Через несколько минут, вернувшись в сад, Стелла не могла толком понять, что с ней случилось. Эдгар извинился за свое поведение. Это звучало так забавно и так убедительно, что она невольно вновь почувствовала к нему симпатию. Он напомнил ей об их добрых отношениях, сказал, что они для него очень важны, и вскользь упомянул, что уже пять лет не знал женщин. Умен был мой Эдгар, ничего не скажешь. Сказал, что совершил непростительный поступок, но благодарен, что она никому о нем не сказала. Стелле ни тогда, ни впоследствии не пришло в голову рассказать Максу об этом звонке, как и о поведении Эдгара на танцах.
Чарли все еще был на краю пруда. Крикнул матери, что там, кажется, змеи. Стелла села и раскрыла книгу, не стала отгонять сына от пруда, хотя он теперь наклонялся слишком низко, держался одной рукой за край, а другой шарил в воде. Она почти сразу забыла о нем и невидяще уставилась на заднюю стену дома, раскрытые французские окна гостиной, дверь, ведущую в холл, в конце его парадную дверь, расположенную с фасада, однако видимую с того места, где она сидела в тени старого ясеня. За парадной дверью находились подъездная аллея, деревья и Стена. На душе у Стеллы были легко, спокойно, словно порядок вещей, нарушенный своевольным пенисом, наладился и ее дружба с Эдгаром возобновилась.
Глава вторая
На той стадии Стелла не имела представления, насколько психически неуравновешен Эдгар Старк. Она не выслушивала, как приходилось мне, его патологические бредни, и хотя знала, что он совершил, оправдывала его, считая убийство жены просто преступлением по страсти, что, разумеется, позволяло ей романтизировать этого человека. Поняв это, Эдгар изменил тактику, однако, думаю, вначале он просто хотел, чтобы она убедила Макса благосклонно отнестись к его работе и обеспечить ему выписку. Тут Эдгар проявил наивность, потому что дела так не делаются. С моей точки зрения, гораздо целесообразнее было то, что он психологически обрабатывал Стеллу и, по крайней мере сначала, пытался использовать свою немалую сексуальную привлекательность как средство воздействия. То, что он намеревался воздействовать на жену врача, свидетельствует о непомерной грандиозности его планов.
В начале наших взаимоотношений я обсуждал с Эдгаром свою стратегию психотерапии. Сказал ему, что собираюсь разрушить его механизм защиты: уничтожить личины, претензии, все ложные структуры его расстроенной личности, потом, так сказать, выстроить его заново, с нуля. Поскольку этот процесс будет нелегким и долгим, ему потребуется вся поддержка, какую только я смогу оказать. Мы работали вместе почти четыре года. Однако его тайные свидания со Стеллой наводят на мысль, что он вел себя со мной вероломно. Совершенно не пытаясь разобраться в патологической природе своего отношения к женщинам, Эдгар содействовал развитию того процесса, который однажды уже привел его к убийству и, собственно, послужил причиной его госпитализации.
Затем произошло то, что вряд ли кто-то из них сознательно предвидел. Они не понимали – да и кто понимает это в подобных делах? – что неистовство чувства, которое он возбудил в ней, сокрушит барьеры осторожности и здравого смысла, сокрушит их хрупкое статус-кво.
Говорить со Стеллой о сексе было непросто. Она, естественно, считала неприличным быть откровенной, однако подробно описала мне, как все началось. Стоял ясный, солнечный день, и она несколько часов после полудня беспокойно ходила босиком из комнаты в комнату, не находя себе места. Солнечный свет лился в окна больших комнат первого этажа, и натертые полы сверкали. Стелла подошла к зеркалу над камином и, увидев свое отражение, нахмурилась.
Она слегка поправила прическу, поднялась наверх и переоделась в просторный летний халат с низким вырезом, затем села перед зеркалом на туалетном столике и подкрасила губы. Опять спустилась и встала перед французским окном гостиной, глядя на задний газон. Выпила немного виски. Утром Эдгар напрямик предложил ей прийти к нему в оранжерею. Это ее сильно взволновало. Она то выходила на дорожку, то возвращалась обратно. Секс с этим мужчиной – мысль, давно жившая в ее воображении, обрела потрясающую силу, когда была высказана откровенно.
Стелла вышла из дома в парадную дверь, прошла через подъездную аллею к калитке в высоком заборе, за которой начинался передний газон, превратившийся из-за небрежения в луг с густой травой и дикими цветами. Пересекла луг и очутилась у арочного проема в садовой стене неподалеку от оранжереи; встала в нем, прижавшись спиной к кирпичам, и замерла.
Ей было слышно, как Эдгар работает, как осколки стекла разбиваются в мусорном ящике. Она знала, что он должен обнаружить ее присутствие по тени, падающей на дорожку, но сомневалась, что сумеет до тех пор простоять там. Она сознавала, что может в любой миг счесть свое поведение нелепым и тут же вернуться в дом.
Тишина. Потом перед ней появился Эдгар. Не говоря ни слова, Стелла повела его в оранжерею, взяла в ладони его лицо и горячо поцеловала в губы. Они опустились на пол. Их скрывала невысокая кирпичная стена у основания каркаса. Стелла быстро обнажилась, пока Эдгар стоял над ней на коленях, расстегивая брюки.
Я вел беседу осторожно – не мог не считаться с ее нежеланием рассказывать о том, что произошло дальше. Мне представляется, что все произошло порывисто, примитивно, что оба находились во власти инстинкта, неудержимого желания. Он взял ее сразу, грубо, и ей хотелось именно этого, она была так же распалена, как и он, им было не до застенчивости и колебаний. Все окончилось быстро, и после этого она, горячая, раскрасневшаяся, побежала в дом и сразу устремилась наверх, в ванную. Эта ванная мне знакома. Оборудование там ни разу не менялось. Большая ванна с потускневшими бронзовыми кранами стоит на когтистых ножках, кафельный пол потерял свой первоначальный цвет. В терракотовом горшке у двери пышно растет папоротник, прекрасно чувствующий себя в тепле и сырости, рядом с горшком стоит большая корзина для белья.
Из кранов хлынула вода. Стелла сбросила одежду и влезла в ванну. Нервное возбуждение прошло. Она лежала в горячей воде около часа, закрыв глаза, совсем бездумно, хотя, пожалуй, не совсем – где-то в глубине шевелилось сознание того, что она недавно совершила. Это нельзя было обдумывать, признавать; однако существуют формы переживаний, выходящие за пределы механизма подавления, и в потайных уголках ее души возникал вопрос, не повторит ли она того, что сделала. И хотя Стелла не задавалась этой мыслью, яростно прогнала бы ее, мелькни она в сознании, но все же уяснила, как уясняют все не допускающее обдумывания, что ответом является "да".
Несколько часов спустя Стелла сидела на заднем газоне под старым ясенем, утопая в белом плетеном кресле, держа в руке стакан с виски, а на коленях – книжку, и вдруг услышала, что Макс пытается отпереть парадную дверь. Она вошла в дом, пересекла холл и впустила его; у Макса, видимо, произошла какая-то путаница с ключами. Он был в темном костюме, с распущенным галстуком, усталый, изнуренный жарой и больше всего на свете хотел пить.
– Ужасный день, – сказал Макс.
За его спиной, по ту сторону подъездной аллеи, на фоне вечернего неба темной массой вздымались сосны. Стелла обняла Макса с несвойственной ей горячностью, и у нее в голове мелькнула ироничная мысль, что прелюбодейку влечет в объятия мужа сознание собственной вины.
– Вот тебе на, – сказал он, пока Стелла держалась за него, как утопающая, – это еще что такое?
Она подошла к зеркалу на пустом камине и стала приглаживать волосы, пытаясь найти в лице какое-то свидетельство греха.
– Ничего. Просто соскучилась по тебе сегодня.
– С чего вдруг?
Стелла повернулась к мужу. В голосе его звучало искреннее любопытство, и она увидела в этом мужчине психиатра – вернее, мужчина исчез, и появился психиатр. Ей стало ясно, что он исследует этот фрагмент ее душевной жизни и ищет ему объяснение. В ту же минуту Макс сделался ее врагом. Она поняла, что любая откровенность с ним опасна и свой жуткий секрет нужно скрывать очень тщательно от этого внезапно ставшего чужим человека с ужасающе острой способностью вторжения в душевный мир.
Стелла налила виски ему и себе и подумала: "Он запросто узнает обо всем, если я не буду постоянно начеку. Не по какой-то моей неосторожности, а читая мои мысли – читая меня, словно книгу, находя доказательства в нюансах поведения, мимолетном выражении лица, отсутствии определенных реакций, о чем я даже не буду догадываться. О, я должна быть настороже, с этой же минуты". Но ей не пришлось немедленно приводить в действие свою политику притворства, потому что вбежал Чарли и, тяжело дыша, стал рассказывать отцу о кости, которую нашел на болоте.
– Наверное, она человеческая.
– Очень сомневаюсь в этом, – с улыбкой возразил Макс.
– По-моему, – зловеще произнес Чарли, – там произошло убийство.
Стелла отошла к окну, уставилась на заходящее солнце и предалась мечтам о своем любовнике.
В последующие три дня она то и дело думала о нем, ни разу не выходя в огород. Однажды за ужином Макс испугал ее, упомянув его фамилию.
Скрыла ли она свой испуг, услышав ее из уст мужа?
Стелла считает, что да, хотя, возможно, Макс просто не заметил ее испуга – его мысли часто где-то блуждали. Он сказал, что Эдгара Старка потребовали на несколько дней в сад священника. "Слава Богу, – подумала она, – мне теперь не придется постоянно представлять себе его у нас в саду".
Прошло несколько очень тревожных дней, потом Стелла начала успокаиваться. Она решила, что это облегчение вызвано сознанием, что рискованный поступок сошел с рук, с удивлением обнаружила в душе новую привязанность к Максу и поняла, что благодарна ему за отсутствие подозрений, за невольно предоставленную ей возможность скрыть свой преступный секрет. Таким образом, первый острый приступ ужаса из-за своего вопиющего проступка – секса с пациентом меньше чем в пятидесяти ярдах от дома – стал проходить, и она сказала себе, что это был миг умопомрачения, не более того, и, разумеется, он никогда не повторится. Однако ее беспокоило, что Эдгар вернется в сад, и тогда при желании она сможет его найти.
Теперь, вполне предсказуемо, по мере того как они двигались к тайным свиданиям и приданию им структуры, Стелла начала создавать в сознании своего рода арабеску, некий узор чувств и мыслей, которые должны были повлечь ее обратно к Эдгару. Она рассказала мне, как однажды жарким июльским утром надела широкополую соломенную шляпу, вышла с чашкой чая на северную веранду и стала смотреть, как пациенты возят на тележках валежник и прочий мусор из запущенной части сада. Эта часть не знала ухода уже много лет, она представляла собой склон пологой лощины, по дну которой проходил забор, на гребне второго склона начинался лиственный лес.
Макс хотел расчистить лощину и покрыть ее новым дерном. Его воображению рисовался холмистый луг, и Стеллу это беспокоило, потому что в таком случае их владения стали бы обширнее, чем она привыкла считать. Ей приходило в голову, что Макс ставит перед собой честолюбивую цель заодно расчистить и окультурить территорию больницы, сделать из нее копию своего сада.
Пациенты работали уверенно. Сухой валежник быстро занялся бело-золотистым пламенем, выбрасывая фонтаны искр. На пламя они набросали подсохшей травы, скошенной на заднем газоне, трава приглушила пламя, от нее повалили клубы черного дыма. Пациенты отступили от него и оперлись на вилы. Один обернулся и, прикрыв рукой глаза от солнца, устремил взгляд туда, где Стелла стояла в соломенной шляпе, с чашкой чая в руке. Она ответила ему немигающим взглядом.
Собственное поведение озадачило Стеллу. Она спросила меня, что оно означало. Никакой цели у нее не было, она просто стояла там, пристально глядя на того человека. Пациент взял тележку за ручки и покатил вверх по склону, не прямо в ее сторону, но по дорожке, ведущей к калитке в заднем заборе. На нем были пузырившиеся на коленях брюки из желтого вельвета и голубая больничная рубашка без воротничка, незастегнутые манжеты которой колыхались вокруг запястий. Он остановился, убрал со лба прядь волос и утер пот красным платком, таким же, как у Эдгара. Она продолжала смотреть на него, и он это знал. Стелла принялась легонько обмахиваться соломенной шляпой, потом раздосадованно повернулась и вошла в дом.
Я не сказал ей, что вследствие своих отношений с Эдгаром она стала не только отождествлять себя с пациентами, но и эротизировать их. Она эротизировала тело того пациента.
Всю ту неделю Эдгар проработал в саду священника, а в понедельник вновь появился у оранжереи. Стелла знала, что он там, слышала, как он работает, и догадывалась, что делает. Ждала, когда Макс уйдет в больницу, а Чарли укатит на велосипеде. Она решила, что при встрече с Эдгаром будет держаться холодно, даст ему понять, что случившееся было ошибкой, о которой нужно забыть и которая, разумеется, никогда не повторится. Они будут держаться друг с другом соответственно своему положению. Стелла не сомневалась, что он поймет правильность такой линии поведения. Она пересекла двор и зашла в огород. Эдгар был там, и при виде его сердце ее запело.
У Стеллы все определяло сердце, язык сердца.
Эдгар стоял у своего верстака, старого стола для посадки растений в горшки, за которым плотничал. Он стоял спиной к ней и, хотя наверняка слышал ее шаги, не оборачивался, пока Стелла не подошла к нему почти вплотную, потом резко повернулся. Они оказались лицом к лицу. Стелла дрожала. Эдгар коснулся ее щеки, улыбнулся ее волнению.
– Слава Богу.
Стелла прислонилась к стене и ощутила сквозь блузку ее приятное тепло. О том, чтобы противиться искушению, не могло быть и речи. Она потерпела поражение. Его большие руки упирались в стену по обе стороны ее головы. Эдгар подался вперед, приблизив лицо к ее лицу. Стелла спокойно посмотрела ему в глаза, хотя мысли ее были отнюдь не спокойными, и вцепилась в его рубашку.
– Ты думал обо мне?
Эдгар кивнул. Стелла потянулась к нему, и пока они целовались, его рука поползла от ее груди к бедру, потом к паху.
– Не здесь, – прошептала она и оттолкнулась от стены, заставив его отступить, постояла под аркой и повернулась к Эдгару. Он стоял перед оранжереей, вытирая пальцы о тряпку и пристально глядя на нее. Она пошла по лугу к сосновой рощице, никого там не увидела, побродила между деревьями и легла в заросли папоротника. Лучи солнца падали ей на лицо сквозь ветви, и она подняла руку, заслоняясь от них.
Расстегнув блузку, Стелла ждала Эдгара, и вдруг послышались голоса. Она села. Слов было не разобрать, но голоса принадлежали мужчинам и доносились с луга. Стелла затаила дыхание. Она поняла, что происходит. Эдгар встретился с шедшим по лугу Джоном Арчером. Они разговаривали, а она тем временем сидела, прячась под деревьями в двадцати ярдах. Через несколько минут ее охватил какой-то дикий порыв – ей хотелось расхохотаться, неистово завопить из-за комической непристойности своего положения, так как она невольно вообразила реакцию Макса, представила, что сказал бы он, увидя прячущуюся в роще жену, полураздетую, лишенную нескольких тайных минут наслаждения с Эдгаром Старком, потому что санитар случайно перехватил этого мужчину, шедшего на встречу с ней.
Голоса удалились и затихли. Стелла выскользнула из рощицы, побежала через подъездную аллею в дом, поднялась наверх, приняла ванну. Голова у нее слегка кружилась, когда она вернулась в гостиную и налила в стакан виски. Села с книгой в кресло, поставила рядом стакан и закурила сигарету, что случалось не часто.
Собственная реакция изумила Стеллу. Ей хотелось расхохотаться – что это означало? Она прекрасно сознавала, что произойдет, если ее обнаружат. Значит, ей было наплевать на последствия! Такова была ее трактовка. Я предположил, что это желание могло объясняться гневом.
Каким гневом?
Гневом на Макса. Мне представляется совершенно ясным, сказал я, что ее поведение связано с желанием причинить Максу боль.
Стелла покачала головой. "Не думаю, Питер", – возразила она, но я подозревал, что ее душу переполняет злость. Говорить об этом она была пока не готова, и я не принуждал ее. Всему свое время.
Следующей стадией явились тайные свидания – назначение времени и места, придание им структуры. Разумеется, все осложнялось тем, что свобода передвижений у Эдгара была ограничена, но, несмотря на это, они находили и время, и место. Их всегда находят. С тайными свиданиями все уладилось.
На другой день после того, как Джон Арчер перехватил Эдгара, они встретились возле оранжереи, и Стелла сказала, что надо бы как-то устроиться.
Эдгар стоял у верстака. Последовала долгая пауза.
– Значит, хочешь продолжать? – наконец спросил он.
Стелла сидела на скамье в тени стены. На ней были темные очки и соломенная шляпа. Она приподняла голову и кивнула. Эдгар слегка отшатнулся и снова принялся за работу.
– Арчер, – вполголоса произнес он.
У Стеллы была с собой корзина, в ней лежало на всякий случай несколько цветов. Она встала и пошла по дорожке к дому. Джон Арчер шел навстречу ей, хрустя ботинками по гравию. Стелла немалым усилием воли заставила себя держаться естественно.
– Доброе утро, мистер Арчер. Благодаря вам у нас растут превосходные помидоры – сочные, сладкие.
Он приветливо кивнул и что-то сказал о летних салатах. Стелла задумалась, что было в его немигающем взгляде, который заставил ее насторожиться. Возможно, ничего. Возможно, дело просто в ее нечистой совести. Арчер умел заставить человека говорить, создать молчание, которое необходимо заполнить, а такие люди всегда вызывали у нее беспокойство.
Причины для беспокойства у нее были. Джон Арчер обо всем докладывал мне, а у него был зоркий глаз и проницательный ум, не менее проницательный, чем у Эдгара; он поставил меня в известность об этой расцветающей дружбе. Возможно, я совершил ошибку, но решил ничего не предпринимать. Эта дружба вызывала у меня любопытство. Эдгар в течение пяти лет был оторван от женщин.
Крикетное поле для сотрудников больницы представляет собой полосу ровной земли, окаймленную соснами, между ней и садом Рейфиелов проходит дорога, ведущая к главным воротам. За деревьями с больничной стороны другая, проселочная дорога идет вниз по склону невдалеке от Стены, огибает дом священника и выходит на болото. Чуть повыше ее в тени сосен стоит павильон с видом на поле. Это красивое старое деревянное здание с драночной крышей и флюгером. Вдоль его фасада тянется тенистая веранда, откуда мы наблюдаем за игрой, а внутри находится прохладная полутемная клубная комната с баром.
Тем летом пациенты постоянно работали в саду священника, потому что у него, как и у Макса, зародилось множество планов, в том числе строительства теплицы. Эдгар был у нас лучшим плотником, и в нем часто возникала нужда. Он ходил из сада в сад без сопровождения; павильон располагался неподалеку от дорожки, пролегающей по склону холма. У Стеллы были ключи от павильона, поскольку она входила в крикетный комитет.
Так что место для свиданий быстро нашлось.