Все трое - господа Геймид, Лихтман и Брэмиер - были крепкими джентльменами средних лет с бачками (Геймид), поблескивающим пенсне (Лихтман) или тонкой полоской усиков (Брэмиер); одевались они как типичные банкиры с Уолл-стрит - в традиционные костюмы-тройки, хотя Брэмиер иногда позволял себе розовую гвоздику в петлице, а Лихтман - сдержанный аскотский шелковый галстук. Один носил на мизинце кольцо-печатку с гербом Дома Бонапартов; другой - золотой брегет; один официально покашливал, прочищая горло; другой имел адвокатскую привычку угрюмо повторять каждую фразу, словно для стенографистки. Все трое были безоговорочно преданны - безотносительно к своим гонорарам - Обществу (тайному) по восстановлению наследия Э. Огюста Наполеона Бонапарта и рекламациям.
Склонные проявлять, пожалуй, чрезмерную пунктуальность в вопросах, касающихся таких вещей, как свидетельства о рождении, генеалогия, юридическая документация, акты, удостоверяющие владение собственностью, страховые полисы, сберегательные счета и тому подобное, эти три адвоката время от времени не могли скрыть своих личных симпатий… и хотя переговоры, связанные с деятельностью Общества, держались в строгом секрете, поскольку со временем предприятие обещало наследникам Огюста Бонапарта получение значительных денежных сумм (кому - сотни тысяч долларов, а кому и целый миллион), тем не менее мистер Лихтман не всегда мог удержаться, чтобы не сообщить клиенту о тех или иных незаконных действиях, предпринимаемых некими его - не будем называть имен - родственниками с целью увеличения своей доли в наследстве; а мистер Геймид, хоть и был исключительно сдержан и имел приводящие в замешательство "чисто английские" манеры, мог порой расплыться в восторженной улыбке в ответ на какую-нибудь очень уж проницательную догадку клиента.
Добродушный мистер Брэмиер никогда никому не давал напрасных обещаний, поскольку считал, что лучше посеять в душе клиента разумное сомнение, чем вселить в него необоснованную надежду на то, что дело будет завершено в скором времени. Уполномоченный точно передать слова президента, мистер Брэмиер сообщил небольшому собранию клиентов, что с юридической точки зрения требования Общества не имеют прецедента в истории тяжб о наследстве.
- Но мы не остановимся до тех пор, пока законные наследники Наполеона Бонапарта не будут восстановлены в своих правах и сотни миллионов франков - то есть долларов - не будут честно разделены между его потомками: не из грубой корысти, а по требованиям чести. "И я о чести буду говорить", как сказано у великого Барда, - процитировал Брэмиер, поглаживая усики и пристально вглядываясь в лица слушателей. - Должен конфиденциально заметить, что нынешние французы не менее лицемерны, чем они были в 1821 году, когда агентами как "законного" сына, так и Луи Наполеона было предпринято столько усилий, чтобы убить инфанта Огюста; едва ли для кого-то является секретом, что их цивилизация в прошлом веке подверглась глубокому разложению… очистить от которого ее может, боюсь, только война, и на сей раз - катастрофическая. В этом деле на кон поставлена их галльская гордость и честь, но в еще большей степени - их знаменитая галльская скаредность, ибо для государственной казны будет сущим разорением, если у них отнимут более двухсот миллионов долларов… тем более если эти деньги перейдут к гражданам Северной Америки, которых они, как вы знаете, считают варварами. Трудность состоит в том, что наше собственное правительство под руководством нечестивой коалиции демократов и республиканцев, безусловно, помогает французскому правительству замять это дело, потому что некоторые высокопоставленные политики, безусловно, получают за свои старания "гонорары". Наше Общество, джентльмены, уже подвергается травле, получает угрозы и во время сенатских слушаний было осуждено как "не способствующее развитию франко-американских отношений"! (На эти слова маленькая аудитория ответила взрывом удивления и негодования: получалось, что дело гораздо сложнее, чем кто-либо мог предположить.) Вот почему, - сурово продолжил Брэмиер, - необходимо держать нашу деятельность в строжайшей тайне, мы все должны поклясться в этом; мы должны неустанно бороться за признание Огюста и его многочисленных потомков законными наследниками; и мы должны стоять до последнего в своем желании довести эту тяжбу до конца. И хотя сейчас это дело кажется весьма дорогостоящим, только представьте себе, как вы будете вознаграждены: честь Огюста будет восстановлена после стольких лет унижения, и все его живые наследники станут богатыми людьми.
Исторические факты таковы: великий Наполеон Бонапарт, сосланный на остров Св. Елены после поражения при Ватерлоо, в последний год своей жизни стал отцом незаконнорожденного сына от женщины (благородного происхождения, как предполагается, хотя и неизвестной национальности), которая была намного моложе его; хотя их роман и последующее рождение сына держались в строгом секрете, известно, что осенью 1821 года ребенок был крещен в католической церкви и наречен Эманюэлем Огюстом, а поскольку его мать не без оснований опасалась за его жизнь, после смерти отца ребенка сразу же тайно перевезли в одну из средиземноморских стран. (По слухам, последняя inamorata императора была непревзойденно красивой девушкой, едва достигшей шестнадцатилетнего возраста, в ней перемешалось множество кровей - испанская, греческая, марокканская.) В так называемой ссылке мальчик вырос, стал зрелым мужчиной, отдающим себе полный отчет в том, чей он сын, однако смирившимся с участью бастарда. В возрасте двадцати одного года он рискнул отправиться в Париж под вымышленным именем и там узнал, что Наполеон не обошел его в своем завещании и весьма недурно обеспечил, но, если он будет настаивать на вступлении в права наследства, его ждет смерть. (Потому что к тому времени вся Франция объединилась под суровым правлением Наполеона III, племянника покойного императора.) Будучи юношей весьма хладнокровным и отнюдь не алчным, Эманюэль Огюст решил забыть о своем происхождении и попытал счастья в Германии (1844–1852) и Англии (1852–1879), где и умер в лондонском предместье, известный соседям и знакомым как Э. Огюст Армстронг, глубоко уважаемый джентльмен, занимавшийся импортом хлопка. После его смерти стало известно, что, покинув Францию, он вынужденно жил под множеством псевдонимов, среди которых были такие, например, как Шнайдер, Шаффер, Райхард, Пейдж, Осгуд, Браун и, разумеется, Армстронг. Поэтому список его потомков и потомков его потомков весьма запутан.
После смерти Огюста в 1879 году он сам и история его таинственного происхождения были надолго забыты, а его наследство оставалось лежать нетронутым в подвалах Парижского банка. Насколько известно, исходная сумма равнялась сорока трем миллионам франков; по прошествии десятилетий благодаря инвестициям, процентам и тому подобному, а также благоразумному попечительству банковской администрации эта и без того огромная сумма постепенно увеличилась в десятки раз. Как долго состояние оставалось бы невостребованным, никому не ведомо, если бы в дело не вмешался господин по имени Франсуа Леон Клодель, американский гражданин французского происхождения, который сам был манхэттенским брокером и который, в 1909 году обнаружив свое кровное родство с Э. Огюстом Наполеоном Бонапартом, решил организовать Общество. Пожилой богатый человек, Клодель мог позволить себе нанять небольшую армию адвокатов, историков и специалистов в области генеалогии, чтобы выявить потомков Огюста по всему миру и возбудить процесс против Парижского банка в соответствии с международным правом. "Не ради одного лишь золота разворачиваем мы эту кампанию, - цитировали слова Клоделя, - но ради восстановления поруганной чести нашего предка Огюста. Мы, его прямые потомки, его наследники, обязаны заявить свои права на наследство во имя его памяти, иначе бесчестье падет на наши головы".
Для идеалистов-американцев не было неожиданностью, что французы, упрятавшие баснословное состояние, сразу же враждебно отнеслись к их деятельности. Хотя Клодель был рад узнать от своих французских информаторов (друзей, как они себя величали, "покойного опозоренного наследника"), что слухи о забытом наследстве, запертом в Парижском банке и бдительно охраняемом его администрацией, давно связывают с именем императора. Задача выявить многочисленных американских наследников оказалась менее сложной, чем предполагал Клодель, ибо, узнавая об альтруистических побуждениях, из которых тот действовал, люди охотно соглашались сотрудничать с ним.
К зиме 1912 года в Соединенных Штатах и Канаде отыскалось приблизительно триста наследников, считалось, что к ним прибавятся еще около ста. Потому что, судя по всему, Э. Огюст, живя под разными именами, произвел на свет огромное количество детей с помощью многочисленных жен и любовниц. "Нельзя считать ни достойным осуждения фактом, ни добродетелью, - сдержанно прокомментировал Клодель, - что мы, Бонапарты, немного более чувственны, чем наши соседи". Для начала Клодель хотел ограничить членство в Обществе только прямыми потомками Огюста, но со временем, по мере того как появлялись и другие жаждущие принять участие в восстановлении справедливости, было сделано некоторое послабление, но все вступающие в Общество были обязаны принести клятву хранить его деятельность в секрете, а также разделять обязанности, внести официальный взнос и участвовать в текущих расходах наличными, которые должны были передаваться через посыльного (а не по государственной почте) Клоделю как президенту Общества или его уполномоченным представителям. Каждому из наследников во время приватной беседы у них дома было объяснено, что Общество, которое насчитывало уже более трехсот человек, состоит не только из прямых потомков таких, как они сами, но и из участников, поклявшихся бороться за Справедливость; в число этих последних входили главным образом состоятельные юристы, религиозные деятели и историки, вдохновленные миссией Франсуа Леона Клоделя. Поскольку юридическая тяжба, которая им предстоит, наверняка потребует немалых жертв, эти господа выражали готовность безвозмездно предоставить свое время, деньги и поддержку, хотя по окончании процесса, вероятно, году в 1915-м, во всяком случае, не позднее 1916-го, они не получат ни пенни из наследства.
Уполномоченными Общества по Центрально-Атлантическому региону были назначены господа Геймид, Лихтман, Брэмиер и другие - все люди безупречной личной честности, с прекрасной репутацией в юридических и финансовых кругах. В их обязанности входило поддерживать связь с наследниками, знакомить их с разнообразными документами (генеалогическими картами, свидетельствами о рождении и крещении, копиями официальных протоколов и так далее), имеющими отношение к Э. Огюсту и к ним самим; а также принимать новых членов, согласных выполнить незыблемые условия: соблюдать полную секретность, в течение тридцати дней заплатить вступительный взнос в размере двух тысяч долларов, а также разными суммами (в зависимости от хода процесса) время от времени участвовать в текущих расходах.
Из наследников, с которыми беседовали уполномоченные представители Общества, все, за исключением отдельных немногочисленных скептиков, отнеслись к делу с энтузиазмом, даже более чем с энтузиазмом - с вдохновением, ибо основные факты были представлены им очень убедительно. Альтруизм Франсуа Леона Клоделя и его профессиональных помощников представлялся исключительным, а выцветшие или смазанные дагерротипы Эманюэля Огюста (представлявшие младенца на руках, ребенка, только что научившегося ходить, надменного молодого джентльмена лет двадцати с небольшим) неизменно вызывали особый интерес. (И впрямь удивительно, как людей в столь разных регионах Центральной Атлантики, как столичный город Филадельфия, или юго-восточный Нью-Джерси, или отдаленные северные уголки Делавэрской долины, одинаково поражало фамильное сходство забытого наследника, как его часто называли, с ними самими или с их родственниками. Каждый раз молодой Огюст, хоть снят он был почти в профиль и его полуприкрытые глаза презрительно смотрели в сторону от камеры, воспринимался как "живой образ" кузена, дяди, дедушки, отца, сына; бедный терпеливый мистер Геймид так же, как и его коллеги Лихтман, Брэмиер, Хинд и Глюклихт, вынужден был, сидя на диване, рассматривать бесконечные семейные альбомы и выслушивать оживленные комментарии на тему о том, что "королевская кровь" Бонапартов всегда даст о себе знать, хотя в семье клиента прежде о ней и не подозревали. Она может проявиться в разрезе глаз, в форме носа, ушей, подбородка, в очертании скул, форме лба и так далее, но внешнее сходство несомненно.)
- Да, конечно, - говорил мистер Геймид или кто-нибудь из его коллег, изучая фотографию или строение лицевых костей покрасневшего от смущения живого ребенка, которого ему представляли, - да, думаю, так оно и есть. Удивительно, что ваша семья раньше не пришла к заключению, что вы в отличие от соседей вылеплены из другой глины; но в любом случае у вас исключительная история жизни - и вас ждет не менее исключительное богатство.
II
Элайша давно заметил странное несоответствие: страстность, с которой Абрахам Лихт принимался за каждое свое новое деловое предприятие, убывала в строго обратной пропорции его успешному развитию.
По мере того как план претворялся в жизнь и клиенты охотно клали ему в карман кругленькие суммы денег, его энтузиазм быстро улетучивался и неугомонному предпринимателю начинало казаться, несмотря на всю его гениальность и готовность рисковать, что он не должен завышать ставки. Нередко он признавался Элайше - только ему одному из всех своих детей, - что трудности, опасности, препятствия более всего возбуждали его дух и создавали поле для приложения сил, масштаб которых, как он считал, еще и не определен.
Поэтому случалось, что Маленького Моисея выводили из игры раньше, чем это казалось необходимым (Элайша наслаждался своими ролями и играл их очень уверенно, даже если это были роли "черномазых", а отнюдь не Негров). Так, в свое время после полугода триумфальных успехов компании "Панамский канал, лтд." Абрахам Лихт на полпути испугался, что Дж. П. Морган захочет выкупить ее, и дверь перед новыми инвесторами была закрыта; то же произошло и с компанией "Медные рудники З.З. Энсона с сыновьями, лтд.", и с "Облигациями свободной Северной Америки, инк.", и с "Эфирным массажем Зихта" (отчаявшегося больного, страдающего от таких недугов, как ревматизм, артрит, мигрень, желудочные расстройства и некоторые загадочные болезни, клали на стол в кромешной тьме и массировали "магнетическими эфирными волнами", которые излучала "остеофоническая" машина - изобретение доктора Зихта); не в последнюю очередь то же случилось и с деятельностью предприимчивого астролога "доктора философии А. Уошберна Фрелихта", который одержал оглушительную победу в Чатокуа и о котором все еще не переставали судачить в кругах, близких к скачкам. (То ли из-за полного безразличия к прошлым успехам, то ли в силу великодушного отношения к пользующимся плодами его изобретательности скаковым "жучкам", но Абрахама Лихта ни в малейшей мере не задевало то, что тайные списки фаворитов почти свободно продавались теперь на всех американских скачках, при том что об авторстве Фрелихта все напрочь забыли.)
Разумеется, не все предприятия Абрахама Лихта были успешными, и его продолжали терзать относительные или полные неудачи, в полудюжине случаев окончившиеся конфликтами с законом.
Например, еще в нежном пятнадцатилетнем возрасте он попал впросак из-за своего родственника по имени Натаниэл Лиджес из долины Онандага, который нанял его распространять лотерейные билеты, но забыл вовремя предупредить, когда неожиданно открылось, что билеты были фальшивыми; не лучше сложилась ситуация и тогда, когда несколькими годами позже, теперь уже по собственной инициативе, он колесил по округу Нотога в качестве торговца Библией и неким патентованным медицинским препаратом и по иронии судьбы оказался точно "в кильватере" пресловутого голландского коробейника с юга штата, который предлагал те же товары и на которого Абрахам был похож, как сын на отца!
Однажды он признался Элайше, что, будучи амбициозным тридцатидвухлетним молодым человеком, согласился выставить свою кандидатуру в конгресс штата по списку республиканской партии от малонаселенного гористого района к северу от Мюркирка, но обнаружил, что избирательная кампания - дело грязное, а перспектива стать ручным респектабельным законопослушным чиновником так деморализовала, что он вскоре утратил всякое желание участвовать в гонке, чем оскорбил всех, кто на него ставил. Более того, его соперник из демократической партии был таким самодовольным дураком, что Абрахам Лихт счел унизительным для собственного достоинства соревноваться с ним. Подобно шекспировскому Кориолану, с которым он себя отождествлял, Абрахам почувствовал, что усилия, направленные на то, чтобы снискать публичное признание, постыдны и опустошительны для души. Эта Игра была гораздо менее азартной, чем та, к которой он привык; а перспектива одержать верх над невежественным электоратом напоминала перспективу соблазнить женщину столь же уродливую, сколь и безмозглую! Поэтому Абрахам начал высмеивать своего оппонента, а также риторические приемы участников кампании в целом (будь то демократы, республиканцы, популисты или кто угодно другой) и в конце концов предал тех, кто его поддерживал, за несколько недель до выборов оставив гонку и исчезнув из округи.
Несмотря на это он сказал Элайше, что не исключает для него возможности политической карьеры.
- Разумеется, ты заслуживаешь большего, чем место конгрессмена от какого-нибудь захолустья; а твоя внешность в качестве расового компонента, или атрибута, или "таланта" - назови как хочешь - при соответствующих обстоятельствах обернется благом.
На Элайшу это произвело глубокое впечатление, хотя он и не удержался от иронии.
- Может, я когда-нибудь поборюсь за губернаторское место? - предположил он. - Или даже за президентское? Могу же я когда-нибудь оказаться подходящей кандидатурой для Белого дома? Это позволит моим соотечественникам еще раз похвастать своими демократическими принципами: "черномазый" - и на таком посту!
- Не оглупляй мою идею, - рассердился Абрахам. - Время еще не настало. Но оно может настать. "Мечтай о чем хочешь, но никогда не мечтай впустую".