Они рассмеялись и отправились рука об руку в ресторан, где сели за столик в углу.
Для начала Авель отругал обслуживающего их официанта за отсутствующую на его рубашке пуговицу.
– Как ваша жена, Авель?
– Прекрасно. А как ваша, Генри?
– Замечательно.
Они оба врали.
– Есть новости?
– Да. Концессии, которую вы хотите получить в Атланте, уделяется нужное внимание, – сказал Генри заговорщическим тоном. – Мы протолкнём необходимые документы в течение ближайших дней. Вы сможете начать строительство в первых числах следующего месяца.
– Мы не слишком нарушаем закон?
– Мы не делаем ничего такого, чего не делали бы ваши конкуренты, обещаю вам, Авель. – Генри Осборн рассмеялся.
– Рад слышать, Генри. Я не хочу проблем с законом.
– Нет-нет. Всю картину знаем только мы с вами.
– Хорошо. В последние годы вы были мне очень полезны, Генри, а я ничем вас не отблагодарил. Как насчёт того, чтобы стать директором группы "Барон"?
– Авель, я польщён.
– Перестаньте. Я помню, что вы оказали бесценные услуги, добывая разрешения штатов и городов. У меня никогда не было времени, чтобы связываться со всеми этими политиками и бюрократами. В любом случае, Генри, они предпочитают иметь дело с человеком из Гарварда, даже если он открывает их дверь ногой.
– Ваше мнение очень лестно, Авель.
– Вы заслужили это назначение. А теперь я хочу, чтобы вы занялись новым поручением, которое для меня весьма важно. Оно также требует полной секретности, но не отнимет у вас слишком много времени, к тому же оно позволит нам отомстить нашему общему другу из Бостона мистеру Уильяму Каину.
Генри с интересом слушал, как Авель посвящал его в свои планы относительно Уильяма Каина.
Через несколько дней, в начале мая 1946 года, Авель уехал в Нью-Йорк на празднование первой годовщины Дня Победы. В отеле "Барон" он накрыл праздничные столы для тысячи польских ветеранов и пригласил на банкет генерала Казимира Сосновского, главнокомандующего польскими войсками во Франции с 1943 года, в качестве почётного гостя. Авель с нетерпением ждал этого дня и взял с собой Флорентину, оставив Софью в Чикаго.
Банкетный зал "Барона" в Нью-Йорке выглядел восхитительно. Каждый столик был украшен звёздно-полосатым флагом Америки и бело-красным польским национальным флагом. На стенах висели огромные фотографии Эйзенхауэра, Паттона, Брэдли, Ходжеса, Падеревского и Сикорского. Авель сидел в центре главного стола, справа от него – генерал, слева – Флорентина.
Выступая перед собравшимися с приветственной речью, генерал Сосновский объявил, что подполковник Росновский избран пожизненным президентом общества польских ветеранов в признание его беззаветного служения польско-американскому делу и, в частности, за его щедрый подарок армии в виде отеля "Барон" на всё время войны.
Ветераны выпили в честь Авеля гданьской водки, а затем притихли, когда генерал стал рассказывать о послевоенной Польше, оказавшейся в удушающих руках сталинской России, и призывал своих соотечественников не ослаблять усилий по обеспечению суверенитета их родной страны. Авель хотел верить, что Польша однажды снова станет свободной и что он ещё дождётся дня, когда ему возвратят его замок, но сомневался в том, что это реально, после успеха Сталина на Ялтинской конференции.
Генерал далее напомнил гостям, что польские американцы в пересчёте на душу жителей понесли самые большие потери по сравнению с любыми другими этническими группами в Соединённых Штатах.
– Кто в Америке поверит, что Польша потеряла шесть миллионов своих граждан, в то время как Чехословакия – только сто тысяч. Кое-кто из аналитиков заявляет, что мы глупо поступили, не сдавшись, когда всё было кончено. Но как может страна, кавалерия которой противостояла мощи нацистских танков, согласиться с тем, что она проиграла? Друзья мои, я вам скажу, что мы и сегодня не разбиты.
Каждый поляк в зале громко зааплодировал.
Генерал подождал, пока установится полная тишина, чтобы рассказать присутствующим о том, как Авель повёл группу своих подчинённых, чтобы вынести с поля боя раненных в сражении при Ремагене. Когда он закончил и сел, аудитория устроила двум героям бурную овацию. Флорентина очень гордилась своим отцом.
Авель очень удивился, когда на следующее утро эта история появилась в газетах, и решил, что пресса обошла бы вниманием это событие, не будь он Чикагским Бароном.
К вечеру этого дня Авель почувствовал себя одиноким: генерал улетел в Лос-Анджелес на очередной приём, Флорентина вернулась в свою школу в Лейк-Форест, Джордж был в Чикаго, а Генри Осборн – в Вашингтоне. Отель казался ему огромным и пустым, но у него не было желания возвращаться к Софье в Чикаго.
Авель решил поужинать пораньше и засесть за изучение отчётов, поступивших из других отелей группы.
Он редко обедал или ужинал в своих личных апартаментах, поскольку ему нравилась возможность проверить качество обслуживания в том или другом ресторане, – это был один из надёжных способов не терять связи с жизнью отеля.
Авель спустился на лифте вниз и остановился у стойки дежурного администратора, чтобы узнать, сколько постояльцев заселилось в тот день, но его внимание отвлекла эффектная женщина, заполнявшая регистрационную форму. Он готов был поклясться, что знает этот профиль, но не мог сообразить, кто она. "Ей немного за тридцать", – подумал он.
Закончив писать, женщина повернулась и посмотрела на него.
– Авель, как хорошо, что мы встретились!
– Боже, Мелани! Я едва узнал тебя.
– А вот тебя трудно не узнать.
– Ты в Нью-Йорке…
– Только на ночь. У меня здесь дела в связи с моим журналом.
– Так ты журналист? – спросил Авель с оттенком недоверия.
– Нет, я экономический советник группы журналов, чья штаб-квартира находится в Далласе; они и направили меня в Нью-Йорк с заданием провести маркетинговые исследования.
– Звучит впечатляюще.
– Могу заверить тебя, что это не столь уж впечатляюще, – сказала Мелани, – но моя работа позволяет мне сводить концы с концами.
– Ты случайно не свободна вечером, чтобы поужинать?
– Какая милая идея, Авель, но мне нужно принять душ и переодеться. Ты не против немного подождать?
– Конечно, я подожду. Встречу тебя в главном ресторане, как только ты будешь готова. Подходи к моему столику, скажем, через час.
Авель провёл этот час в ресторане, следя за тем, чтобы на их столике стояли свежие цветы, а на кухне всё было готово для блюд, которые он собирался заказать для Мелани. Сделав всё, что нужно, он вдруг обнаружил, что постоянно глядит на часы и на дверь в ожидании, когда через неё пройдёт Мелани. Ей понадобилось чуть больше часа, но ожидание того стоило. Когда Мелани наконец появилась в дверях в роскошном длинном блестящем платье, она выглядела восхитительно. Метрдотель проводил её к столику Авеля и налил им обоим по бокалу шампанского.
– Добро пожаловать, Мелани! – сказал Авель, поднимая бокал. – Рад видеть тебя в "Бароне".
– А я рада видеть Барона, – ответила она, – особенно в день его торжества.
– Что ты имеешь в виду? – спросил Авель.
– Я прочитала обо всём в "Нью-Йорк Пост" сегодня вечером. Как ты рисковал жизнью, спасая раненных под Ремагеном. Я всю дорогу – от вокзала до отеля – перечитывала статью. Тебя сравнивают с Оди Мерфи.
– Это – преувеличение, – сказал Авель.
– Не замечала раньше за тобой подобной скромности, Авель, поэтому думаю, что каждое слово в статье – правда.
Он налил ей второй бокал шампанского.
– Я раньше побаивался тебя, Мелани.
– Барон побаивался кого-то? Я этому не верю.
– Ну, я же не джентльмен с Юга, как ты однажды дала мне ясно понять, моя дорогая.
– Ты когда-нибудь перестанешь напоминать мне об этом? – Она игриво улыбнулась. – А ты сам-то как? Женился на милой польской девушке?
– Да, женился.
– Ну и как, получилось?
– Не очень хорошо. Теперь ей сорок лет, она растолстела и не привлекает меня.
– Скажи ещё, что она тебя не понимает! – произнесла Мелани, но интонация её голоса показала, что она довольна его ответом.
– А ты нашла себе мужа? – спросил Авель.
– О да, – ответила Мелани. – Я вышла замуж за настоящего джентльмена с Юга с безупречной родословной.
– Мои поздравления!
– Я развелась с ним в прошлом году… и получила приличные отступные.
– О, извини, – сказал Авель. – Ещё шампанского?
– Решил соблазнить меня?
– Не раньше, чем ты покончишь с супом, Мелани. Даже польские иммигранты в первом поколении немного знакомы с приличиями, хотя сознаюсь: теперь моя очередь соблазнять.
– Тогда предупреждаю тебя, Авель: я не спала с мужчиной со времени моего развода. Не то чтобы не было кандидатов, – предостаточно, но ни одного подходящего. Слишком много лапающих рук и ни капли чувства.
За копчёным лососем, молодым барашком, крем-брюле и бутылкой довоенного "Мутон-Ротшильда" они рассказали друг другу о своей жизни за время, прошедшее с их последней встречи.
– Хочешь выпить кофе в моих апартаментах?
– А у меня есть выбор после такого превосходного ужина? – осведомилась она.
Авель засмеялся и вывел её из ресторана к лифту. Она слегка покачивалась на высоких каблуках. Авель нажал на кнопку "сорок два". Мелани смотрела на то, как меняются цифры указателя этажей.
– А почему нет двенадцатого? – спросила она невинным тоном.
Авель не нашёл слов для ответа.
– Последний раз я пила кофе в твоём номере… – вновь попыталась завязать разговор Мелани.
– Не напоминай! – сказал Авель, вспомнив свою тогдашнюю обиду.
Они вышли из лифта на сорок втором этаже, и коридорный открыл им дверь его апартаментов.
– Боже правый! – воскликнула Мелани, оглядывая интерьер пентхауса, куда она попала в первый раз. – Должна сказать, Авель, ты научился вести себя как мультимиллионер. В жизни не видела ничего более роскошного!
Авель хотел коснуться её, но его остановил стук в дверь. Появился молодой официант с кофейником и бутылкой "Реми Мартена".
– Благодарю вас, Майк, – сказал Авель, – на сегодня это всё.
– Разве? – улыбнулась она.
Официант быстро вышел из номера.
Авель налил Мелани кофе и коньяка. Она пила не спеша, сидя на полу по-турецки, а он никак не мог пристроиться рядом и просто лёг на ковер. Она гладила его волосы, а его рука осторожно скользила по её ноге. Боже, как хорошо он помнил эти ноги! Он обнял её и, целуя, потянул вниз "молнию" на её платье…
Её фигура ничуть не утратила своей красоты и осталась почти такой же, какой он видел её в последний раз, может быть, стала чуть-чуть полнее, но это делало её только соблазнительнее. И эта упругая грудь, эти восхитительные ноги! Он разделся, понимая, какой резкий контраст представляет рядом с её прекрасным телом. Но она не сморщилась при виде его тела и сняла с себя всё, кроме – по просьбе Авеля – пояса и нейлоновых чулок.
Услышав её стоны, он понял, как много времени прошло с тех пор, когда он в последний раз испытывал такой экстаз.
Авель перевернулся на спину, и Мелани положила голову ему на плечо. К своему удивлению, Авель почувствовал, что больше не хочет, чтобы Мелани была рядом. Он лежал и думал, как выпроводить её, не показавшись слишком грубым, как вдруг она сказала:
– Боюсь, я не смогу остаться на всю ночь, Авель. У меня завтра рано утром переговоры, и я должна немного поспать. Не хочу, чтобы по мне было видно, что я провела ночь на персидском ковре. Извини, дорогой. – Она встала и пошла в ванную.
Потом Авель смотрел, как Мелани одевается, и помог ей застегнуть "молнию". Насколько удобнее застёгивать платье в спокойной обстановке, чем расстёгивать его в спешке! Он галантно поцеловал ей руку, и она ушла.
Авель закрыл за ней дверь и подошёл к телефону рядом с кроватью.
– В каком номере остановилась мисс Мелани Лерой? – спросил он.
Минуту он слушал, как шуршат регистрационные карточки, и нетерпеливо стучал пальцами по столу.
– Постояльцев под таким именем у нас нет, сэр, – наконец ответили ему. – У нас остановилась миссис Мелани Ситон из Далласа, которая прибыла сегодня вечером, а уедет завтра утром.
– Да, это именно она, – сказал Авель. – Пришлите мне счёт за её номер.
– Да, сэр.
Авель положил трубку и долго стоял под холодным душем, готовясь ко сну. Он чувствовал себя успокоившимся.
После той ночи Авель ещё не раз в течение следующих нескольких месяцев приводил ночных посетительниц. Он всё сильнее отдалялся от Софьи. Но вот чего он никак не ожидал, так это того, что она наймёт частного детектива, чтобы следить за ним, а затем подаст на развод. Развод был совершенно чуждым понятием в кругу польских друзей Авеля, чаще встречались раздельное проживание или расставание. Авель даже попытался уговорить Софью не делать дальнейших шагов в этом направлении, понимая, что такое событие не усилит его положения в польском землячестве и уж тем более не будет способствовать осуществлению его общественных и политических амбиций, которые он намеревался реализовать в будущем. Но Софья была исполнена решимости довести процедуру развода до малоприятного конца. Авель с удивлением наблюдал, как женщина, такая незамысловатая в дни его побед, в своей мести стала, как сказал Джордж, маленьким дьяволом.
Когда Авель проконсультировался со своим адвокатом, то во второй раз услышал, сколько в его номере побывало официанток и гостий, не плативших за своё пребывание в отеле. Он сдался и поставил только одно условие – опёка над тринадцатилетней Флорентиной, его единственной настоящей любовью. Софья сдалась после долгой борьбы, согласившись на компенсацию в пятьсот тысяч долларов, дом в Чикаго и право видеться с Флорентиной в последние выходные каждого месяца.
Авель перенёс свой штаб и постоянную резиденцию в Нью-Йорк, и Джордж назвал его Чикагским Бароном в изгнании. Теперь Авель мотался по стране, строя всё новые отели, и заезжал в Чикаго только для встреч с Кертисом Фентоном.
27
На столе в спальне Уильяма лежало распечатанное письмо. Он сидел в халате и в третий раз перечитывал его, пытаясь понять, зачем Авель Росновский так упорно скупает акции банка Лестера и зачем он назначил Генри Осборна директором группы "Барон". Уильям понял, что не может больше рисковать и строить предположения. Он поднял трубку телефона.
Мистер Тэд Коэн оказался более молодой копией своего отца. Когда он прибыл на Шестьдесят восьмую улицу, ему не надо было представляться, – его волосы начинали седеть и выпадать в тех же самых местах, что и у отца, и на нём был точно такой же костюм. Возможно, что это был даже тот же самый костюм. Уильям уставился на Коэна, но не только потому, что тот оказался так похож на своего отца.
– А вы не помните меня, мистер Каин? – спросил юрист.
– Боже правый! – воскликнул Уильям. – Великий диспут в Гарварде. В тысяча девятьсот двадцать…
– Двадцать восьмом. Вы победили на диспуте и пожертвовали своим членством в клубе "Порсельянцев".
Уильям громко расхохотался.
– Может быть, нам надо было выступать в одной команде, раз ваша концепция социализма разрешает вам защищать интересы бессовестного капиталиста?
Он поднялся, чтобы пожать руку Тэдьюсу Коэну. На секунду они вновь стали студентами.
– Тогда в клубе вам выпивки не досталось. А что вы выпьете сейчас? – улыбнулся Уильям.
– Я не пью, – отклонил предложение Тэд Коэн. – И кроме того, боюсь, что теперь я тоже стал бессовестным капиталистом.
Оказалось, он пошёл в отца не только внешне, но всем стилем мышления, и внимательно ознакомился с досье Росновского-Осборна перед тем, как появиться перед Уильямом. Уильям подробно объяснил, что ему нужно.
– Немедленный отчёт с дальнейшим обновлением каждые три месяца, как раньше. Секретность по-прежнему имеет колоссальное значение, – сказал он, – но мне нужен каждый факт, который вы сможете раскопать. Почему Авель Росновский покупает акции банка? Считает ли он до сих пор, что я в ответе за смерть Дэвиса Лероя? Продолжает ли он войну с банком "Каин и Кэббот" и теперь, когда это часть банка Лестера? Какую роль во всём этом играет Генри Осборн? Поможет ли делу моя личная встреча с Росновским, особенно если я объясню ему, что не я, а банк отказал группе "Ричмонд" в поддержке?
Перо Тэдьюса Коэна так же быстро бежало по бумаге, как и перо его отца.
– Ответы на все эти вопросы надо получить как можно быстрее, чтобы я мог принять решение о том, информировать ли мне совет директоров.
Как и его отец, Тэд Коэн застенчиво улыбнулся и закрыл портфель.
– Сожалею, что вам приходится заниматься всеми этими проблемами, ещё не полностью оправившись от ран. Я появлюсь у вас, как только всё выясню.
В дверях он остановился.
– Я восхищён вашим поступком под Ремагеном.
В течение следующих нескольких месяцев Уильям быстро восстановил силы и здоровье, а шрамы на его лице и груди стали почти незаметными. Ужасные головные боли и провалы в памяти постепенно отошли в прошлое, а его правая рука набрала прежнюю силу. Кэтрин не разрешала ему приступить к работе, пока они не совершили долгий оздоровительный круиз по Карибскому морю. Во время путешествия Уильям с женой отдохнули лучше, чем за давние две недели в Лондоне. Кэтрин предупредила, что на судне нет банков, с которыми он мог бы иметь дело, но в конце плавания боялась, что ещё неделя – и Уильям купит корабль в качестве нового актива "Лестера", реорганизует команду, пересмотрит маршруты и расписания и даже способ управления "лодкой", как называл он этот большой круизный лайнер. Уильям не мог усидеть на месте и, как только корабль причалил в порту Нью-Йорка, тут же поехал в банк.
Скоро он глубоко погрузился в дела "Лестера". На сцене появилось новое поколение людей, закалённых войной; банками управляли теперь предприимчивые, скорые в размышлениях и решениях молодые люди, деятельности которых уделял пристальное внимание президент Трумэн, чья победа в борьбе за второй срок удивила весь мир, оповещённый уже о том, что победителем почти наверняка станет Томас Дьюи. Не удовлетворившись таким предсказанием, "Чикаго Трибьюн" далее сообщила, что Дьюи практически выиграл выборы, но в Белом доме остался именно Гарри Трумэн. Уильям очень мало знал об этом незаметном сенаторе от штата Миссури, помимо того, что читал в газетах, но как истый республиканец надеялся, что его партия найдёт подходящего человека для президентской кампании 1952 года.
Поступил первый отчёт от Тэда Коэна. Авель Росновский всё ещё искал способ купить акции "Лестера" и обращался ко всем перечисленным в завещании наследникам, но заключил только одну сделку. Сьюзен Лестер отказалась разговаривать с адвокатом Уильяма, когда тот искал встречи с ней, поэтому ему не удалось точно выяснить причину, по которой она продала свои шесть процентов акций, тем более что у неё не было для этого никаких финансовых оснований. "Ад не знает такой ярости", – подумал Уильям.