Меня смутил тот факт, что моя личность, которую на сегодняшний день установить не составляет никакого труда, вызвала ажиотаж. И нигде иначе как в правоохранительных органах. Но я терпеливо ждал, чем это все разрешится.
- Да. Я все понял. Есть, - перед тем как положить трубку произнес лейтенант.
Эти жестко выстрелянные фразы каким-то чудовищным образом внесли резонанс в столь мирное и спокойное, до этого момента, общение.
Старшина, видя как изменился настрой у его начальника, тоже напрягся, глаза забегали в растерянности. Он, как бы угадывая направление мысли лейтенанта, избавился от привычного для него беззаботного положения и сделал шаг в мою сторону.
Напряжение передалось и мне, тем более что атмосфера нагнеталась, и я далеко не хозяин нынешнего положения, а наоборот, выгляжу совсем неубедительно, в гостиничном халате и махровых тапочках, на фоне трех доблестных представителей закона во все оружии, да еще при исполнении своих служебных обязанностей.
- Старшина, наденьте на задержанного наручники, - будто репликой из кино приказал лейтенант.
От понимания, что все лучшее уже позади я в очередной раз испытал сильное головокружение, затошнило на столько, что казалось вот-вот блевану.
Старшина, практически одним рывком, приблизился ко мне. Прикосновение метала и характерный щелчок, которые указывали на то, что на моих руках защелкнулись наручники, еще больше вселили страх в мое сознание. Тело стало ватным, колени задрожали. Я напряг ноги, в надежде, что будет менее заметно, как они трясутся. Мне дико захотелось присесть.
- Присаживайтесь, - будто прочитав мои мысли, указал на стул лейтенант.
Сам он сидел с другой стороны стола. Слева от него находился большой сейф, на котором лежала стопка листов формата А4. Он взял один лист и положил его перед собой.
Глядя на меня с каким-то недоумением, он произнес слова, которые окончательно растворили во мне остаток надежды на то, что эта история быстро и благополучно закончится.
- Гражданин Лукьянов, Вы задерживаетесь по подозрению в убийстве.
То, что он снова перешел на "Вы" только добавляло острастки, так как вносило ноту официальности в развернувшуюся историю.
Мне хотелось зарыдать от того, что свалилось на мою голову. Я и близко не представлял, какой промежуток времени прибываю в таком непонятном, точней, совсем непонятном, состоянии.
В моем сознании произошел какой-то бунт. Полный хаос охватил все мои мысли. Я мечтал проснуться, протрезветь, выйти из комы. Что угодно, только бы оказаться в другом месте и с облегчением сказать: Хорошо, что это все неправда! - и продолжать жить нормальной, как и раньше, жизнью.
Я почти произнес: "Я никого не убивал", но сдержался, понимая, что эта фраза уже заезжена в фильмах и на страницах детективов. Да и в них эти слова не имеют никакого веса. Так что, лучше воздержаться от ненужных реплик.
Пожалуй, самое время прибегнуть к словам, которые так же часто используются сценаристами в киноиндустрии и авторами книг, но несут куда больше пользы, применяя их на практике - "я не буду разговаривать без своего адвоката".
Новая волна размышлений принесла с собой очередную порцию адреналина. Мне стало жутко от того, что в моей голове промелькнула мысль, будто я, действительно, мог кого-нибудь убить, сам того не ведая.
Если вдуматься и проанализировать происходящее со мной - нельзя отрицать тот факт, что потеряна грань, связывающая меня с чем-то четким, в чем можно было бы быть абсолютно уверенным. Я не знаю, что со мной творится, не могу с уверенностью определить, где реальность, а где... Не пойми что! Ни то сон, ни то безумие.
Безумие! Эта мысль прострелила от макушки до пят. Сердце замерло. Мозг боялся принять это как вариант, как объяснение тому, что происходит, так как это многое расставило бы на свои места.
Медицина знает много о провалах памяти, раздвоении личности, при которых человек не может вспомнить, что с ним происходило в тот или иной момент. Шизофрения, о которой я ни черта не знаю, но уверен, психиатры многое о ней могут рассказать, от чего станет не по себе. И много других психических заболеваний.
Мозг - самая неизведанная часть человеческого организма! Так почему он не мог проявить по отношению ко мне черный юмор?!
Лейтенант взял со стола гелиевую ручку. Я терпеть не могу эти гелиевые ручки, поэтому мне сразу бросился в глаза заголовок, который он написал на листе - "Протокол".
- Хотите что-нибудь рассказать органам милиции или будете продолжать настаивать на своей нелепой истории про друзей с их необычным чувством юмора? - спросил лейтенант, практически не отрывая глаз от протокола, в который заканчивал вписывать мои данные.
Конечно, мне хочется рассказать многое. Пожаловаться, или даже попросить о помощи, но боюсь своими откровениями я только усугублю свое положение.
В ответ я только закачал головой, давая понять, что ничего не хочу добавить к уже сказанному.
- Хорошо, напишем твою байку. Мне же проще, меньше писанины, а там пусть следствие тобой занимается, - вернулся к фамильярности лейтенант.
Он закончил истязать, этот проклятый клочок бумаги, именуемый "протоколом", поставил внизу дату и свою подпись. Затем пододвинул его мне и развернул так, чтобы я мог прочитать написанное в нем.
- Ознакомьтесь и подпишите, - прокомментировал свои действия лейтенант, протягивая мне гелиевую ручку.
Я быстро прочел содержание протокола. Ничего лишнего лейтенант в него добавлять не стал. Кратко изложил то, что я успел нафантазировать о дне рождения, которое закончилось для меня пробуждением в парке и плавно перетекло, вернее, переехало в вагоне метро в отделение милиции.
Я автоматически взял предлагаемую мне ручку, и хотел было подписаться под этой ахинеей, которую сам и выдумал, но не стал этого делать, понимая, что тем самым запутаю не только следствие, но и себя самого, а мне так хочется, чтобы в моей голове хоть немного упорядочилось.
Я положил ручку на стол, тем самым демонстрируя свой отказ от того, чтобы заверить своей подписью написанное в протоколе.
Лейтенант ехидно улыбнулся.
- Странно, что Вы не хотите подписать. Здесь все записано с Ваших слов, ничего лишнего, - протянул он с издевкой, - ну и ладно, Ваше право. Хотя, как известно, чистосердечное признание не освобождает от уголовной ответственности, но взывает к лояльности со стороны судей.
Я никак не отреагировал на это злорадство. Я ни на что не реагировал. У меня не осталось сил ни на какие реакции вообще в принципе.
Я не вижу себя в зеркале, но если мое внутреннее состояние хоть в десятой части проявилось на лице, то я сейчас бледный как моль, с пустыми глазами, в которых ничего нельзя прочесть кроме обреченности.
На это обратил внимание и лейтенант. Улыбка сошла с его лица. Осознав то, что его шутки не уместны, он посмотрел на меня с откровенной жалостью, что казалось абсолютно ему не свойственно.
- Старшина, посади его в клетку. Пусть отдохнет там до приезда конвоя. А ты, сержант, можешь идти на пост, - отдал приказы своим подчиненным лейтенант.
Я вошел за решетку, отделявшей чуть меньше половины комнаты, в которой мы находились. Старшина захлопнул калитку снаружи. Попросил просунуть руки между прутьями, из которых была сделана эта клетка, для того чтобы снять наручники.
Я сел на скамейку, облокотился на стену и закрыл глаза. Надежда умирает последней, вот и я все еще рассчитывал на то, что в какое-то мгновение, все тем же загадочным способом, окажусь где-нибудь в другом месте, и там будет лучше и спокойней. Хорошо, если это будет моя квартира, где я заварю себе кофе и с облегчением вздохну: "Мой дом - моя крепость!"
Со мной в кабинете остались лейтенант и старшина, которые обсуждали между собой - насколько вероятно, что я кого-нибудь убил или может быть просто вышла ошибка. Они, в силу профессиональной привычки, начали выдвигать версии, но, в итоге, обоюдно склонились к мнению, что я невменяемый, и прибил кого-то в очередном припадке агрессии, который был вызван каким-то психическим заболеванием.
Но я их уже почти не слышал. Под их монотонный бубнеж я уснул.
ГЛАВА 7
Проснулся от оживления, которое возникло вокруг меня. Глаза еще закрыты, но понимаю, что вновь вернулся к мучительной реальности (если допустить, что это и есть реальность). Страшно размыкать веки, чтобы увидеть, где я, с кем и в чем. Сон, который казалось длился считанные секунды, не подарил новых сил. Я чувствовал дикую усталость, головную боль и моральное изнеможение.
Глаза резко открылись сами собой от внезапно возникшего глухого металлического стука. Я в той же клетке при милицейском участке, но наш коллектив пополнился еще двумя сотрудниками милиции.
Прибыл конвой, чтобы меня доставить в другой казенный дом, где моя увлекательная история будет разбираться более детально и с большим энтузиазмом, чем проявил ко мне лейтенант.
В силу опыта, который бывалый мент накопил за долгие годы службы в правоохранительных органах, лейтенант четко понимал, что инициатива всегда ебет инициатора и чем меньше углубляешься в суть, тем более не своего дела, тем меньше имеешь головной боли и ненужной писанины. Его задача заключается не в том, чтобы докапываться до истины, устанавливать мотивы преступлений, а всего-навсего - по возможности пресечь правонарушение, задержать злодея и благополучно передать его коллегам, которые и будут по уши зарываться во всевозможные бумажки, составленные, чтобы выдержать все нормы уголовно-процессуального права. Тем временем как наш лейтенант, ограничится протоколом и актом задержания.
Это удел молодых, не так давно поступивших на службу в ряды доблестной милиции, руководствуясь юношеским максимализмом и детской романтикой, будучи простым постовым, вести себя так, будто он следователь и оперативный работник вместе взятые. Что практически неизбежно ведет к целому ряду проблем, начиная с насмешек старших коллег и заканчивая "разгоном" от начальства, дополнительными поручениями относительно того дела, которое они начинали с таким рвением восстановить справедливость.
Источником звука, который заставил меня окончательно пробудиться, являлось соприкосновение дула автомата с окрашенной серой краской решеткой, за которой находился я.
Один из конвоиров смотрел на меня с придурковатой улыбкой. В руках он держал автомат "Калашникова". Его так и распирало что-нибудь сострить.
- Подъем, с вещами на выход, - с той же идиотской улыбкой сказал прибывший по мою душу конвоир в звании целого прапорщика, - пора переезжать в заведение с более строгим режимом.
От него даже не веет, а фонит злорадствием. По его выражению лица видно, что он безумно любит свою работу. Власть, которая ему дана, сделала из простого человека с вызывающе паршивой внешностью и, отталкиваясь хотя бы от этого, кучей комплексов, невероятно могущественного, практически, всесильного карателя.
Его "прелесть" в том, что он никогда в жизни не упустит возможности воспользоваться своими полномочиями и при необходимости, которую он видит чуть ли ни в каждой ситуации, превысит их. А в рапорте аргументирует это тем, что действовал так по тому, что его вынудили внезапно возникшие обстоятельства.
Люди его породы страшнее тех, кто выглядят злыми и ведут себя вызывающе дерзко. С теми - веди себя тихо, не лезь на рожон - и не будет неприятностей. Но такие как прапорщик, с ехидной улыбкой и усыпляющим бдительность весельем в глазах, могут удивить в любой момент.
Как правило, их жестокость поражает даже самых хладнокровных. Но в этом и заключается весь ужас. Они не хладнокровные, а наоборот - получают удовольствие от того, что причиняют страдания другим.
Опасность в столкновении с таким человеком кроется еще и в том, что он будет всячески тебя провоцировать, с целью получить повод применить свою власть на практике.
На его приказ я отреагировал достаточно спокойно, лишь посмотрел на него с пренебрежением, какое всегда испытывал к таким ублюдкам, у которых на лице их мерзкая натура наложила несводимый отпечаток.
- Он что, тупой или пришибленный? - задал лейтенанту вопрос, не требующий ответа, долговязый прапорщик, недовольный тем, что я не подорвался в ужасе после его приказа.
Лейтенант, знавший этого конвоира или людей его типа, лениво отмахнулся.
- Да не грузись, он, по ходу, душевно больной, - произнес он сухо.
- А мне похер! Есть закон, который он грубым образом нарушил! И есть правила, требующие подчинятся представителю власти! Милицию надо уважать, не зависимо от душевного состояния, - с наслаждением высказался прапорщик, напрягая голосовые связки, чтобы звучать более грозно.
Ну, что он там нарушил, это пускай следствие выясняет и судья решает, а наше дело маленькое, - как бы встал мне на защиту лейтенант.
- А, все равно, похер, - отреагировал на непонимание прапорщик, - спорим, я его по дороге в отдел расколю. Он на дуру косит, чтобы от тюрьмы отмазаться. В психушке, по-любому, лучше, чем на зоне.
Парадокс в том, что ему действительно "похер", он просто получает кайф от того, что делает, и правда его интересует меньше всего.
- Он телку замочил по своим личным мотивам, а потом врубился, что срок не детский замаячил. Вот и начал рассекать по общественным местам в таком прикиде, как раз рассчитывая на то, что вы его тут поймаете. А потом, то и дело заливать: "ничего не помню, ничего не знаю", - типа: "крыша у меня поехала", - продолжал рисоваться своим аналитическим складом ума, с виду абсолютно тупой, прапорюга.
Но мне был безразличен его талант распутывать "преступления века" по горячим следам. В моей голове застряла услышанная фраза относительно того, что, как выясняется, моя жертва - какая-то женщина, именуемая этим интеллектуалом "телкой".
- Задержанный встать, лицом к стене, руки за спину, - прокричал, войдя ко мне за решетку, горе-автоматчик.
Я выполнил приказания, дабы не навлекать на себя беду. Да и выбора у меня нет, кроме как подчиняться людям, которые с недавних пор взыскали право ограничивать мои свободу и действия.
Прапорщик надел на меня наручники. Как и предполагалось, он не был гуманистом, и сжал их на запястьях до отказа так, что стало реально больно.
- Давай на выход.
В сопровождении "злобного юмориста" и еще одного конвоира, до этого безучастно стоявшего у выхода, я покинул комнату, в которой остались лейтенант и старшина.
Снаружи я снова увидел бурный поток людей, текущий в основном в двух направлениях - одни спускались вниз по эскалатору, другие сходили с него, устремляясь к выходу из метро.
Сквозь эту массу людей, не зависящих друг то друга, но оказавшихся в одном месте и в одно время, мы пробирались к выходу на улицу.
Весь наш путь, от комнаты милиции до выхода, прапорщик демонстративно держал меня за рукав, как бы подчеркивая: "Смотрите граждане, вот он - преступник. Он был пойман и обезврежен доблестными сотрудниками милиции".
Выйдя из подземки, я увидел припаркованный буквально в двух шагах от нас, милицейский УАЗик, на котором было написано, правда, не черным по белому, а белым по синему - "милиция".
Судя по всему, на нем мне и придется продолжить свое путешествие.
- Карета подана, можем загружаться, - в своем же стиле сообщил прапорщик, открывая дверь автомобиля.
В машине водитель и еще один конвоир, причем тоже вооруженный автоматом.
Забравшись вовнутрь, наш "дружный коллектив" разместился так, что "гнойный" прапорщик оказался напротив меня.
Его ухмылка указывала на то, что все время, которое мы проведем вместе, будет сопровождаться неприятным для меня и увеселительным для него общением.
Мне очень хотелось избежать всевозможных разговоров и издевок с его стороны, но, к огромному сожалению, не я здесь командую парадом.
Машина тронулась с места, и мы синхронно закачали головами под воздействием того, что автомобиль совершал маневры и поддавался неровностям дороги.
- Ну так, за что ты бабу завалил? - спросил меня прапорщик, уверенный в том, что я умышленно притворяюсь сумасшедшим, но не являюсь таковым.
Я же все больше склонялся к тому, что находясь в состоянии, когда теряешь грань между реальностью и чем-то необъяснимым, то это вполне можно назвать сумасшествием.
Понимая, что дотошность этого гения по натуре и мудака по природе приведут к тому, что мне все равно придется отвечать на его вопросы, я решил не усложнять свое и без того затруднительное положение и постараться держаться молодцом, то есть, действовать по обстоятельствам.
- Я не помню, чтобы кого-нибудь убивал, - твердо ответил я.
- Так ты допускаешь вероятность того, что мог кого-то убить и, просто напросто, об этом забыть?
Да, этот занудливый мент не такой тупой, как кажется на первый взгляд. По крайней мере, он умеет широко мыслить и играть словами, что явно не идет на пользу тому, чтобы облегчить мне этот имитируемый допрос в стиле психологического воздействия на подозреваемого.
При всем при этом, он оказался прав. Я действительно допускаю возможность того, что находясь в неконтролируемом состоянии, мог сделать что-то совершенно для меня неприемлемое.
С одной стороны, глупо подписывать себя под столь тяжкое преступление, не помня ни малейшей детали из того, в чем тебя обвиняют. В конце концов, может оказаться так, что меня просто подставили. Подсыпали какого-нибудь хитроумного зелья и подстроили все так, что в конечном итоге я и сам поверю, что сделал это.
А память? На нее в наше время легко воздействовать с помощью изобретений истинных гениев в области медицины, психиатрии и т. д. Уже давно используется электросудорожная терапия, заключающаяся в том, что через головной мозг пропускается электричество напряжением до 460 вольт, что приводит к временной амнезии. Так, где гарантия, что нельзя добиться полной потери памяти или стереть из нее отдельные моменты.
И это только то, о чем я слышал. А если вспомнить о том, что в засекреченных спецслужбах не первый год практикуются разные способы воздействия на подсознание человека, не редко применяемые к своим же сотрудникам, то версия о "подставе" не кажется такой уж нелепой.
- Меня подставили, - произнес я, испытав некую радость оттого, что "нащупал" еще один вариант того, что могло со мной произойти.
Человек верит в то, что хочет верить, вот и я в тот миг, как только мою голову посетила эта мысль, искренне поверил в то, что не мог никого убить, а все это подстроено.
- Да ну?! И ты даже знаешь, кому это выгодно, - усомнился прапорщик.
- Нет, не знаю. Кто точно не знаю, но доброжелателей у всех хватает, - с большей уверенностью в своей невиновности, продолжал я.
- Ну, хотя бы предположения? Может, в последнее время у тебя были с кем-нибудь конфликтные ситуации или напряженные отношения?
Ну вот, он окончательно вжился в роль следователя. Мне эти вопросы еще не раз зададут. Это, точно, что-то вроде генеральной репетиции получается.
- Сложно сказать. В такой ситуации, почти всех подозревать начинаешь.
- А на психа ты не похож, рассуждаешь логично, - подметил прапорщик.
- Я и не говорил, что я псих.
- А тебе и не надо. Это психиатры решать будут. Но мне почему-то кажется, что ты и им мозги запудришь, уж больно ты грамотный какой-то.