Юна сосредоточенно поморгала. Одна слезинка все же быстро выкатилась из левого глаза. Она слизнула ее, свела брови вместе. Гладкий лоб перерезали две неглубокие морщины. Сосредоточилась, чтобы вводить Василия в курс не закрытого ею дела. Вернулась к самому началу.
Всего через десять минут после одной сестры появилась на свет вторая, и это запоздание сделало Юлю младшей, нуждающейся в поводыре.
– О чем бы ни спросили нас обеих, я первая отвечала. За обеих. Даже когда про меня одну спрашивали, я говорила "мы". А Юленька… Юля всегда соглашалась. Так и привыкла. Была со мной и за мной. Мне бы сдержаться, ее выслушать, понять… – винила себя Юна. – Освободить ее от своей власти. Знаете…
Юна придвигается к столу, грудь ложится на столешницу, притянув взгляд Василия… Но Юна не успевает его заметить. Садится поглубже, скрещенные руки прижимаются к груди, и, глядя куда-то внутрь себя, она доверяется Василию:
– Мы плакали, когда родители купили нам разные кофты. Послушные были – надевали. И рыдали…
Все-таки заплачет?
Нет, Юна сцепляет пальцы в замок и сжимает их до побеления.
– Она настояла, чтобы я не отказывалась от стажировки. А сама тут… Тосковала, металась… Пока не попала на лекцию к Нестору. Послушала она его один раз и пропала. "У него глаза такие голубые! Каких не бывает!" – с не своей восторженностью процитировала Юна. Не иронизируя, а сокрушаясь.
Не притворяется ли она? – мелькнуло у Василия. Боль управляет ее осанкой, взглядом, речью… Он по себе знал, что организм физически не выдерживает постоянного скорбного напряжения. То и дело переключается…
А Юна, не замечая его подозрений, все глубже ввинчивалась в свою трагедию.
– "Мы с Нестором…" – говорит она не своим голосом. – Раньше "мы" означало только нас с ней, обеих. В автобиографиях обе одинаково писали: "Мы родились…"
Так вот в чем дело… Василий пристукнул себя рукой по бедру. Теперь понятно. У близнецов, значит, по-другому. Пусть Юна с Юлей и не сиамские. Не тела, так их души были слиты.
Все люди начинают свой путь от "я", некоторые к "мы" так и не приходят. А они шли наоборот: от "мы" к "я".
Младшая на эту дорогу даже не ступила. Не успела. Оставшись одна, искала и нашла того, кого смогла подставить в свое "мы".
Старшей придется торопиться, коли она хочет выжить. А если никто ей не поможет…
– В один миг Юлька поверила, что обрела и опору, и любовь. И то и другое. Если б хоть что-то одно… А так все это свилось в крепкие, невидимые миру путы. Я и не подозревала. Я не знала! Звала ее к себе. Хотели ведь вместе Европу обсмотреть. Всегда отказывалась. Дурацкие предлоги… Теперь-то понимаю – она боялась пропустить свидание. Дорожила любыми встречами с Нестором, а их возможность чаще всего сама и намечтывала. Сменила номер на мобильнике – чтобы связывал ее только с ним. Не аппарат, а привязь. Все время прислушивалась, вздрагивала от любой мелодии. В телевизоре у какого-нибудь киношного персонажа пиликнет, на улице или в метро – она выхватывает свою дощечку и проверяет, не он ли звонит… – Юна прерывается на несуетливый глоток водки. Заправляется, как машина бензином.
Бедная… – жалеет ее Василий. Те же самые симптомы наблюдал он весь последний год и у своей жены. Та, правда, купила второй мобильник и держала его у сердца – в кармашке на своей маленькой, девичьей груди. Секретный номер дала Нестору, а Василия просила использовать его только в экстренных случаях. Но дергалась от звонков на оба. Устроила себе пытку не одним, а двумя электротоками.
– Это уже при мне было, когда я вернулась. – Юна выпрямляет спину и придвигается к спинке стула – без поддержки ей слишком трудно держать осанку. – Юля ни за что не хотела, чтобы я пошла на его лекцию. Ему, кажется, так и не сказала, что у нее есть сестра… Но это не важно, – уже знакомой присказкой обрывает себя Юна. И про самое страшное говорит нахмуренно, как посторонняя: – Милиционеры осмотрели закуток во дворе университетской высотки. Куда она упала. Где ее нашли. В само здание даже не поднимались, не вычисляли келью или лестничный пролет, откуда она выпала. Сказали, что это обязанность следователей прокуратуры. А те тоже не сделали. Восьмое марта, праздник…
Меня потерпевшей не признали, поэтому прав на расследование – никаких. И все сведения, то есть их отсутствие, – тайна следствия. Улик, мол, нет. Якобы на теле следов насилия не обнаружено. Списали на самоубийство. И все. Дело закрыто. Я не верю. Это он ее вытолкнул. И из своей жизни, и из окна. Он виноват.
Виноват…
Виноват!
И в Лелиной смерти тоже.
Василий одернул себя, как только до него дошло, что он согласен с выводом Юны. Абсолютно согласен.
Нет, так нельзя. Это тупик.
Бизнес научил: рассматривай противоположную точку зрения. Сколь угодно неприятную.
Но пока у него слишком мало информации…
Ясно, что обе смерти случились вблизи Нестора. Если и правда Юля сама убилась, если Леля погибла из-за несчастного случая, то человеческому суду нечего предъявить. Но есть другой суд, и в его компетенцию им с Юной не надо бы вмешиваться.
И что тогда? Ничего не делать? Бездействие?
Нет, невозможно.
Значит, надо принять версию убийства. Расследовать хотя бы для того, чтобы ее исключить. Непроясненная боль – нарыв. Может кончиться сепсисом. То есть отравить всю жизнь.
С чего начать? За что зацепиться?
Знает Юна, были ли у ее сестры враги?
В лоб не спросишь после уже вынесенного ею приговора.
Конечно, только эмоционального.
Иначе зачем бы ей догонять Василия, зачем выпытывать про доказательства…
Юна поставила локти на край стола и всю тяжесть – и своего горя, и своего уставшего от рассказа тела – поместила в лунку соединившихся ладоней.
Стол не выдержал. Хлипкое одноногое сооружение опрокинулось. Смешались в кучу ложки-вилки-стекляшки…
Белая плошка с дымящимся лагманом, который только что принесли Василию, мчится по наклонной плоскости и приземляется на колени Юны. Она мгновенно раздвигает бедра. Горячее варево льется на пол, но несколько толстых белых макаронин червяками повисают на ее брюках.
– Не обожглась?! – От неожиданности Василий перескакивает на "ты".
Не небрежное, а сближающее. Даже такой ничтожный стресс – момент истины. Проясняет.
Преграда между Василием и Юной падает. Как будто раздетыми они оказываются друг против друга.
Василий кидается к ногам пострадавшей и смахивает разваренные скользкие трубки, которые липнут к его пальцам, а чуть надавишь – расплющиваются, оставляя пятна на материи. Подбегают официанты, поднимают стол, споро собирают железо и стекляшки…
А Юна замирает. Безмолвствует.
Вроде бы по ее вине суматоха… Женщины в таких случаях охают-ахают, громко рыдают, чтобы своими звуками, как крысолов дудочкой, увести всех подальше от мыслей о том, кто виноват. Если их не ранило, если ничего не повредили – придумают урон. Ущерб слишком маленький? Преувеличат.
– Пустяки, – только и говорит Юна, промокая бумажной салфеткой жирные пятна на пиджаке и брюках. – Лишила вас ужина… – рассуждает она вслух.
"Вас", – отмечает про себя Василий.
– Пустяки, – повторяет он за Юной. Улыбается. Сошло бы за немудреную шутку, но сказалось-то серьезно… – Сменим диспозицию? Отправимся в ночь, где улица, фонарь… Аптека нам не нужна?
– Нет, не повторится все, как встарь… – Юна без напряжения подхватывает простенькую цитату.
Оба будто оголили подкладку одежды в том месте, где фирмы пришивают свои ярлыки. Одинаковость вкусов сближает…
Юна чуть-чуть, но расслабилась.
Девушка из параллельного мира. В мире Василия сверяют только социальное равенство – по марке машины, по месту и рангу жилища… Какой фирмы часы, галстук, ботинки, где отдыхаешь – это выясняют мгновенно и заранее, чтобы не попасть впросак, вступив в деловые контакты. Лейблы Блока и даже Есенина мало кто распознает. И к статусу они не имеют никакого отношения.
Может быть, пока не имеют…
Думая о своем, Василий упустил момент, когда официант из-за его спины протянул узкую кожаную папку со счетом. Юна раскрывает ее и, повернувшись боком, лезет в сумку за кошельком. Но когда Василий подтащил папку к себе, она не борется за равноправие. Даже в ритуальную перебранку не вступает. Никаких "я сама заплачу… – нет, я…".
Женщина кротко подчинилась мужчине…
Василий заметил, что в счет включили разбитую посуду, оцененную так, как будто это был хрусталь и музейный фарфор. Моментально решился на трату, сопоставив сумму, которую можно было бы выторговать, и неудобство от спора, от потери времени… Времени, а не нервов: свои права он всегда отстаивал довольно хладнокровно.
Из вестибюля Юна направляется к двери с латинскими буквами WC, бросив через плечо: "Я на минуту". Василий отступает за кадку с живой развесистой пальмой.
В одиночестве становится труднее держать оборону от болезненных, неконструктивных мыслей. Кажется, это Леля ушла в туалет и сейчас вернется, как всегда винясь за долгое отсутствие…
Отвлекают. Из зала выскакивает высокая худая мымра, за ней – девица в шароварах и фартуке. Официантка визжит: "Сука! Платить за тебя я буду?" Круглое, почти детское личико перекосилось от злости. Видимо, слишком уж напрягалась, изображая восточную покорность и европейскую вежливость, которых требует колорит заведения. Прорвало.
Посетительница на ходу, чуть притормозив, вынимает кошелек из кармана кожаной куртки, сует официантке бумажную купюру и несется дальше. Прочь отсюда. Она всего лишь забыла про оплату. Что-то срочное сорвало ее с места. И ведь какая прыть у немолодой женщины…
Где-то он ее видел.
Ее или ей подобную.
То и дело попадаются бабы, знающие одной лишь думы страсть. Леди эти опасны. Особенно осторожным надо быть с немолодыми тетями. Уже накопившими капитал житейской мудрости и еще не потерявшими бойцовского азарта.
11
Не ведая о самочинном расследовании, затеянном Юной и Василием, подуставший Нестор раздумывал: не пора ли подышать свежим воздухом? Слишком уж много дымят сидящие вокруг пьяненькие художники. Для здоровья неполезно. Хотя его совсем не раздражали ни запах, ни никотиновый дымок над старинным дубовым столом, для сохранности покрытым прозрачной пленкой. Наоборот, приятно было вспомнить последнюю сигарету, выкуренную лет десять тому назад.
Он чуть отъезжает от столешницы, вытягивает ноги и отключается от галдящих соседей по столу.
Бросить курить оказалось не так уж и трудно. Резоны сошлись убедительные. На пастве сказывалось то беспокойство, которое он испытывал после каждой лекции. Тянуло подымить, а нужно было терпеливо выслушивать восторги, отвечать на вопросы, давать советы. Да еще подкашливать стал… Пошел к врачу. Пульмонолог из Кремлевки продемонстрировал темное пятнышко на целлулоидном черно-белом портрете Несторовых легких…
Вскоре после этого он согласился на свидание с одной из своих умных и красивых подруг. Ему казалось, что они оба понимают: так больше не встретятся. Слишком уж ясно было все случившееся с ними. Нет тайны – нет будущего. Перед финалом Тина так тесно сдвинула свои голые бедра, что он даже усмехнулся: "Да ты и без меня можешь обойтись". На что она с отчаянной гордостью прошептала: "Выучишься, если мужика удается заполучить раз в пять лет". Преувеличение, конечно. Или преуменьшение… Но пронзает такая откровенность. Откровенность последнего свидания…
В последней их постели он и затянулся с незнакомым удовольствием, а выходя из ее подъезда, сунул в урну почти целую пачку "Мальборо"…
– Нестик, ты не с нами! – погрозила голосом Вера. – Куда улетел? – Усердно играя роль хозяйки, она не в первый раз дергает своего гостя. Впрочем, забыв его представить присутствующим.
Нестор автоматически разводит уголки губ – изобразил улыбку и небрежно помахал ладонью слева направо: мол, все в порядке.
Ритуальный жест. Вспомнились руководящие стариканы на трибуне Мавзолея. Тоже играли по правилам. Что у них на душе было?..
Нестор снова уходит в свои мысли.
Что у кого на душе… Эту тайну можно узнать по спонтанным реакциям человека. Правдивы только нерассудочные, заранее не отрепетированные движения.
Но житейская мудрость в том, чтобы эту правду скрывать.
Сперва родители, потом обстоятельства учили его набору приемов, которые помогают прятать то, что у тебя на душе. По лицу умельцы читают сокровенное? Значит, прежде всего – работа над мимикой. Обиду и злость быстро сумел укротить, не выпускать наружу. Труднее было совладать с радостью и победным чувством. Азарт охотника, схватившего дичь, долго прорывался. Выдавал… А в России любят несчастненьких, всем недовольных.
Ничего, и эту задачу Нестор решил. Фасад стал непроницаемым.
Вроде бы удобная маска.
Проблема в том, что процесс не останавливается сам по себе. Нечувствительность идет все глубже и глубже. Эмоции отмирают. Неинтересно становится жить. И что в итоге получил? Старался скрыть себя истинного от людей, а вышло, что именно себя самого от себя скрыл.
Нестору это совсем не годилось. Лучше уж рисковать, чем бесцветно жить. С собой быстро управился. Освоил баланс. Небольшое умственное напряжение – и понятно, где можно расслабиться, открыться, а где – нет. Ошибался. Ну и что? Любой ляп поправим. Зато от жизни добился взаимности.
И сразу применил свои новые умения. Рассуждал просто: открытость – это и природная необходимость, и удовольствие. Дорогое удовольствие. Роскошь. Чтобы ее иметь, каждый устраивается по-своему. Предложение огромно. Исповедники, проповедники, психологи…
Он нашел нишу. Вычислил место, где ее выдолбить. Чтобы туда вмещался и нервный Христос, и нирванный Будда. Молитва и медитация (каждому – свое), которым учатся на его занятиях, помогают стать свободными, независимыми. Должны помогать.
– Можно я вас провожу? – Опрокинув табуретку, Гера рванулся к Нестору.
Тот только еще собирался встать со стула. Отодвинул тарелку, свесившийся край пленки подогнул под столешницу, чтобы не зацепиться и ненароком не сдернуть ее со стола.
Еще один "независимый", усмехается про себя Нестор. А вслух спрашивает порывистого и наблюдательного юношу, знает ли тот что-нибудь про жилище, где они столько времени пили-ели-говорили. Раз уж занесло в незнакомую компанию, то изучим все, что можно…
В выборе Вергилия по этому китчеватому аду Нестор не ошибся. Гера, полпред своей матери в России, знал не только всех собравшихся тут художников, но и эпопею того, как четыре коммуналки на двух этажах крепкого доходного дома превращались в хоромы для…
– Богатенького буратины… – Хозяин застолья перебивает добросовестного рассказчика. – Александр Панкратов, – четко артикулирует он свое имя, приподнимается на цыпочки, со стуком соединив пятки, одновременно резко наклоняет голову и сразу подбородок – вверх.
Якобы офицер… Вон как вымахал, а все играется… Нестор пожимает протянутую руку, называет себя.
– О! Сам Нестор! – Высокий, широкоплечий богатырь, мало похожий на художника, кладет руку на Герино плечо. Жест близости, под прикрытием которой легко отодвинуть человека в сторону. Что он и делает.
Черная облегающая майка со срезанными рукавами выставляет на обзор рельефные, накачанные мышцы. Длинные русые волосы схвачены аптекарской резинкой. Фигура, прическа – эффектная, запоминающаяся рама, а вот лицо…
Правильные пропорции, ускользающий взгляд. Сменит одежду, пострижется – не узнаешь.
И говорит как человек физического – не умственного – труда. Информирует как-то уж чересчур бесстыже, без ритуального сочувствия-соучастия униженным и оскорбленным. По-современному. Выгоднее быть на стороне начальника, работодателя. Нынче это даже заурядно. Ценится успех, власть, деньги… А интеллигентность, честь… Ау, где вы? Ни один из здешних не отзовется.
– Не шибко церемонились, когда в двадцатые уплотняли живших тут интеллигентов. Как аукнется, так и откликнется, – констатирует Панкратов.
Вроде бы – элементарная формула справедливости. Но сколько жизней такая простота сломала…
Сперва расселяли жителей. По сути – выселяли.
Двое стариков, дети тех, уплотненных, муж и жена – прямо Филемон и Бавкида – умерли в грузовике, который перевозил их со скарбом в новостройку где-то возле Кольцевой. Ехали в пятницу. Солнце, пробки. Какое ж сердце выдержит…
Два алкаша с разных этажей взяли деньгами и испарились. Сгинули.
В общем, с основной массой жильцов уладили за полгода. Только одна тетка держалась до последнего. Ведьма. С мотоциклом вместо помела. Правда, кто-то ее очень грамотно консультировал. Старая дева ни разу даже не повысила голос. Нет – вот и весь ответ. Не получилось взять ее на понт, как других. Пришлось раскошелиться на однокомнатную квартирку в соседнем переулке.
Как только Нестор услышал слово "мотоцикл", сразу вспомнил ту осаду. И героиню битвы. Молодец, Капитолина!
К тому времени плоская, тощая соратница была уже заслуженным ветераном среди его последователей. Всегда под рукой. Просить не надо – угадывает желания. Когда разрешил ей бесплатно посещать любые занятия, тихо выдохнула: "Я все для вас сделаю. Все". Помнится, прозвучало как-то угрожающе. Если б не смешная одежка Капитолины – вечная коричневая юбка до полу с блестящей тесьмой по подолу, кружевная кофта, обтягивающая отсутствующие формы, и много деревянных висюлек на плоской груди – он бы задумался, насторожился, а так…
Чем она может ему навредить? Все женщины преувеличивают свои возможности. Только улыбнулся про себя…
А Панкратов уже перешел к своим временным владениям. Поселился тут и руководит переделкой помещения. Самодеятельность, то есть всякие там дизайнерские решения, заказчик отметал сразу. Понимание красоты абсолютно индивидуальное у бывшего бандита. Впрочем, кто знает, бывают ли они бывшими…
Мясистые женские и мужские телеса сплелись в хоровод на свежеоштукатуренной двухэтажной стене. Фигур больше, они покучнее, чем в знаменитом матиссовском "Танце", но композиция по сути та же. Фреска…
Нестор вспомнил недавнюю Италию. Слушательница из первого его набора, узнав, что он будет в Пизе, позвала на концерт. Камерный оркестр, которым руководит ее муж, исполняет редкого Баха. Получил удовольствие. Ужинать поехали к ней за город.
Семья живет в палаццо XVII века с восстановленными фресками. На них – голубизна, обрамленная витиеватым коричневым узором. Деньги на то, чтобы открыть настенную живопись, дает государство. Всех оделяет, у кого в доме обнаруживается раритетная старость. В обмен на сохранность…
Ну а о здешней мазне вряд ли кто позаботится. Скорее всего, уже дети бандита, выученные в той же Италии, замажут сдобный китч, заказанный папашей.
А если дом простоит еще сто лет?
– Теперь – на второй этаж. – Производитель работ подхватывает Нестора под левую руку.
– Да, да, поднимись! – подает голос Вера. – Оттуда блик замечательный на всю нашу компашку.
– Вид, мама, а никакой не блик! – не слишком вежливо одергивает ее Гера.
– Черт, забываю русский! – Задев лицо рядом сидящего мужа, Вера машет рукой. – Ой-ой! Прости! – Она тут же гладит ударенного по щеке.
– Да у меня державинский вопрос, – отговаривается Нестор, высвобождаясь из объятий хозяина.
– Какой-какой? – с беззаботным непониманием переспрашивает Панкратов.