- Забудьте, все в порядке, - повторил я и снова сказал себе: сядь в машину и отправляйся домой. Нью-Йорк полон людей, "движимых чувством любознательности", и в большинстве своем они несносны. Если я поселюсь на Семьдесят первой улице - и буду пользоваться телефоном Билли и Джейми, - то непременно окажусь в обстоятельствах, которых предпочел бы избежать и с которыми, как только что показал опыт, начисто разучился справляться. И все же скользкие намеки Климана в отношении Лоноффа разожгли мое любопытство. А невероятная встреча с Эми спустя почти полвека после нашего знакомства, то, что я молча пошел за ней из больницы в кафе, а потом звонок Климана, от которого я узнал, что у нее рак мозга, и его попытки раздразнить меня намеками на секрет Лоноффа "в духе Готорна" - все это не могло не подействовать. Для человека, замкнувшегося в уединении, добровольно приговорившего себя к монотонности и рутине, отторгнувшего все, без чего можно обойтись (предположительно ради работы, а по сути, из-за боязни не справиться), это было похоже на потрясение, вызванное загадочным космическим катаклизмом, - вроде того, что производило солнечное затмение во времена, когда природа его не была разгадана наукой и никто из живущих не мог предвидеть его наступления.
Неосторожно ступив в безвестное будущее, я невольно очутился в прошлом - двинулся по обратной траектории, что не так уж и необычно, но все-таки устрашает.
- Мы хотим пригласить вас к себе на вечер в день выборов, - продолжал Билли. - Будем только мы с Джейми. Решили остаться дома и следить за результатами. Мы могли бы вместе поужинать, а дальше уже на ваше усмотрение. Вы не откажетесь?
- Во вторник вечером?
- Да, - рассмеялся Билли, - это всегда происходит в первый вторник после первого ноябрьского понедельника.
- Спасибо, - ответил я, - приглашение принято, - но думал при этом совсем не о выборах, а о жене Билли, бывшей подружкой Климана, и наслаждении, которое я бессилен дать женщине, даже если вдруг подвернется подходящий случай. Старики ненавидят молодых? Питают к ним зависть и ненависть? А то как же! Безумие подступало со всех сторон, сердце билось как сумасшедшее, словно инъекция, обещавшая избавить меня от недержания, могла (что совершенно исключалось!) заодно справиться и с половым бессилием и словно - после одиннадцати лет беспомощности и воздержания - волнение, вызванное встречей с Джейми, невероятным образом перерождалось в силу жизни. Словно само присутствие этой женщины давало надежду.
Короткая встреча с Билли и Джейми не только вернула меня в забытый мир молодых честолюбивых литераторов, но и ввергла в опасную близость с новейшими раздражителями, искушениями и стимулами.
В свое время я покинул Нью-Йорк под давлением дышавшей в затылок смертельной опасности, но связана она была не с исламским терроризмом, а с приходившими по почте угрозами расправиться со мной лично. По мнению агентов ФБР, все они исходили из одного и того же источника. Все были написаны на открытках, помеченных почтовым штемпелем какого-нибудь городка на севере штата Нью-Джерси - тех самых мест, где я вырос. Один и тот же штемпель дважды не повторялся, но на картинке неизменно присутствовал папа римский Иоанн Павел II - то благословляющий толпу на площади перед собором Святого Петра, то коленопреклоненный во время молитвы, то просто сидящий, в своих сверкающих белых одеждах. В первой открытке было написано:
Дражайший еврейский ублюдок, мы - новая международная организация, цель которой - препятствовать распространению грязной расистской философии, называемой СИОНИЗМ. Как один из жидов, что паразитируют на странах "гоев" и их населении, ты взят нами на мушку. Твоя нью-йоркская квартира относится к нашему "сектору". И мы займемся тобой. Тебя уведомили. Дальше - действия.
Вторая открытка с изображением Иоанна Павла содержала то же приветствие и текст. Отличия сводились к заключительной фразе: Жид, ЭТО УВЕДОМЛЕНИЕ НОМЕР ДВА.
Не менее гнусные и злобные послания мне приходилось получать и раньше, но они приходили не чаще чем два раза в год, иногда на несколько лет наступало затишье. Время от времени какой-нибудь незнакомец решительно направлялся ко мне на улице и втягивал в утомительный диалог, так как что-то в моих произведениях оскорбило его, или разъярило, или разъярило, потому что оскорбило, или, наконец, оскорбило, потому что разъярило. Я не раз становился жертвой подобных нападок, и виновато в этом было представление об авторе, которое создавалось в мозгу читателя, легко увлекаемого романом в сферу свободных фантазий. Но теперь я действительно был взят на мушку: месяц за месяцем открытки приходили каждую неделю; мало того, рецензент, живущий на Среднем Западе и однажды опубликовавший восторженный отзыв на мой роман в книжном обозрении "Нью-Йорк таймс", тоже получил открытку с изображением папы; адресована она была в колледж, где он преподавал, с пометой: "На факультет низкопоклонства и английской литературы". На обороте без обращения, аккуратным почерком, было выведено:
Только сраный долбаный выблядок, "профессор английского", способен докатиться до того, чтобы назвать последнюю порцию дерьма, выданную жидовским ублюдком, "роскошнейшим и самым удачным из его произведений". Беда, что выродку вроде тебя дозволено калечить умы молодых людей! АК-47 выстрелит. И это лекарство исцелит высшее образование в Америке, сделает его прежним. Или приблизит к этому.
На контакт с ФБР меня вывел мой нью-йоркский адвокат. И в результате в моей квартире на Восточной Девяносто первой улице появилась агент Эм Джей Суини, миниатюрная темпераментная южанка, лет слегка за сорок. Забрав все открытки (и отправив их - вместе с той, что получил рецензент, - на экспертизу в Вашингтон), она, тоном инструктора, который наставляет новичка в неизвестном ему виде спорта, выдала перечень рекомендуемых мер предосторожности. Нельзя выходить за порог, не оглядев предварительно улицу: смотрим направо, затем налево, кидаем взгляд на противоположную сторону - не ошиваются ли поблизости подозрительного вида личности? Необходимо изучать не столько лица, сколько руки - нет ли оружия? Я сразу же начал следовать этим и прочим наставлениям, хотя и сомневался, что они послужат мне защитой при встрече с человеком, поставившим себе цель пристрелить меня. Слова "АК-47 выстрелит", которые впервые появились в открытке, адресованной рецензенту, мелькали теперь и в посланиях, обращенных ко мне. Несколько недель подряд текст открыток исчерпывался крупно выписанным черным фломастером сообщением: "АК-47 выстрелит".
После каждой новой открытки я сообщал о ней Эм Джей и, сняв фотокопии с лицевой и обратной стороны, отправлял ей по почте оригинал. Когда однажды я позвонил с сообщением, что моя новая книга выдвинута на премию и меня приглашают на церемонию награждения в манхэттенский отель, она спросила:
- А какая там охрана?
- Думаю, минимальная.
- Это открытая церемония?
- Ну, скажем так, не строго закрытая. Тот, кто решит туда проникнуть, вряд ли столкнется с большими трудностями. 1 км соберется не меньше тысячи человек.
- Будьте предельно осторожны, - предупредила она.
- Судя по интонации, вы полагаете, что мне лучше туда не являться.
- Я не могу говорить это как сотрудница ФБР, - возразила Эм Джей. - ФБР не вправе давать вам такие советы.
- Но если премию присудят мне и я поднимусь за ней на эстраду, шлепнуть меня будет очень легко, не так ли?
- В частной беседе я бы сказала: да, вы абсолютно правы.
- И что бы вы посоветовали мне в этой частной беседе?
- Для вас это очень важно - пойти туда?
- Ни в коей мере.
- Что ж, - сказала Эм Джей, - если б мне было незачем идти куда-то, а перед тем мне двадцать с лишним раз грозили смертью, я предпочла бы держаться подальше оттуда.
Наутро я взял на прокат машину, поехал в Западный Массачусетс и уже через сорок восемь часов был владельцем загородного дома: две большие комнаты, одна с огромным камином, другая с дровяной печкой, а между ними кухонька с окном, выходящим в сад, где росло несколько старых яблонь с узловатыми стволами, удобный для купания большой овальный пруд и исковерканная бурей разлапистая ива. Ставшие моей собственностью двенад цать акров земли находились через дорогу от живописных болот, где гнездились дикие водоплавающие, и в двухстах футах от грунтового шоссе, проехав по которому почти три мили, ты попадал на асфальтированную трассу и, спускаясь с горы зигзагами, еще через пять миль оказывался в Атене. Атена - городок, в котором преподавал Э. И. Лонофф, когда я виделся с ним в 1956 году - с ним, его женой и Эми Беллет. Дом Лоноффа, построенный в 1790 году и переходивший в семье его жены из поколения в поколение, располагался в десяти минутах езды от только что купленного мною домика. И то, что именно в этих местах Лонофф прятался от людей, инстинктивно подвигло меня устроить здесь и свое убежище. Это - и еще тот важный для меня факт, что, познакомившись с Лоноффом в возрасте двадцати трех лет, я никогда с тех пор о нем не забывал.
Пользоваться винтовкой я выучился в армии, так что теперь, купив ствол двадцать второго калибра в торговавшем оружием местном магазинчике и несколько дней постреляв из него в лесу, снова обрел былой навык. Хранилась винтовка в стенном шкафу рядом с моей кроватью, ящик с патронами стоял там же, на полу. Я договорился об установке охранной системы, соединенной с военным гарнизоном штата, и устроил наружное освещение по углам крыши, спасающее от черноты на участке в случае возвращения затемно. Затем я позвонил Эм Джей и доложил ей о принятых мерах.
- Может быть, здесь, в лесу, я рискую и больше, но чувствую себя в гораздо большей безопасности, чем в городе. Нью-йоркская квартира остается за мной, но пока не иссякнет этот поток писем с угрозами, жить буду в основном здесь.
- Кто-нибудь знает о вашем местопребывании?
- Пока только вы. Почту будут пересылать по другому адресу.
- Понятно, - хмыкнула Эм Джей, - я не назвала бы этот план наилучшим, но он дает вам чувство безопасности, а это главное, к чему надо стремиться.
- Я буду наезжать в Нью-Йорк, но постоянно поселюсь здесь.
- Тогда желаю всего наилучшего, - сказала она, объяснив, что в таком случае мое дело передается в бостонское отделение ФБР.
Мы распрощались, и ночь напролет я терзался из-за своего необдуманного поступка: мучило чувство, будто все то время, что ко мне приходили угрозы, именно Эм Джей Суини была надежной стеной, защищавшей меня от АК-47 моего корреспондента.
Поток писем с угрозами постепенно сошел на нет, но я не бросил своего лесного убежища. К тому времени оно сделалось домом, и я провел в нем одиннадцать лет. Здесь писал книги, здравствовал, потом заболел раком, подвергся радикальному лечению и незаметно для себя, не чувствуя сменявших друг друга фаз, постарел. С ходом времени свыкся со своим одиночеством - не мучительным, а приносящим приятное чувство легкости и свободы - парадоксально, но прежде всего свободы от самого себя. Дни, заполненные только работой, успешно скрашивало удовлетворение. Неожиданно нападавшие приступы тоски безотказно купировались привычными способами. Если они вдруг нападали среди дня, я вставал из-за письменного стола и отправлялся на прогулку длиной миль пять, по лесу или вдоль реки; если накатывали вечером, откладывал книгу, которую читал, и слушал музыку, способную захватить меня целиком, например квартет Бартока. Так я возвращал себе внутреннее равновесие и снова вполне примирялся с одиночеством. Свобода от навязываемых ролей казалась предпочтительнее трений, беспокойства, конфликтов, бесцельной суеты, раздражения, которые начиная с определенного возраста лишают привлекательности человеческие отношения, неизбежные при насыщенной, полноценной жизни. Я длил свое затворничество, так как с годами создал модель поведения, которая прежде показалась бы мне (и не только мне) невозможной, и теперь втайне ею гордился. Можно сказать, что я дезертировал из Нью-Йорка, поддавшись страху, но, счищая с себя шелуху, обрел в уединении свободу, которая - за исключением отдельных моментов - мне искренне нравилась.
Я сбросил тиранию насыщенной жизни. Или ушел от всех на десять с лишним лет, с тем чтобы наслаждаться ее суровейшей разновидностью.
Аббревиатура АК-47 заново разбудила во мне тревогу в последний день июня 2004 года. Я знаю наверное, что это было не когда-нибудь, а именно 30 июня, так как в нашей части Новой Англии самки каймановых черепах каждый год именно в этот день выбираются из своих скрытых среди болот обиталищ, ищут сухой песчаный островок и роют там гнездышко для откладывания яиц. Крупные, медленно передвигающиеся существа в зубчатых плотных панцирях диаметром фут или более, с длинными, тяжелыми, задранными хвостами. Целые полчища их появляются чуть южнее Атены и, двигаясь строем, переходят ведущую к городу убитую щебенкой двухполосную дорогу. Водители притормаживают и останавливаются, чтобы не ушибить их, идущих из глуби лесов, чьи пруды и болота они населяют, а многие местные жители, как и я, не просто сидят за рулем, а, съехав на обочину, наблюдают оттуда за этими диковинными амфибиями, дюйм за дюймом медленно двигающимися вперед на мощных, коротких, чешуйчатых лапах с когтями, отсылающими к изображениям доисторических рептилий.
При виде их каждый год раздаются примерно одни и те же шутки, смешки и удивленные возгласы зрителей, а исполненные педагогического запала родители, специально привозящие детей взглянуть на это природное шоу, снова и снова разъясняют своим чадам и каков вес черепах, и какова у них длина шеи, и как больно они кусаются, и сколько яиц откладывают, и как долго живут. Наконец все садятся в машины и едут в город по своим делам, как поступил и я - в солнечный день, за четыре месяца до отъезда в Нью-Йорк на консультацию по поводу вливаний коллагена.
Припарковавшись у зеленой полосы под углом сорок пять градусов, я вышел из машины и вскоре поравнялся со своими знакомцами - хозяевами магазинчиков, вышедшими на минутку погреться на солнце. Остановившись, поболтал с ними о том о сем. Ничего особенного - так, благодушный обмен репликами между людьми спокойными, ко всему дружески расположенными. Галантерейщик, хозяин винного погребка и писатель - все мы одинаково излучали довольство американцев, которые надежно застрахованы от потрясений, то и дело случающихся в других частях света.
Но позже, когда я, перейдя улицу, направлялся к магазину скобяных товаров, кто-то шедший навстречу и только-только со мной разминувшийся успел сказать прямо над ухом: "АК-47". Мгновенно обернувшись, я сразу узнал и широкую спину, и неуклюжую, косолапую походку. Маляр, которого прошлым летом я нанял заново выкрасить дом, но вынужден был уволить, когда работа не была сделана даже наполовину, так как чуть ли не через день он прогуливал, а когда появлялся, не утруждал себя больше двух-трех часов. Уволенный, он прислал мне настолько раздутый счет, что, не желая с ним объясняться, - с меня уже хватило чуть ли не ежедневных дебатов (лично или по телефону) по поводу его отсутствия на работе или преждевременного ухода, - я переслал счет своему адвокату и попросил его самостоятельно покончить с этим делом. Маляра звали Бадди Барнс; то, что он всем известный пьяница, я, к сожалению, выяснил слишком поздно. С самого начала меня раздражала наклейка у него на бампере, гласившая: "Мой президент - Чарлтон Хестон", но поскольку этот киноактер, приобретший известность в качестве президента недоброй славы Национальной стрелковой ассоциации, к моменту нашего с Бадди знакомства был уже почти полным клиническим идиотом, воспринималась она как нелепая придурь, не больше.
Слова, сказанные на улице, ударили по нервам с такой силой, что, не успев понять, как правильнее отреагировать и стоит ли реагировать вообще, я, оглушенный, ринулся к стоянке, где он уже влезал в свой грузовой пикап. Снова и снова выкрикивая его имя, я колотил по крылу машины, пока он наконец не опустил стекло.
- Что вы сейчас мне сказали? - прорычал я.
У Бадди, грубого парня, явно за сорок, был розовый цвет лица и ангельский облик, именно ангельский, хотя под носом и на подбородке торчала чахлая белесая растительность.
- Ничо я не говорил, - ответил он своим обычным, пискляво-пронзительным, тенорком.
- Что вы сказали мне, Барнс?
- С-споди, - проворчал он, закатив глаза.
- Ответьте! Ответьте мне, Барнс. Что вы сказали?
- Да мерещится вам не знай что, - пожал он плечами, надавил на ручку переключения передач, подал пикап назад, развернулся и с лихим скрежетом шин об асфальт умчался прочь.
Поразмыслив, я пришел к выводу, что инцидент не имеет заподозренной мной драматической окраски. И все-таки он сказал: "АК-47", и я был так в этом уверен, что, вернувшись домой, немедленно позвонил в нью-йоркское представительство ФБР, попросил к телефону Эм Джей Суини и узнал, что она не работает там уже два года. Тогда я напомнил себе, что последние открытки пришли за несколько месяцев до моего переезда в горы, когда никакой Бадди Барнс не имел обо мне ни малейшего понятия. Предположение, что открытки посылал Барнс абсолютно беспочвенно, тем более что все они имели штемпели городков северного Нью-Джерси, располагавшихся на сотню миль южнее Атены, штат Массачусетс. И то, что он попытался припугнуть меня тем самым словом, которым меня пугали одиннадцать лет назад, просто невероятное, фантастически парадоксальное, причудливое совпадение.
И тем не менее впервые после приобретения винтовки двадцать второго калибра и тренировочной стрельбы из нее в лесу я вытащил коробку с патронами и не оставил ствол незаряженным в изголовье, как это было все годы, а зарядил его и перед сном положил на пол возле кровати. Так продолжалось до самого отъезда в Нью-Йорк, продолжалось, хоть я уже сомневался, сказал ли Бадди мне что-то, или тем ясным летним утром я не только получил удовольствие, наблюдая за торжественным шествием самок каймановых черепах, нацеленных на выполнение заданной им природой репродуктивной функции, но и по странным, во всяком случае мне непонятным, причинам пал жертвой яркой слуховой галлюцинации.
Лечение коллагеном не дало никаких результатов, и, когда я сообщил об этом в клинику утром в день выборов, ассистентка врача посоветовала мне записаться на повторную процедуру в следующем месяце. Если наступит улучшение, вы просто от нее откажетесь, если же нет, мы введем коллаген еще раз.
- А если опять не поможет?
- Повторим снова. В третий раз иглу вводят не через уретру, а через швы, наложенные после удаления простаты. Всего лишь укол. Под местной анестезией. Полностью безболезненно.
- А если и это не поможет?
- Не надо загадывать так далеко, мистер Цукерман. Давайте двигаться потихоньку - шаг за шагом. Не теряйте надежды. Все, что мы делаем, приносит пользу.