- Я полный болван в такого рода делах, - не стесняясь, говорил он. - Я не соображаю так быстро, как Доротея.
Однако человек он был широкий. Любил приглашать всех присутствующих в придорожную закусочную на бифштексы и выпивку, а выпив, становился очень веселым. Любую молодую женщину называл доченькой и снова и снова говорил нам:
- Понимаете, у меня была дочка от первого брака. Презабавная маленькая шельмочка. Умерла, шесть лет ей было.
- Ты должен об этом забыть, - говорила ему Доротея.
- Да я просто время от времени вспоминаю о ней.
В течение двух недель он каждый вечер бывал у Доротеи. В первый раз, когда ее не оказалось дома, он весь вечер ходил из угла в угол и не слышал ни слова из того, что мы говорили. "Двор" узнал от Доротеи о ссоре, которая произошла потом.
- Ах ты, сукин сын, - сказала ему Доротея, - да я никому не принадлежу.
- Так кто же ты, прости-господи? - спросил он. - А я считал, что ты человек морально устойчивый. - Он вцепился ей в плечо. - Ты же все время говоришь, что хочешь снова выйти замуж и иметь детей.
Это была одна из любимых тем Доротеи. Она высвободилась из его пальцев.
- Убери свои крючья. Ты думаешь, что можешь бросаться словами?
- Я хочу на тебе жениться.
- Да пошел ты.
Ссора окончилась тем, что Пелли уложил Доротею в постель. Но ничего не получилось.
Он не мог выбросить свою неудачу из головы. Снова и снова извинялся перед Доротеей. Мольба о прощении читалась на его лице. Я однажды вечером слышал, как они разговаривали в углу и, по-моему, он хотел, чтобы я их слышал, так как говорил достаточно громко.
- Понимаешь, я в свое время был силен, - говорил он. - Мальчишкой я столько этим занимался, что нажил себе болячку, пришлось пойти к доктору, правда-правда. Я понимаю, ты не можешь мне поверить, но, право же, я был что надо.
Доротея прижалась к нему, ее большие глаза были полны сочувствия.
- Ради Бога, Мартин, я не держу на тебя зла.
- У меня это наследственное. Ты мне не веришь?
- Отчего же, верю.
- Доротея, ты - первый класс. - Он сжал ее запястья своими большими лапами. - Говорю тебе: я был что надо. И снова буду что надо.
- Никто никуда не торопится. Послушай, был у меня один малый. Лучше его не сыщешь, а вначале он был как ты.
Доротея преисполнилась нежности к нему. Их роман начался с уверенности в его несостоятельности. Пелли стал бы одним из "придворных" в "Опохмелке", если бы многократно не угощал нас. Вечерам Доротеи с другими мужчинами пришел конец. Теперь ее богатых друзей приглашали в дом, и они часами играли в "Призрак", а Пелли с мрачным видом делал все, чтобы избавиться от нового посетителя. Дело кончилось тем, что все признали его в качестве нового дружка Доротеи. И вот однажды ночью бывшая хористка-толстуха позвонила мне и взволнованно объявила:
- Марти сдюжил. У них с Доротеей наконец получилось. Они хотят это отпраздновать. - Поскольку я сразу не отреагировал, она добавила: - Неужели ты не хочешь знать, как все произошло?
- Не все ли равно, - сказал я.
- Доротея мне не сказала, но намекнула, что это только начало.
Вечером мы это отметили. Пелли изображал из себя молодого родителя, угощающего сигарами. Он не только заказал для всех шампанское, но на протяжении всего застолья нянчился с Доротеей так, будто она только что вышла из больницы.
- Вы настоящие чемпионы, - сказал он сидевшим за столом, - чемпионы все до единого, я просто никогда еще не встречал таких чемпионов, - продолжал он, включив в эту категорию толстуху хористку, владельца гаража, владельца бюро по продаже недвижимости, их жен, пресс-агента, меня и всех друзей Доротеи, даже пьяницу О'Фэя, который был в свое время ее мужем.
Глава 3
Вот какая была история. Вспоминая о ней, я жалел О'Фэя. Глядя на этого элегантного маленького кутилу с тонкой ниточкой усиков и вечной улыбкой, я никак не мог поверить, что несколько лет назад Доротея рыдала ночами от того, что лишилась его.
Они познакомились, когда ей было семнадцать и он был водевильным танцовщиком на гребне успеха. Доротея жила с ним, клялась, что была от него без ума, пела и танцевала, чтобы удержать на плаву совместный номер, и страдала от того, как он обманывал ее каждый вечер с новой девчонкой. Совместной жизни у них не получилось: она все время намекала, что хочет осесть и иметь детей, а он улыбался, говорил, что она еще слишком для этого молода, и спрашивал, какого она мнения о рубашке, которую он в тот день купил. Она думала о том, как подкопить денег, а он - о том, как их истратить. Когда она обнаружила, что забеременела, он дал ей двести долларов, оставил адрес знакомого врача и съехал вместе с пожитками.
Доротея пела в ночных клубах; ее коронным номером была песенка "Я тоскую по моему отпрыску, а он учится в Йеле", она исполняла ее речитативом и нравилась публике. Имя Доротеи было хорошо известно, ей было девятнадцать, и она была прехорошенькая и снова беременная, о чем никто не знал. Это был мимолетный роман с заезжим европейским принцем, что приводило ее в определенном смысле в восторг. Ведь она была дочкой дворника, а теперь носила в себе королевскую кровь. Так прошло три месяца, потом четыре, и стало уже поздно что-либо предпринимать. О'Фэй спас ее. Успех его стал сходить на нет, он начал пить и однажды, заглянув к ней, посочувствовал ее положению. О'Фэй был перекати-поле: он никогда не женился бы на женщине, носящей его ребенка, но он решил, что было бы правильно помочь приятельнице в беде. Они быстро поженились и так же быстро развелись, зато ребенок Доротеи получил отцовскую фамилию. Она назвала сына Мэрион О'Фэй и в тот год выступила в главной роли в музыкальной комедии. Позже, много позже - после того, как Доротея нажила денег, и потеряла их, и снова нажила, и осела в Дезер-д'Ор, продав свою колонку светской хроники и создав себе "двор", - О'Фэй снова появился на сцене. Он стал совершенной развалиной - в этом не было никакого сомнения. Руки у него тряслись, голос потерял силу - его выступлениям пришел конец. Доротея была рада принять его - она терпеть не могла быть должницей. Она жила в "Опохмелке" и назначила О'Фэю скромное пособие. Между Мэрионом Фэем-сыном (он еще мальчиком опустил из своей фамилии О) и фиктивным отцом никакого контакта не было. Они смотрели друг на друга как на диковину. Да Мэрион и на мать смотрел так же.
В подпитии Доротея, не вытерпев, похвалялась, что сыном ее одарил некий принц. Мэрион знал об этом еще мальчиком, и, возможно, именно это кое-что в нем объясняет. В двадцать четыре года он выделялся своим внешним видом. Стройный, крепко сбитый, с тонкими волнистыми волосами и светлыми серыми глазами он, я думаю, мог бы сойти за мальчика-певчего, если бы не выражение лица. Он с надменным видом смотрел на вас в упор, определял вам цену и решал, что вы больше его не интересуете. В данное время он жил в Дезер-д'Ор, но не у матери. Слишком плохо они ладили, да и мешало то, чем он занимался. А он был сутенером.
Я часто слышал, что в детстве ему предрекали другую карьеру. Он был мальчик нервный и часто плакал. Когда Доротея имела такую возможность, у него были няни и слуги, Доротея всегда охотно баловала сына, забывала о нем, любила его и устраивала сцены не хуже его. Впав в сентиментальность и жалея об отсутствии близости с сыном, она принималась рассказывать об одном случае с Мэрионом. Однажды - это было так давно - она расплакалась у себя в спальне, по какому поводу, она уже не помнит; он вошел в комнату - а ему было тогда три с половиной года - и стал гладить ее по щеке. "Не плачь, мамочка, - сказал он, заплакал и, плача, принялся утешать ее как умел: - Не плачь, мамочка, ты такая красивая".
В школе Мэрион был мечтателем. Доротея рассказывала мне, как он увлекался железными дорогами, конструкторами, собирал марки и крылья бабочек. Он был застенчивый, избалованный, порой, поддавшись своему нраву, совершал отчаянные поступки. Во время первой и последней в его жизни драки (а это была драка с толстым коротышкой, сыном кинопродюсера) он дико кричал, когда его оттащили от мальчика, которого он держал за горло. Где-то между десятью и тринадцатью годами в нем произошли перемены: он уже не был таким чувствительным, стал неприветливым и замкнутым. К изумлению Доротеи, он однажды сказал ей, что хочет стать священником. Его острый ум порой пугал - во всяком случае, Доротею, - но он стал трудным подростком. Вечно с ним случались неприятности: на уроках он выскакивал со своими умозаключениями, опережая учителей, курил, пил, делал все, что не разрешалось делать. Пока он учился в средней школе, Доротее пришлось перебрасывать его из одного частного учебного заведения в другое, но куда бы она ни устраивала Мэриона, он умудрялся заводить друзей вне школы. В семнадцать лет его арестовали за езду со скоростью 80 миль в час на одном из бульваров киностолицы. Доротея это утрясла - ей приходилось утрясать многие его проделки. В день рождения, когда ему исполнилось восемнадцать лет, он попросил у матери триста долларов.
- На что? - спросила Доротея.
- Да есть тут знакомая девчонка, ей нужна операция.
- Ты что, никогда не слышал о предохранении?
Мэрион стоял перед ней с терпеливым, скучающим видом и смотрел на нее своими светло-серыми глазами.
- Нет, слышал, - сказал он, - но, понимаешь, я был сразу с двумя девчонками, и, наверно, мы… увлеклись.
Доротея умудрилась написать о сыне сентиментальную статью в тот день, когда он пошел служить в армию, но больше писать о нем не смогла. Вернувшись из армии, он не пожелал поступать на работу и вообще отказывался делать то, что ему было неинтересно. Доротея устроила его помощником к хорошо известному на киностудии администратору - через три месяца Мэрион оттуда ушел.
- Все они священнослужители, - только и сказал он и переехал к матери в "Опохмелку".
В Дезер-д'Ор он знался с гангстерами, актерами, хористками и девицами по вызову, он был даже любимцем тех немногих обитателей курорта, которых можно было считать интернациональной средой, и при этом, поскольку он имел возможность проводить целые дни то в одном баре, то в другом или сидеть часами во внутреннем дворике "Яхт-клуба", поскольку он знал метрдотелей всех лучших клубов курорта и они относились к нему с уважением, так как он низко ставил их, Мэрион общался с бизнесменами, эстрадниками, продюсерами, теннисистами, разведенками, игроками в гольф, картежниками, красавицами и почти красавицами, которыми пополнялся курорт от их переизбытка в киностолице. Когда Доротея вышвырнула Мэриона из дома после ссоры на денежной почве, считая, что таким путем заставит его работать - а она хотела, чтобы ее сын стал человеком респектабельным, - он быстро нашел себе дело. Узнав об этом, Доротея стала умолять его вернуться, но Мэрион только рассмеялся.
- Я всего лишь любитель, - сказал он ей, - как и ты. Она даже не посмела дать ему пощечину - почему-то уже многие годы никто не пытался это сделать.
В своей деятельности он не слишком разворачивался. Держался в стороне от профессионалов; не собирался создавать организацию, которая что-то значила бы, и многие его сделки были необычными. Он знал девиц, которые готовы были с кем-то встретиться один раз, но не больше, по крайней мере не раньше, чем через несколько месяцев; он даже знал женщину, которая не нуждалась в деньгах, - ей просто нравилась мысль, что она продает себя. Как Мэрион сказал матери, он был любителем, просто играл в эту игру. Работать - значит, стать рабом какого-то дела, а Мэрион ненавидел рабство - оно деформирует мозги. Соответственно он сохранял свою свободу и, пользуясь ею, пил, не гнушался наркотиками и раскатывал по пустыне в машине иностранной марки с револьвером в "бардачке" вместо прав на вождение, так как эти права были у него давно отобраны. Я однажды проехался с ним и постарался впредь этого избегать. Я сам довольно хорошо водил машину, но он водил ее так лихо, как никто другой.
Время от времени Мэрион по-прежнему появлялся в "Опохмелке", но он презирал "двор", и "придворные" чувствовали себя с ним неуютно. Из всех, кто там бывал, он сносно относился только к двоим. Я был в их числе, и Мэрион не скрывал почему. Я убивал людей, сам чуть не был убит, и его интересовало, что я при этом чувствовал. Однажды он спросил меня с этакой своей кошачьей грацией:
- Сколько самолетов ты сбил?
- Всего три, - сказал я.
- Всего три. Значит, зря тебе платили деньги. - Рот его при этом ничего не выражал. - А ты бы сбил больше, если б мог?
- Думаю, попытался бы.
- Тебе нравится убивать азиатов? - спросил Мэрион.
- Я не думал об этом.
- Они знают, как натаскивать таких, как ты. - Он достал сигарету из платинового портсигара. - Я не был офицером, - продолжал он. - Я пошел в армию рядовым и рядовым из нее вышел. Таких до конца рядовых в армии никогда не было.
- Я слышал, тебя то и дело сажали в карцер.
- Да, там я кое-чему научился, - сказал Мэрион. - Убить человека, понимаешь, легко. Куда легче, чем поймать таракана и раздавить его.
- Может, ты просто не знаешь, как за это взяться?
Но Мэрион всегда опережал меня.
- Хочешь девчонку? - неожиданно спросил он. - Могу доставить задаром.
- Не сегодня, - ответил я.
- Я так и думал, что откажешься.
Он учуял то, что я изо всех сил старался скрыть. А я внимательно следил за Пелли, который страдал той же бедой. Это случилось со мной незадолго до отъезда из Японии, и с той поры я уже ни на что не был способен. Раза два я пытался разорвать стягивавший меня узел с помощью девчонок, подобранных в барах Дезер-д'Ор, и оказывался только еще крепче скрученным.
- Берегу себя для любимой женщины, - сказал я, чтобы он отвязался.
Любовь была темой, заводившей Мэриона.
- Слушай, - сказал он, - вот двое живут вместе. Отбросим пропаганду. Живут скучно. И точка. Тогда ты поворачиваешься и идешь в другом направлении. Находишь сотню цыпочек, находишь две сотни. Становится не просто скучно. Тошнота подступает к горлу. Клянусь, начинаешь думать о том, чтобы взять бритву и перерезать себе горло. Я правду говорю, вот к чему приходишь, - сказал он, покачивая, как маятником, пальцем: - С одной стороны - трахаешь, с другой - причиняешь боль. Убиваешь. Весь мир - дерьмо. Потому люди и хотят жить скучно.
Понять такое было выше моих сил. Я посмотрел в его белесо-серые глаза, горевшие возбуждением, и сказал:
- И к чему же это тебя приведет?
- Не знаю, - сказал он, - это надо еще додумать. - Тут он поднялся на ноги, взглянул на часы, словно хотел скрыть удивление, что так долго разговаривал, и ровным тоном произнес: - Когда сюда приезжает Джей-Джей? Мне надо кое-что сказать Доротее.
Это был его второй приятель в "Опохмелке". Когда Доротея и Мэрион не разговаривали, Мэрион пользовался услугами специалиста по рекламе Дженнингса Джеймса для общения с ней. Джей-Джей умудрялся сохранять добрые отношения с обоими. Много лет тому назад он был агентом Доротеи и знал Мэриона мальчиком. Что-то их связывало: Мэрион терпел его, сносил монологи Джей-Джея, его пьянки, его депрессии - словом, по-своему привязался к нему.
Джей-Джей был рыжий, высокий и тощий и своим тощим лицом с очками в серебряной оправе напоминал банковского клерка. При этом в нем было что-то детское. Он жил прошлым и обожал вспоминать начальную пору кризиса, когда оказался в киностолице без гроша в кармане и жил в бунгало с двумя музыкантами, существуя на апельсинах и питаясь надеждой продать один из своих рассказов. Это были хорошие дни, а теперь он время от времени занимался рекламой для "Сьюприм пикчерс", подбрасывая в светскую хронику сообщения о приезде в город снимающихся на "Сьюприм" звезд. Я достоверно знал, что он пополняет свой бюджет, посылая порой к Мэриону какую-нибудь девчонку.
При этом в нем было обаяние мечтателя. Небрежным тоном, проглатывая слова, он рассказывал историю за историей, часто повторяя для меня, так как я был единственным новым его слушателем, что великое изречение: "Мужчины с накрашенными губами выглядят так, словно они только что открыли для себя секс" - принадлежит кинозвезде Лулу Майерс, а на самом деле это изречение написал для нее он.
- Меня от этого просто тошнит, - говорил мне Джей-Джей. - Я ведь помню, когда Лулу была замужем за Чарли Айтелом, она считала, что ум - это все. Я видел, как она однажды появилась на вечеринке с таким сияющим лицом, будто впервые узнала любовь или попробовала какого-то сока джунглей. "Айтел только что дал мне первый урок актерского мастерства, - сказала она, - и это так меня вдохновило". И это после того, как она уже три года снималась и сыграла семь ведущих ролей, и такому человеку я должен был добывать роли.
По-моему, он был первым в Дезер-д'Ор, упомянувшим имя Чарлза Фрэнсиса Айтела. После этого, казалось, у каждого было что об этом человеке рассказать. Айтел был знаменитым кинорежиссером, жившим на курорте во внесезонье, и хотя принадлежал к числу друзей Мэриона, никогда не бывал в "Опохмелке". Пока я в этом не разобрался, я часто думал, что Мэрион поддерживал с ним дружбу только для того, чтобы позлить Доротею, поскольку последний год об Айтеле только и писали. Я слышал, что однажды посреди съемки он ушел с площадки и через два дня его вызвали в качестве свидетеля-ответчика в Комиссию конгресса по расследованию антиамериканской деятельности. Доротея терпеть не могла Айтела. Она никогда не считалась в стране крупной журналисткой светской хроники, и под конец ей наскучила эта работа, но последний год или два перед уходом Доротеи на пенсию начальство рядом с ее фотографией всегда ставило американский флаг и ее материал изобиловал намеками на наличие подрывных элементов в кино. Даже и теперь она отличалась крайним патриотизмом и, подобно большинству патриотов, пылала гневом и плохо соображала, так что спорить с ней было нелегко. Да я и не пытался и всегда следил за тем, чтобы не упоминать имени Айтела, если в этом не было необходимости. Познакомившись с ним, я довольно скоро стал считать его своим лучшим другом на курорте и однажды, прервав Доротею посреди очередной тирады, сказал, что это мой друг и я не хочу обсуждать его; на секунду мне показалось, что она сейчас вскипит. Она была близка, очень близка к этому; побагровев, она бросила мне в лицо:
- Ты самый мерзкий сноб из всех, кого я знаю.
- Так оно и есть, - сказал я и не обиделся на Доротею за правду. - Я сноб.
- Ну и купайся в этом, - произнесла она шепотом, но тут Пелли вручил ей бокал с вином, и мы прекратили обсуждать Айтела.
- Только потому, что у тебя богатый папочка и ты умеешь наводить тень на плетень, - сказала Доротея, - не считай, что ты знаешь ответы на все вопросы.
- Ладно. Хватит, - буркнул я, и мы поставили на этом точку.
Но я был доволен собой. Умозаключения Доротеи были основаны на немалом жизненном опыте, и поскольку она всегда уверяла, что может сказать, из каких слоев общества происходит тот или иной человек, я подумал, что неплохо разыгрываю свою карту.