* * *
- Бе-е-е, - говорили овцы. - Ге-е-е. Де-е-е…
Он занимался любовью с Лили.
Когда Кит искушал ее ходить без лифчика у бассейна, он преследовал три цели. Во-первых, поменьше смущаться, глядя на груди Шехерезады (операция прошла успешно); во-вторых, на каплю увеличить сходство Лили в голом виде с Шехерезадой (операция прошла успешно); в-третьих, он решил, что Лили это пойдет на пользу - ее сексуальной уверенности в себе, которая, как ему казалось, сильно снизилась от постоянного общения с Шехерезадой (результат неизвестен).
Он занимался любовью с Лили.
Руки и ноги его призрачной сестры по-прежнему были на месте, где обычно, руки разглаживали, два его языка исследовали два ее рта…
Он занимался любовью с Лили.
Много лет назад он читал, что сексуальное соитие без страсти есть вид мучения, и еще - что мучение не является понятием относительным. Является ли относительным удовольствие? Сравните танцевальную залу с тюрьмой, сравните день на скачках с днем в психушке. Или, если хотите увидеть то и другое, удовольствие и боль, в одном месте: ночь в борделе, ночь в палате роддома.
Он занимался любовью с Лили. Пе-е. Ме-е. Не!..
- Господи, - сказала Лили после, в темноте.
- Эти овцы. Что с ними такое? Травма.
- Травма по милости Мальчика с пальчик.
Два вечера назад Адриано прибыл на ужин вертолетом. А до того ужасные крики овец на верхней террасе выражали не более чем скуку - вполне объяснимую скуку (затрепанную, дошедшую до предела), всегдашнюю спутницу овечьей жизни. Овцы не блеют. Овцы зевают. Но тут Адриано, словно бешеная звездочка сноски, с шумом и гамом обрушился на них из звездной ночи…
- Они уже не как овцы кричат, - сказал Кит. - Они кричат как толпа безумных комедиантов.
- Да. Как будто исполняют роль овец. Причем сильно перебарщивают.
- Сильно перебарщивают. Угу. Овцы - они еще ничего. Мальчику с пальчик, понимаешь ли, проще или быстрее добраться сюда на вертолете. Чем на "роллс-ройсе". А мы теперь мучаемся с этими долбаными овцами.
- Знаешь, какого роста был Мальчик с пальчик? В смысле, настоящий Мальчик с пальчик. Тот, что из сказки… О'кей. Варианты ответа. Четыре дюйма, пять дюймов или шесть дюймов?
- Четыре дюйма, - ответил Кит.
- Нет. Шесть дюймов.
- О. Не так уж и плохо. В сравнительном смысле.
- Ростом с отцовский большой палец… Придумала! - продолжала она. - Война разнузданных сексов.
- Нет, Лили, это не пойдет. Слабый разнузданный секс. Вопросы разнузданного секса. Так не получится. Ладно: рыцарский разнузданный секс. Вот это пойдет. А твое не пойдет.
- Не-е, - сказали овцы. - Не. Не!
Заниматься любовью с благоухающей двадцатилетней девушкой, летом, в замке, в Италии, пока свеча обливается светом…
Деянье мимолетно - дуновенье
Иль шаг, движенье мускула: вперед,
Назад ли, а потом - конец, и мы,
Опустошив себя, мы в жертвы метим;
Страданье непрерывно и темно
И в этом с бесконечностию схоже.
Заниматься любовью с благоуханной двадцатилетней девушкой, летом, в замке, в Италии.
Господи, этого не могли вынести даже в раю. Даже в раю этого не могли вынести ни секунды дольше и начинали войну. Чуть меньше половины из них: ангелы и архангелы, добродетели, властители, княжества, владычества, престолы, серафимы и херувимы - не могли этого вынести ни секунды дольше. Даже в раю, прогуливаясь по тротуарам, тронутым пурпуром, мягким от улыбающихся роз, валяясь на сделанных из амброзии облаках, глотая бессмертие и радость, - даже в раю этого не могли вынести ни секунды дольше, и подымались, и шли в бой, и проигрывали, и были швыряемы через хрустальные стены с бойницами, и низвергаемы в Хаос, где вырастал черный дворец Пандемониума, гнездо всех чертей, в Глубине ада. Сатана, Искуситель. И Велиар (никчемный), и Маммона (корыстный), и Молох (пожиратель младенцев), и Вельзевул, чье имя означает Повелитель мух.
* * *
Они сидели на полу оружейной комнаты, складывали карты в деревянную коробочку, Шехерезада в тонком голубом платье, посадка боком в седле, Кит в рубашке и джинсах, посадка по-индейски. Кит вспоминал, что дома их с братом одно время называли двумя Лоуренсами. Он был Д.-Г., а Николас - Т.-Э. Томас Эдвард (1888–1935), Дэвид Герберт (1885–1930). Первоклассный археолог и человек действия; туберкулезный отпрыск ноттингемского шахтера. Лоуренс Аравийский и Любовник леди Чаттерли. Кит сказал:
- Интересная мысль. Я хочу сказать, в историческом плане. Дэвид и Фрида спали в башне. Интересно, в какой из башенок.
- Судя по всему, - заметила Шехерезада, - Фрида спала в обеих.
- В зависимости от того, кто был в другой.
- Мама говорила, она имела обыкновение хвастаться, как быстро ей удалось соблазнить Дэвида. Через пятнадцать минут. Пока ее муж в соседней комнате разливал шерри. Неплохо для… когда это было?
- Не знаю; году в девятьсот десятом? Шехерезада. Я должен тебе сказать одну… - Он закурил. Он вздохнул и сказал… Бывают вздохи, которые уносятся на листьях деревьев. Бывают вздохи, которые рассеиваются по каменным плитам, по траве, по песчинкам. Бывают вздохи, способные просочиться либо сквозь земную кору, либо сквозь кору мозга. Вздох, необходимый Киту, следовало послать ко всем чертям как можно настойчивее. Но Кит не сумел до него дотянуться и потому просто вздохнул и сказал: - Шехерезада, я должен тебе сказать одну вещь. Заранее прошу простить меня, но я должен сказать одну вещь.
Ее брови - горизонтальные, как пол, на котором они сидели.
- Что ж, - произнесла она. - Я тебя, наверное, прощаю.
- Мне кажется, тебе не следует связываться с Адриано.
Она медленно моргнула.
- Так я и не собираюсь связываться с Адриано. Ладно, сейчас я сердита на Тимми, это верно. Но как только он приедет, я, наверное, перестану на него сердиться. Адриано постоянно твердит о любви. А мне все это не нужно. Куда лучше было бы, если б он тактично ко мне поприставал. Тогда бы я разобралась в своих чувствах.
Разворот ее бедер, движение ног. Она встала на колени, она поднялась (все было кончено).
- Просто ума не приложу, как мне выкрутиться без… Бедняжка Адриано. Он начал взывать к моей жалости, а на это дело я клюю без наживки. А тут он еще эту поездку в Рим задумал. Будет какой-то сюрприз. Тогда я ему и скажу. И буду чувствовать себя свободнее в душевном плане… У-уф. Говоришь, говоришь, так и устать недолго. Пошли спать. Так, давай ты эти стаканы захватишь, вон там, а я возьму лампу.
2. Части тела
Шея любимой напоминала эти цилиндрические столбы света, какие видишь в переменчивую погоду, когда солнечные лучи начинают пробираться через дуршлаг облаков. Словно высокий, белого кружева абажур… Подобное направление мыслей, как было известно Киту, никак ему не могло помочь, потому он переключил внимание на другие вещи.
- Слишком большая, - сказала Лили. - Чересчур большая.
- У меня такое чувство, как будто я ее впервые вижу, - сказала Шехерезада. - Совершенно гигантская, правда?
- Совершенно гигантская.
- Причем не скажешь, что толстая.
- Не скажешь. И потом, она… довольно высоко посажена.
- Посажена высоко. И форма неплохая.
- Насколько можно судить.
- Нет. Просто ее слишком много, - сказала Шехерезада.
- Чересчур много, - сказала Лили.
Кит слушал. Хорошо было тусоваться с девушками - через какое-то время им начинало казаться, что тебя нет. О чем они беседовали, Лили с Шехерезадой? Беседовали они о заднице Глории Бьютимэн… На турнике, всячески обделенный вниманием, Адриано сворачивался кольцами, крутился и вытягивался, ноги его торчали в стороны, твердые до самых ногтей.
- Она настолько непропорциональна, - продолжала Лили, уставившись на нее из-под ладони. - Как эти племена по телевизору. У которых специально большие задницы.
- Нет. Я их живьем видела - задницы, которые специально большие. А у Глории - у Глории… Может, у нее и вправду такая же большая, как те специально большие задницы. Она же танцовщица. Наверное, у танцовщиц такие задницы.
- Ты когда-нибудь видела что-либо подобного размера в трико?
Глория Бьютимэн, в купальной шапочке с лепестками и слегка мохнатом темно-синем закрытом купальнике, стояла под душем у кабинки для переодевания: пять футов пять дюймов, зз-22–37. Она являла собой темную, мученическую и полную мрачной самодостаточности фигуру с застывшей над переносицей хмурой складкой, похожей на перевернутую "v" (строчную, курсивом). Этот самый купальник Глории, если окинуть его взглядом сверху вниз, спускался на дополнительные пару дюймов, подобно не очень смелой мини-юбке; его неловкая скромность в данной области наводила на мысли о купальных машинах и окунальных стульчиках…
- Опять поворачивается, - сказала Шехерезада. - Ничего себе - вот это да! Похудела, так что все это просто бросается в глаза. Ужасный купальник. Девственный.
- Нет, стародевичий. А сиськи у нее какие?
- Сиськи у нее что надо. Можно сказать, самые симпатичные сиськи, какие я только видела.
- О, вот как? Опиши.
- Ну, знаешь, как верхняя часть этих десертных рюмочек. Для, э-э, парфе. Полные как раз настолько, чтобы казаться чуть-чуть тяжеловатыми. Эх, мне бы такие сиськи.
- Шехерезада!
- Ну да. Ее долго продержатся. А мои не знаю, сколько еще выдержат.
- Шехерезада!
- Ну да. Ты их увидишь, когда Йоркиль приедет. Он захочет ими похвастаться. Бедняжка Глория. Вся трясется из-за мамы. Которая и половины всего не знает.
- В смысле, она знает только про одну волосатую варежку внутри ее трусов, - сказала Лили.
- Представить себе невозможно, правда? Ты посмотри на нее. Замухрышка, да и только.
- Что твоя молодая женушка, вся такая рассудительная. Очень…
- Очень эдинбургская. Смотри. Не может быть. Она еще и волосы все состригла. А мне нравилось, когда длинные. Вот почему у нее голова с виду такая маленькая по сравнению. Опять покаяние. Опять рубище и пепел. Нет, дело не в сиськах.
- Нет. В заднице.
- Вот именно. В заднице.
Адриано все вертелся на верхней перекладине турника, словно огненное колесо фейерверка или пропеллер. Кит подумал: подожду, пока он оттуда слезет, - а там пойду, немножко повозвышаюсь над ним. А Лили, будучи не вполне готова оставить все как есть, сделала окончательный вывод:
- Не задница, а блу́дница.
* * *
День растянулся в неуправляемую жару - ни облачка. Обед, "Гордость и предубеждение", чай, "Гордость и предубеждение", беседа с Лили на лужайке, возвращение Шехерезады с Адриано с теннисного корта, душ, напитки, шахматы… За ужином Глория Бьютимэн, разумеется, ничего не пила и говорила очень мало, смиренно склонив над скатертью лицо, очерченное твердо, но в форме сердечка. Уна, которую ожидали со дня на день, не появилась; Глория напрягалась и переставала жевать при каждой перемене в звуковом фоне; потом и вовсе перестала есть. Когда остальные потянулись за фруктами, она, взяв свечи, вышла - без сомнения, в поисках самого удаленного и пустынного крыла замка. Ее остриженная голова, ее фигура в платье уменьшались в дали коридора. Могло показаться, будто она намеревается по дороге опустошить ящички с подаянием или совершить напоследок обход прокаженных в погребе.
- Этот ранний уход, - сказал Уиттэкер вслед за лязгом тяжелой, но далекой двери, - омрачит наш вечер.
- Думаю, она страдает от любви, - сказал Адриано.
- Не от любви, - поправила Шехерезада. - Просто она страшно боится мамы.
- Погоди, - перебил Кит. - Ты говорила Глории, что рассказала Уне? Что они с ватерполистом-профессионалом только кокаин нюхали?
Адриано резко поднял глаза (вероятно, встревожившись при упоминании о ватерполисте-профессионале), а Шехерезада ответила:
- Да я только соберусь, как она начинает смотреть на меня этим жутким взглядом. Как будто я всех ее детей только что поубивала. Я и решила, ладно, пускай дальше смотрит.
- Поверьте мне, - удовлетворенно продолжал Адриано. - Она страдает от любви.
- Никакая это не любовь.
- Ах. Тогда придется мне и дальше страдать в одиночестве. L'amor che muove il sole e l'altre stelle. Любовь, что движет солнце и светила. Такова и она, моя любовь. Такова и она.
- Это противоположность любви.
После ужина Кит ушел в пятиугольную библиотеку со своим блокнотом. И составил список, озаглавленный "Резоны". Значилось там следующее:
1) Лили, 2) Красота. Красота Ше, сопровождающая ее денно и нощно, от которой я делаюсь уродлив. А красота не может хотеть. Не так ли? 3) Страх отказа. Позорного отказа. 4) Незаконность. В смысле общем и частном. Необходимая презумпция выше моего понимания. 5) Страх смутного представления о ситуации. В мире, где некогда распускала свои чары Фрида Лоуренс, эти выставки в ванной, может, ничего и не значат. Страх фатального непонимания.
К тому времени некое понимание у него появилось - об этих делах, о том, как приставать к девушкам. Ты наедине в комнате с желанной. И тут складываются два варианта будущего.
Будущее первое - будущее инерции и бездействия, уже знакомо до отвращения - совсем как настоящее. Дьявол, тебе известный.
Будущее второе - дьявол, о котором тебе не известно ничего. Гигант с ногами высотой с колокольни, руками толщиной с мачты, глазами, что лучатся и горят, словно страшные драгоценности.
Решение принимало твое тело. И он всегда ждал его указаний. На полу, покрытом толстым ковром, сидели они с желанной, и всякий раз, как игра достигала высшей точки, оба подымались, вставали на колени, и лица их разделяло лишь их дыхание.
В такой момент необходимо отчаяние - и оно у него было. Отчаяние у него было. Но тело его отказывалось действовать. Ему необходимо было, чтобы глаза затянула эта морось; необходимо было сделаться змием, чтобы впустить в себя древние соки и ароматы плотоядного.
Вернувшись к своему списку, он добавил шестой пункт: 6) Любовь. И стихотворение нашлось безо всякого труда.
Любовь меня звала - я не входил:
Я грешен был пред ней,
Но зоркий взгляд Любви за мной следил
От самых первых дней,
Я слышал голос, полный доброты:
- Чего желал бы ты?
- Ты мне достойных покажи гостей!
- Таков ты сам, - рекла…
- Ты слишком, при моей нечистоте,
Для глаз моих светла!..
Стихотворение - по сути, религиозное - продолжалось, там был счастливый конец. Прощение и чудесное согласие:
Любовь с улыбкой за руку взяла:
- Не я ль их создала?
- Я осквернил их, я грешнее всех,
Меня сжигает стыд… -
Любовь: - Не я ли искупаю грех? -
И мне прийти велит
На вечерю: - Насыться хлебом сим! -
И вот я хлеб вкусил…
Но в любви-то и состояла загвоздка. Ведь у него была именно любовь, а ей именно этого было не нужно. Он худел, а любовь росла. Невероятно худеющий человек - вот кто он такой. Кошка, паук, а дальше - субатомные частицы: кварк, нейтрино, нечто до того крохотное, что не встречает сопротивления, проходя через планету насквозь и вылетая с другой стороны.
* * *
- Возможно, я заблуждаюсь, - сказал он, - но на Шехерезаде, кажется, твои трусы?
- Due caffè, per favore… Как тебе удалось увидеть Шехерезадины трусы?
- Как мне удалось увидеть Шехерезадины трусы? Я расскажу тебе, Лили. Я кинул взгляд в ее сторону, когда она сидела на диване перед ужином. Так мне удалось увидеть Шехерезадины трусы.
- М-м. Ну ладно.
- Я хочу сказать, не такое уж это большое достижение - увидеть Шехерезадины трусы. Или твои. Вот чтобы увидеть трусы Глории - для этого, наверное, придется встать утром пораньше. Или Уны. Но увидеть Шехерезадины трусы - не такое уж большое достижение. Или твои.
- Хватит подлизываться… Нет, все верно. В наше время трусы - часть верхней одежды девушки.
После завтрака в постели, за которым последовало нарушение границ, так хорошо известное им обоим, Кит с Лили прогулялись вниз, в деревню. "Встречаться с собственной сестрой" - это, конечно, синоним скуки. Заниматься с собственной сестрой сексом - это, напротив (предполагал он), было бы незабываемо жутко. Заниматься сексом с Лили незабываемо жутко не было. Как не было и скучно, стоило лишь начать. И все-таки между его душой и телом не было согласия. Единственная связь, которая обнаруживалась между двумя его сестрами, была "низкая самооценка". Лили любила Кита, по крайней мере, так она говорила; но Лили не любила Лили. А именнно это, вероятно, понадобится девушкам при новом порядке - усердный нарциссизм. Странно, но, вполне возможно, факт: надо, чтобы им хотелось пойти к себе на хуй. Он сказал:
- "Я мальчик. Это девочка".
- Не надо, - попросила Лили.
- А чего они уставились? "Это рубашка. Это юбка. Это туфля".
- Хватит! Это некрасиво.
- Глазеть тоже некрасиво. Короче. Так на Шехерезаде твои трусы?
- Да.
- Так я и думал. Меня это потрясло. Сидит себе в твоих, можно сказать, самых клевых трусах.
- Я подарила ей пару… Я ей показала свои трусы, и они ей понравились. Вот я и подарила ей несколько пар.
Тут ему представилась следующая сцена: Кит показывает Кенрику свои трусы, и Кенрику они нравятся, и Кит дарит Кенрику несколько пар.
Лили продолжала:
- Она сказала, ее трусы, по сравнению с моими, как спортивные. Или как мужские плавки для женщин. Или мозольные подушечки… А ты неравнодушен к трусам.
- Я много страдал от их трусости, - сказал он.
На самом деле тема эта - Лилины трусы - была несколько деликатная. Когда она его бросила, в марте, за дверь она вышла в практичном белье. Когда вернулась - вернулась в клевых трусах. Что происходит у девушки в голове, размышлял он, когда она переходит на клевые трусы?
- Дорис, - сказал он с горечью, пожалуй, чрезмерной.
- Когда это было - Дорис?
- Задолго до тебя. Я ложился с ней в постель каждую ночь в течение пяти месяцев. Десять недель у меня ушло, чтобы снять с нее лифчик. Потом я наткнулся на трусы. Причем клевыми эти трусы не были. В клевых трусах клево то, что ты знаешь - они снимаются. Вот и все. Они помогают справиться с сомнениями.
- А ты и тогда был неравнодушен к трусам.