- Однажды капитан отправился в Кантон. Шли месяцы, а жена его одна-одинешенька пребывала в чужой непонятной стране. Наконец пришла весть - муж возвращается; однако вместо него на пороге объявился первый помощник, сообщивший, что капитана сразила лихорадка и до выздоровления его пришлось оставить в Пенанге. Дескать, мистер Чиллингуорт решил, что жена приедет к нему, и направил помощника в сопровождающие. Такая вот незадача для бедняги капитана.
- То есть?
- Португалец из Макао, помощник - кажется, звали его Тексейра - был тот еще прохиндей и плут: глаза горят, как золотые, улыбка, что твое серебро. Он все выдумал насчет сопровождения к мужу. Сели они на корабль, только их и видели. Говорят, сейчас они в Бразилии.
- Ой, бедный капитан! - ахнула Полетт. - Значит, снова он не женился?
- Нет, дорогуша, так и не оправился. Неизвестно, что его больше подкосило - потеря жены или помощника, но капитанство его рухнуло: с офицерами не ладил, выгнал из команды всех кебабов и чуть не угробил судно у островов Спратли, что для моряка полная дурь. Как бы то ни было, теперь все кончено. На "Ибисе" он совершит последний рейс.
- Правда? - встрепенулась Полетт. - Он будет капитаном "Ибиса"?
- Да, разве я не сказала? - Миссис Бернэм виновато крякнула. - Вы только посмотрите на меня! Вот же ослица - разболталась и забыла про банкет. - Она взяла доску и сосредоточенно поскребла мелком губы. - Вот скажи на милость: что мне делать с мистером Кендалбушем? Теперь он член суда, с ним надо быть обходительнее. - Взгляд ее покинул доску и оценивающе задержался на Полетт. - Судье очень нравится твое общество, Глупышка. На прошлой неделе он говорил, что твои успехи в изучении Библии заслуживают похвалы.
Сердце Полетт екнуло; перспектива целого вечера рядом с его честью мистером Кендалбушем не вдохновляла: каждый раз судья подвергал ее долгим строгим проверкам на знание библейских текстов.
- Он слишком добр ко мне, - сказала Полетт.
Ярко вспомнился хмурый взгляд, каким судья пригвоздил ее, когда она второй раз пригубила вино. "…И пусть помнит о днях темных, которых будет много…" - прошипел мистер Кендалбуш. Разумеется, она не смогла назвать ни главу, ни стих.
Полетт призвала на помощь смекалку, которая не подвела:
- А другие дамы не обидятся, если рядом с ним посадят девчонку?
- Да, верно, дорогуша, - помолчав, ответила миссис Бернэм. - Наверное, кое-кого хватит кондрашка - я говорю о миссис Дафти.
- Она приглашена?
- Никуда не денешься - мистер Бернэм позвал ее мужа. Но с ней-то что делать? Она такая зануда… Ага! - Хозяйкин взгляд вспыхнул, и мелок забегал по доске, вписывая имя лоцманши на свободное место слева от капитана Чиллингуорта. - Тут она не пикнет! Что до муженька, его надо посадить так, чтобы я не слышала этого старого хрыча… Пускай сидит с тобой… - Мелок вернулся к центру стола и усадил мистера Дафти бок о бок с Полетт.
Не успела девушка смириться с безрадостной перспективой - слушать болтовню, в которой половину слов не понимаешь, - как мелок вновь завис над доской, и миссис Бернэм вздохнула:
- Все равно неувязка. А слева-то кого присоседить?
Вдруг Полетт осенило:
- Помощники приглашены, мадам?
- Мистер Кроул? - Миссис Бернэм заерзала. - Не дай бог, Глупышка! Ему не место в моем доме.
- Он первый помощник?
- Да. Говорят, прекрасный моряк. Капитан Чиллингуорт без него как без рук. Но человек он паршивый - за какую-то скверную историю с матросом его вышибли из военного флота. К счастью для него, капитан не слишком щепетилен, но ни одна дама за стол его не посадит. Все равно что трапезничать с шорником! - Миссис Бернэм лизнула мелок. - А вот второй помощник, по слухам, весьма привлекателен. Как его? Захарий Рейд?
По телу Полетт пробежали мурашки, ей показалось, что даже пылинки в воздухе замерли, ожидая ответа. Но слова застряли в горле, и она, потупившись, лишь кивнула.
- Вы с ним уже встречались, не так ли? На прошлой неделе, когда ты захотела взглянуть на шхуну.
О посещении "Ибиса" Полетт никому не рассказывала, и такая осведомленность хозяйки ее смутила.
- Да, мадам, мельком, - осторожно сказала она. - Вроде бы симпатичный.
- Всего лишь? - кольнула взглядом миссис Бернэм. - Ходит слух, многие барышни положили на него глаз. Чета Дафти таскала его по всему городу.
- Вот как? - оживилась Полетт. - Так, может, они приведут мистера Рейда как своего гостя? А мистеру Кроулу знать о том вовсе не нужно.
- Ах ты, хитрюля! - радостно хохотнула миссис Бернэм. - Ишь чего выдумала! Ну раз уж ты это затеяла, посажу его с тобой. Вот так. Заметано.
Точно перст судьбы, мелок опустился на доску и слева от имени Полетт вписал имя Захария.
- На, возьми.
Полетт схватила доску и взлетела к себе наверх, где застала кучу уборщиков, застилавших постель, подметавших ковер и чистивших нужник. Она тотчас всех вытолкала - не сегодня! не сейчас! - и села к столу.