Отца возили на лесозаготовки для шахтных нужд. На пепелище какой-то хаты он подобрал и спрятал за пазуху икону. Хорошо, не обыскали. Привез домой. Небольшая доска с печальными безыскусными ликами. Младенец, хоть и маленький, но выглядел отроком и одет был во взрослую рубаху. Матерь держала Его на руках, а Он благословлял.
Икона треснула посредине и посредине же обгорела. Наверно, балка на нее упала во время пожара.
Нюркина мать обрадовалась иконе, как дорогому гостю. Засуетилась. Поцеловала.
Долго думали, куда спрятать. В доме открыто держать нельзя. Положили под половицу. Но мать огорчилась, неровен час, наступит кто-нибудь ногой на то место. Нюрка слышала, что собирались закопать в саду. Так и не узнала, куда дели. Ей не сказали.
Это событие - единственное, что связывало ее с верой. Может, не единственное, только другого она не помнила. Жизнь до Волчьей Балки стерлась у нее из головы. От той, прежней жизни в памяти осталась почему-то одна чашка. Маленькая чашка на большом столе. Настоящая, фарфоровая, белая с золотым ободком и коричневой шишкой на боку. И все.
О Боге вслух не говорили. Боялись. Молиться мать не учила. Слов Нюрка не помнила. А сейчас надо было что-то сделать. Что точно говорить и кому, Нюрка не знала. Потому она встала на колени и представила в мыслях образ. Она просила у Матери и Отрока не обращать на нее внимания, на ее глупые мечтания, а исцелить незнакомца.
Ничто до сих пор ее так сильно не волновало, как судьба этого человека.
Нюрка пропустила момент, когда гость очнулся. Она зашла в дом, он сидел на кровати и пил из металлической кружки отвар.
- Это и есть наша дочь, - сказала мама.
- Анна, - смутилась Нюрка внимательного взгляда карих глаз.
Он вернул кружку, Нюрка с мамой столкнулись: обе ринулись забирать.
- Юзеф, - карие глаза не сверлили по-цыгански, а светились мягким медовым светом. - Можна Юзек.
Он протянул руку, но не пожал Нюркину, а поднес к губам и поцеловал. Поцелуй получился как кипяток. Из-за горячего отвара.
- Дженькую, Анночка.
- Не за что. - Наверное, прозвучало сердито из-за того, что Нюрка вырвала руку.
- Иосиф, значит, по-нашему Осип, - слушал и комментировал вечером историю гостя отец.
Юзек, путая русские и польские слова, рассказал, что учился он во Львове, а сам родом из Лодзи.
- Миясто такое, - пояснил он, бросая взгляд на Нюрку.
- Город, знаю, слышал, - кивнул отец.
Товарищ позвал с собой на свадьбу к родне. Это не Польша, но совсем на границе, товарищ знал место, где речку можно перейти, сам много раз бывал, и ничего. Ну вот он и поехал с ним. Любопытно же мир посмотреть.
- Господи, - покачала головой мама, - в такие-то времена.
Его забрали прямо из постели, рано утром, еще до всякой свадьбы. Хорошо, хоть одеться успел, а то с ним и совсем раздетые люди в камере сидели. По-русски он плохо понимал, а говорить вообще не говорил. Это он в дороге в поездах выучился. Его все время куда-то везли да пересаживали. Сразу тогда не понял, что случилось. Оказывается, его обвинили в агитации. Пропаганде! Какая пропаганда? Чего? Тем более что он и по-русски-то не говорил.
Он посмотрел на Нюрку с немым удивлением в карих глазах. Может ли она поверить в такую чудовищную несправедливость.
- Разве что докажешь, - вздохнул отец.
- Слава Богу, что в живых оставили, - заключила мать.
Больше всего на свете его огорчает то, что бедные его родители ничего не знают о его злоключениях. Несчастная мамочка! Все глаза, не иначе, выплакала.
Он вдруг замолчал и посмотрел куда-то мимо Нюрки. С тоской. Нюрка догадалась, о ком он сейчас думает. О той беленькой барышне с фотографии.
Юзек вздохнул и заговорил опять. Он совсем не знает, что случилось с его товарищем. Это он вот жив. Благодаря Анночке. Посмотрел на Нюрку и опять от души сказал ей свое "дженькую".
Нюрка испуганно спрятала руки за спину, чтобы не вздумал поцеловать. Юзек смущенно улыбнулся от ее жеста.
К нему пришли два поляка. Старый седоусый и молодой вихрастый. Воробьяновские. Неугодный новой власти, но почему-то оставленный в живых и сосланный в эти края, "интернационал" селился у Воробьяновского леса. Своими этническими группками.
- Панове! - обрадовался Юзеф. - Заходите!
Он уже начал вставать и сидел за столом.
Воробьяновские огляделись, уселись. Принялись о чем-то оживленно беседовать на своем пшекающем наречии с Юзеком.
Можно было не прислушиваться: и без слов понятно, что зовут Юзека к себе. К своим. "Хотя, какие они свои. Они светленькие, голубоглазые, а он темный, и он по-русски вполне сносно уже говорит", - недовольно подумала Нюрка и с ожесточением продолжила оттирать казан.
"Уведут, - шепнула ей мама. - Жалко. Вежливый, сразу видно, порядочный, не шпана какая-то. Хорошим бы постояльцем был".
Уведут. Воробьяновский лес далеко от Волчьей Балки. Она его больше никогда не увидит. Нюрка уронила кастрюлю. Паны испуганно обернулись на грохот. Нюрка встретила вопросительный взгляд Юзека, хмуро отвернулась.
"Он попросился остаться. Признался, что поляки звали его к себе, и попросился остаться. Сказал, что отблагодарить хочет. Отработать", - ликуя, рассказала Нюрка сосне.
На следующий день Юзек поинтересовался, где тут почта, он хочет письмо написать и отправить. Домой. Мать за голову взялась от такой наивности.
- Что ж ты вчера у своих не спросил, может, они знают, как весточку передать, - сказал отец. - Нюрка, проведи к воробьяновским, а то случится с ним что по дороге.
Юзек посмотрел на нее с такой немой просьбой, как будто боялся, что она откажется.
Со стороны, наверное, смешно они выглядели вместе. Юзек такой опрятненький, застегнутый на все пуговицы, в щегольском своем пиджачке. И Нюрка в старом материном платье, до того застиранном, что не разберешь уже, какого цвета.
Нюрка робела, робела, прятала глаза, посмотрела - а он тоже смущается. Она первая улыбнулась. Тогда и он разулыбался. Так и пришли к Воробьяновскому лесу - молча, но подбадривая друг друга улыбками.
Нюрка ждала, пока он поговорит с поляками. Те посмотрели на нее и сказали что-то насмешливо. Юзек покраснел и сердито им ответил.
"Я знаю, они смеялись, что он из-за меня в Волчьей Балке остался. Девчата вон тоже смеются, что я подобрала и выходила себе жениха. Они же не знают, что у него есть невеста", - жаловалась Нюрка сосне.
С утра Юзек уже подскакивал на все стуки и грюки, выглядывал на улицу
- Сиди, - велела ему Нюркина мать, - поляки твои еще и передать весть не успели, а ты уже ответа ждешь.
Он кивнул, соглашаясь. Однако все равно всякий раз вздрагивал, заслышав шаги. Потом виновато улыбался Нюрке.
Она одна знала, от кого он так ждет ответа.
Нюркин отец отвел Юзефа "определяться". По слабости временно назначили его работать на поверхности. Кочегаром.
Отец хмыкал, рассказывая дяде Мыколе, что начальство недоумевало, как этот Осип выжил и сюда прибыл. Чудом, видать. Мыкола кивал головой.
- Ну что ж, на шахте люди нужны, - заключил отец.
Юзеф вставал рано. А Нюрка еще раньше. Кормила завтраком, собирала ему с собой кусочек хлеба с ломтиком сала и луковицей или отварное яичко, что было. И провожала тщательно застегнутого на все пуговицы, причесанного, в начищенных ботинках аж до поворота.
- Для меня ты так рано не вставала, - пошутил отец.
После таких слов Нюрка вставать рано не перестала, но на улицу больше не выходила, даже вслед не смотрела.
Юзек возвращался вечером грязный, аккуратно чистил и развешивал свой пиджак, наводил блеск на ботинках, которые завтра же утром испачкаются. Умывался и с улыбкой садился за стол.
Нюрке нравилось наблюдать, как он ест.
Первый раз Юзек попросил себе нож. Кухонный был всего один. Не успел Юзек отрезать себе второй кусочек, как нож потребовался обратно. После этого Юзеф стал перед едой нарезать себе в тарелке все на маленькие кусочки и возвращать нож. Ел не спеша, аккуратно, беззвучно. Нюрка даже не подозревала, что можно так красиво есть.
Юзек и от помидора или огурца не откусывал, не запихивал себе их целиком в рот, а нарезал предварительно. Если было сало или мясо, то он делил свою порцию на прозрачные тоненькие скибочки.
Поймал Нюркин взгляд и заверил ее, что так вкуснее, предложил попробовать. Невесомый ломтик растаял на языке, Нюрка признала, что вкуснее. Юзек улыбнулся ей.
Получалось у него обедать быстро, хотя не торопился. Ел он мало. Отказывался от добавки своим "дженькую". Крошек возле его тарелки никогда не находилось.
Юзек не гнушался никакой работой. Если кто-то что-то делал, а он был дома, то тут же брался помогать. Без просьб. Даже если работа считалась грязной или женской. Но никому и в голову не приходило посмеяться, что он моет полы или трет белье. Он ведь улыбался при этом.
Если с ночи женщины еще не вылили ведро, а Юзек уже встал, то он, ни слова не говоря, сам выносил это ведро в отхожее место.
Нюрка любила смотреть на Юзека, когда он брался чистить картошку. Из его рук картофелины выходили круглыми и гладкими, одно заглядение. А срезанная шкурка струилась тонкой-претонкой струйкой.
Вот чего Юзеф явно не любил, так это в огороде возиться. Но если было надо, он не отлынивал.
На каком-то веселье подвыпивший сосед спросил: "А что, красивые у нас девки?" Юзек ответил, что раньше он думал, будто нет красивее польских девушек. Нюрка глаза опустила, и было ей немножко досадно. И вспомнила панночку с фотокарточки. А Юзек продолжил, что теперь знает, что да, есть и тут красавицы. Нюрка глаза подняла, а он на нее смотрит.
Да разве так можно?! Сам фотографию носит, на каждый звук вздрагивает - не письмо ли. И при этом вот сейчас при всех на нее нежно поглядывает! Нюрка и на себя разозлилась, что ей это приятно, и на него. Нахмурилась, губы сжала.
Юзек огорченно ресницами захлопал. Назавтра улыбался ей уже только по-дружески. Ох.
Вот Нюркина мать заметила мимоходом, что Осе надо подстричься, а то лохматый. Вечером Нюрка его не узнала сначала. Обкорнали! Как всех. Ощущение было, что к знакомому лицу приставили чужую прическу. Юзек подрастерялся оттого, что Нюрка остолбенела, пошел, глянул на себя в осколок зеркала. Улыбнулся смущенно.
- Отрастут, зато вошек не подцепишь, - усмехнулся Нюркин отец, увидев, что парень страдает из-за такой чепухи.
Тетя Шура посадила цветы.
- Время зря тратишь, - ворчали завистливо, что не они первые додумались, соседки.
- Глаз радуют, - отмахнулась она.
- Гляди, Нюра, какие у меня майоры выросли, чернобрывцы, - горделиво показала она Нюрке и сорвала ей несколько бархатцев.
Нюрка положила их под сосной Васильку.
- Могилы? - голос Юзека вывел ее из задумчивости.
Мама послала его за ней, сказала, что Анночка точно у сосны, только он и не знал, что тут кладбище. Юзек печально посмотрел на букетик под ее ногами.
- Кладбище. С самого нашего первого дня здесь, - Нюрку почему-то начали душить слезы, - с первой нашей ночевки. Вон там стоял лес, и волки в нем выли. Каждую ночь, всю зиму. А Василек, - Нюрка поправила цветы, - он умер той самой первой ночью.
Она выпрямилась:
- А мне страшно не было. Как будто не со мной все происходило. И теперь не страх, а я не знаю что.
Нюрка не понимала, зачем она ему все это рассказывает, что же она хочет сказать-то. Но Юзек понял. Закивал согласно. С ним похоже все было: все равно, все едино, безразлично, что будет.
- Воля Божа. В ином свиете живу. Зоставьте мне в спокою.
Он хотел добавить еще что-то, но не стал, посмотрел на нее с состраданием. И они пошли домой.
Юзек принес свою первую получку и отдал все Нюркиной маме. Талоны, брусок мыла, еще что-то. Она отделила часть:
- Это за постой, остальные забирай.
Юзек принялся уверять ее, что она лучше знает, как всем этим распорядиться. Она же к нему относится, как к родному сыну. А он совсем не разбирается в этой жизни. Так пусть она руководит, а если ему что-нибудь будет нужно, он спросит, и она ему выдаст.
Нюркина мать, польщенная его словами, взяла талоны и сказала, что, если он не против, то она обменяла бы их сейчас на ботинки. Обувка у Нюркиного отца прохудилась, а Осе она вернет долг в следующем месяце. Конечно, закивал Юзек, хозяйствуйте.
- Мыло все с собой не бери - украдут. Давай я тебе кусочек отрежу, - добавила заботливо мать.
Нюрка с Юзеком обменялись улыбками.
Пришел дядя Мыкола:
- Новость есть.
Нюрка посмотрела испуганно, Юзек обрадованно, но новостью оказалось не письмо.
- Осыпа в контору пэрэводють. В бухгалтэрию. Грамотни властям трэба.
Оказалось, что Юзек что-то сосчитал, когда главный отсутствовал, им понравилось, хотят к себе взять.
Нюркин отец поморщился досадливо:
- Лучше держаться от них подальше.
- Так, может, то и ничого, - успокоил дядя Мыкола, - поблыжче до начальству. Место хлебное. На поверхности, опять же, а не в яме.
- Да если б Осип молчать умел! - махнул рукой отец. - У него спросят, он все про себя и скажет.
- Нэ трэба, - покачал головой дядя Мыкола, обращаясь к Юзеку. - Люди у нас незлые, но все набедствовались, у всех дети, семьи. Оно и своим родным ничего не говоришь от греха подальше. Меньше знаешь - лучше спишь.
Юзек захлопал глазами, посмотрел на Нюрку беспомощно. Так ребенок глядит, которого отругали, а он не поймет, за что, и хочет быть хорошим. Как будто Нюрка одна его защита и надежда.
- Молчи, просто никому ничего не говори, - сказала она, - и все будет хорошо.
Юзек кивнул.
- Кому надо и так знают, - хмуро заключил дядя Мыкола.
Ничего страшного в новой работе для Юзефа не оказалось. Он, наоборот, повеселел. Поделился с Нюркой, что ему больше цифры нравится считать, чем в топке сидеть. Больше работаешь головой и меньше думаешь всякого. "Чудной ты мой", - улыбнулась она. Нюрка вот страдала - у Юзека теперь не было ночных смен, после которых он полдня или день отдыхал дома. Спал, помогал ей по хозяйству. На новой должности он работал днями, и она его меньше видела.
Поздней осенью у дяди Мыколы остановились цыгане. Давненько не было таких гостей в Волчьей Балке. Молодежь обрадовалась: где пестрая толпа ромов, там весело, развлечение.
- Интересно, куда эти направляются? - заметил вскользь отец.
Лучше бы промолчал, потому что Юзек подскочил, заволновался, не пойдут ли цыгане в Польшу.
- Поди спроси, только поаккуратнее, - посоветовал отец, велел Нюрке: - Сходи с ним, а то ляпнет что не то.
Цыгане шли недалеко. За Николаев. Собирались там зимовать.
- А где Юрка-барон? - поинтересовался громко кто-то из парней у цыган.
- В Бессарабии видели. Шел со своими к мадьярам. Говорил, что не вернется, тошно тут, - ответил сморщенный седой старик.
Он не стал отрицать баронство кузнеца Юрки. Цыгане любят бахвалиться.
- А где его зазноба? Сох он за какой-то… - поинтересовался в свою очередь молодой цыган.
Толпа расступилась, показывая Нюрку. Все на нее уставились. Она вспыхнула, закрыла лицо руками. Вот бы под землю провалиться, стыд-то какой.
- Пиить, - резкий пронзительный звук отвлек внимание.
Обернулись. Юзек провел смычком по цыганской скрипочке.
Нюрку тут же забыли. Цыгане, охочие до музыки, стали выяснять, не играет ли он, подбивали "изобразить" чего. Местные из любопытства подхватили. Юзек сказал, что давно не брал инструмент в руки, чтоб не судили строго. И заиграл. Наверно, он фальшивил и спотыкался, но непривычная, незнакомая мелодия понравилась. Юзек вернул скрипку. Они с Нюркой потихоньку выбрались из толпы и пошли домой.
- Шопен, - сказал он ей по дороге, - велький польский композытор.
- Так ты на музыканта учился, - поняла она.
Нет, конечно, нет. Какой музыкант! Это все мама. Считала, что дети должны получить музыкальное образование. Это развивает. Он и Гражина учились на скрипке, а Бася со Сташеком на фортепьяно. Он как раз с Басей эту мазурку играл в детстве дуэтом.
Юзек остановился, прислушался и удивленно приподнял брови. Кто-то из цыган уже вовсю импровизировал на тему услышанной мелодии. Следующий взял скрипку. Звучал великий польский Шопен, пропущенный через цыганскую душу.
Юзек простыл в своем пиджачке. Ходил и покашливал. Мать внесла утром тепленькое яичко. Она наконец обзавелась долгожданной несушкой.
- Ося проснулся? Отнеси, пусть выпьет. Чтоб выздоровел.
Юзек спросонья таращился на яйцо с двумя прилипшими перышками. Он явно не понимал, что от него хотят.
- Глупая курка досталась, - появилась удивленная мать со вторым яичком и пожаловалась: - Случайно обнаружила. Это ж мне за ней придется по всему двору ходить, караулить, куда еще она вздумает нестись.
Покачала головой на городского пана, разбила яйцо в кружку, поскребла туда немного сахара, взбила. Такое он выпил. С удовольствием.
Рассмеялся, что, оказывается, вот как это делают, а он не знал. Нюрка надбила второе яичко:
- Смотри, вкусно.
Подняла голову, подставила губы под прозрачную яичную жижу. И смутилась от его взгляда. Нахмурилась, хрустнула пустую скорлупу в кулаке и пошла.
- А ты помнишь, как бабушка тебе гоголь делала? - грустно спросила у нее мать.
Надо же, гоголь какой-то. Нет, не помнила. А целиком яйцо вкуснее. Если на тебя не смотрят, конечно, глупыми глазами! Ждешь свое письмо? Так жди!
- Ося, иди примерь, - позвала Нюркина мать, - я тебе тулуп нашла. За недорого.
- Добрый кожух, - закивала головой знакомая Нюрке баба с мужским тулупом в руках.
Юзек надел тулуп. Как раз.
- Сынок, Царство ему Нэбэснэ, носыв, та мало, - вздохнула баба.
- В шахте засыпало, - пояснила Нюрка на испуганный взгляд Юзека.
Он в лице изменился, потемнел.
- Ничего! - сказала Нюркина мать. - Это хорошая примета - что-то доносить от покойника.
- Наверное, хорошая, - пробормотал Юзек.
Он взял себя в руки, подошел к бабе, заглянул в глаза, поцеловал руку и поблагодарил своим "дженькую".
- На здоровье. - Расстроганная баба ушла.
- Валенки тебе сваляем, Ося, не пропадешь зимой, - довольно заметила Нюркина мать.
А Нюрка им любовалась. Она же помнила этот тулуп на покойном парне. Ничего особенного. А на Юзеке он смотрелся щегольским полушубком. Может, и в пиджаке ничего такого не было, а все дело в Юзефе.
Вернулась баба и отдала Юзеку шапку. Хотела даром, он настоял на оплате.
Мать иногда говорила Нюрке:
- Ничего не делай. Полы не мой, не шей. Нельзя.
Один раз Нюрка спросила, почему нельзя.
- Большой праздник, - ответила мать, ничего больше не пояснив.
Нюрка недоумевала: и откуда мама знает, что сейчас какой-то там праздник.