18
Нюра Сущева была и с телевизором, и одинокая, правда, не вполне. Муж Анатолий постоянно пребывал где-то на заработках. Был когда-то просто механизатором, молчаливым и работящим парнем, за него многие девушки хотели бы замуж, но Анатолию нравилась только красоточка Нюра. А Нюра искала другую судьбу. Уехала в Полынск, работала официанткой в ресторане, имела большой успех, но потом случилась какая-то темная история с дракой двух претендентов, кончившейся гибелью одного из них, Нюра вернулась в Анисовку, поскучала и уехала в Сарайск. Работала на кондитерской фабрике, сошлась с женатым заместителем директора, забеременела и – неудачный аборт, заражение, операция, после которой врачи сказали: детей никогда не будет. Нюра сначала даже и не горевала: есть огромное количество мужчин, для которых небеременеющая женщина – сущий клад. Никакой осторожности с ней не надо. И тут Нюра влюбилась в одного красивого и знаменитого на весь Сарайск человека, то ли бандита, то ли депутата (впрочем, одно другому не мешает). Тот ответил ей взаимностью, но когда узнал, что у Нюры не может быть детей, огорчился и бросил ее. Почему-то и бандиты, и депутаты очень озабочены разведением потомства. Чуют, видимо, что срок их благополучия, а иногда и самой жизни недолог, так хоть дети останутся! Нюра пустилась во все тяжкие и легкие после такой неприятности, имела трения с милицией и вскоре решила вернуться в Анисовку. Сумела, однако, отделиться от родителей, купить домик. И опять Анатолий пришел к ней. Ему было уже за тридцать, но и Нюре к тридцати подъехало. И она согласилась жить с ним, но поставила условие: чтобы муж обувал, одевал, как она того достойна, чтобы в доме все было, что у людей есть – и не в деревне, а в городе. Анатолий согласился, но в Анисовке на такое обеспечение жены денег заработать было нельзя, вот он и стал мотаться на приработки. Месяца три-четыре где-то вкалывает без просыпу, потом приезжает, задаривает красавицу-жену и дня через три уезжает, боясь ей наскучить. А Нюра, между прочим, все теплей к нему относится, но боится в этом признаться. Встретила она Кравцова и Вадика неприветливым криком:
– Ничего не знаю! Анатолий приедет – у него спрашивайте! Он муж семьи, он в курсе!
– Ты пойми, смертельная опасность! – объяснял Вадик. – Вопрос-то простой: давала ты Володьке Стасову самогон или нет?
– А с чего я ему буду давать? – улыбнулась Нюра. – Никому я ничего не давала! – И вдруг спросила Кравцова с неожиданной задушевностью:
– Ну, как вам у нас? Нравится?
– Очень, – признался Кравцов, глядя на огромный телевизор, стоящий на тумбочке со стеклянными дверцами.
– Хорошая штука! – оценил он.
– Муж привез, – похвасталась Нюра.
– Только стоит неудачно, свет на экран падает.
– Ничего не падает, – возразила Нюра. – Уже год так стоит, все нормально!
– Ты лучше скажи, кто самогон гонит и продает! – гнул свое Вадик.
– Не знаю! А что, кто-то гонит все-таки? – удивилась вдруг Нюра. – Надо же! Ай-ай-ай! Нехорошо!
Вадик аж дернулся от досады и вышел. А Кравцов мягко спросил:
– Муж, значит, отхожим промыслом занимается?
– Вроде того, – не отрицала Нюра. Но уточнила: – Честно зарабатывает свои деньги!
– Это понятно. Для такой женщины приятно зарабатывать. А налоговая инспекция не беспокоит его?
– С какой это стати? Он что, банкир или фабрикант?
– Нет. Просто когда люди трудятся в разных местах, у них, как правило, заработки нелегальные. Не платят они налогов с них. Это я так, к слову, – улыбнулся Кравцов. И вышел.
Нюра его улыбке не поверила. В городе жила, мужчин много видела, в том числе милиционеров, в улыбках разбирается. Эта улыбка ей совсем не понравилась.
Она выглянула в окно и увидела, как Кравцов и Вадик идут по домам.
19
Кравцов и Вадик ходили по домам.
Старуха Квашина долго рассматривала бутылку, которую показал ей Вадик, и наконец прочитала по слогам:
– Сод-пас!
Вадик ничего не понял:
– Какой "содпас"?
А Кравцов тут же сообразил:
– Это бабушка латинские буквы по-русски прочитала.
Вадик посмотрел: действительно: cognac, содпас получается...
Но таких бутылок Квашина не видела, никому самогона не продавала, и телевизор у нее никто не двигал.
Пожилой одинокий Батищев, у которого в доме стоял черно-белый "Рекорд" 75-го года выпуска, ответил однозначно:
– Мурзину? Ничего не давал. И Володьке тоже. Да и дать нечего. А зря. Я в том смысле, что это же народный промысел. Надо как в Китае. Там у всех народный промысел. Каждая семья сидит и что-то делает. И государству продает. В России самогон не запрещать надо, а народным промыслом признать!
На подходе к дому Синицыной Вадик сказал, что уже был у нее.
– Еще зайдем, – не поленился Кравцов.
Они зашли, Кравцов завел вежливый разговор. И в ходе разговора увидел на тумбочке четыре пятна по периметру. А телевизор, между прочим, стоял в другом углу, на столе, напротив дивана.
– Правильно, – сказал он. – Для глаз самое лучшее расстояние – три метра. А тут он слишком близ– ко был. Как только Мурзин не расколотил его, когда волок?
– Это уж точно! – подхватила Синицына. – Еле дотащил, паразит! Я аж пожалела, что связалась с ним.
Тут она поняла, что сказала лишнее, но было поздно.
– Очень я вас уважаю, Зоя Павловна, – признался Кравцов, прижав руку к сердцу. – Но вот какая штука: народ потравиться может. Вы уж показывайте, где ваши запасы.
Синицына, делать нечего, открыла подполье. Изъятый самогон Вадик проанализировал, но следов метанола не нашел.
И до самой ночи ходил Кравцов по селу, беседуя с людьми, усовещая, применяя некоторые тактические уловки, которые хорошо сработали.
20
Тактические уловки Кравцова сработали.
Поздней ночью он ужинал разогретой тушенкой, и вдруг явилась Нюра. Оглянувшись, она торопливо прогово– рила:
– Я вот что. Я вам с перепугу наболтала неизвестно чего. Ну, про мужа. Он на самом деле ни копейки не получает! Дурной он у меня, простой, обманывают его все! Так что налоговой инспекции с него взять нечего!
– Это хорошо, что вы объяснили, – одобрил Кравцов. Но ждал еще чего-то. И дождался. Нюра, опять оглянувшись, сказала:
– А что касается самогона, то записывайте, только не говорите, что я сказала. Пишите. Гонят и продают: Супреевы, Куропатовы, Лежневы, Юлюкины, Микишины, Синицына Зоя Павловна...
Ушла Нюра – пришла Куропатова. И тоже много кого назвала.
Ушла Куропатова – пришел Дуганов. С письменным списком.
Ушел Дуганов – пришел пьяный Савичев. С уверениями, что он сам не гонит, а гонят и продают следующие... – И перечислил.
Даже Хали-Гали явился. К упомянутым добавил всех остальных, сказав в финале:
– Ну, и я гоню.
– Не боишься, дед? – спросил Кравцов.
– А чего?
– Вдруг это ты отраву изготовил? Судить будут.
– До смерти не засудят, да и старый я уже, – спокойно сказал Хали-Гали. – С другой стороны, судить в Сарайск повезут. Сам-то я сроду не соберусь. Хоть посмотрю, как там сейчас. Давно не был.
– А если выездное заседание? Суд в этом случае сюда приедет.
– Да? – Хали-Гали отхлебнул чаю, в который положил шесть кусков сахара, подумал и сказал: – Тогда я не гоню.
– А я записал уже!
– Мало ли чего тебе послышалось. А хочешь, я тебе серьезную версию скажу? – предложил Хали-Гали.
– Ну, скажи.
– Это Дикий Монах вредит! Не может он простить, что товарищей его советская власть с места согнала. Они тут до революции в пещерах жили, монахи. Всех согнали, а он остался. Он молодой тогда был, а сейчас ему сто лет с лишним. Но держится. И вредит.
– Так советской власти нет давно.
– А он знает? Он же дикий! Ты бы вот занялся делом, нашел его и сказал, что нету советской власти. Может, он успокоится. А то ведь вредит! Куприков новую сеялку вывел в поле – все диски поотлетали! Он глядь – а смазки нету. Сухо! А он его ведь все прошприцевал перед этим. Куда смазка делась? Или корову Колымагиных в овраг кто-то спихнул. И отраву он подлил, это точно!
– Ты еще про сома расскажи, – улыбнулся Кравцов. – Пятиметрового.
– Пять не пять, а четыре будет, – уступил Хали-Гали. – Вчера ночью опять видел: вода буром снизу поперла, будто кто играет там в глуби. Я серьезно го– ворю!
– Ладно, дед, спать пора. Мне с утра в город надо.
21
Кравцов с утра съездил в город. Говорил там с окончательно пришедшим в себя Мурзиным. Вернулся. И потребовал у Шарова, чтобы тот собрал чуть ли не все село для предъявления результатов расследования и принятия решительных мер.
– Еще чего! – сказал Шаров. – А работать кому?
– Ну, будем ждать следующего отравления.
– Не пугай, пуганые! – невежливо ответил Шаров.
– Дело ваше, – пожал Кравцов плечами и отвернулся к окну.
Вадик, присутствовавший при разговоре, взвился:
– Как же так, Андрей Ильич?! Павел Сергеевич все блестяще расследовал – и все даром?
– Чего уж он там расследовал... – буркнул Шаров.
– Как чего? – воскликнул Вадик.
И взахлеб начал рассказывать то, что успел узнать от Кравцова, гордясь своей причастностью.
Суть свелась к следующему: Мурзин шел домой после выпивки с Суриковым. Он зашел к Синицыной и попросил в долг бутылку. Она за это велела ему переставить телевизор. Расплатилась самогоном в известной всем коньячной бутылке. Мурзин ее махом выпил и упал. Но фокус в том, что бутылку эту Синицына, как выяснил Кравцов с помощью добровольных свидетелей, приходивших к нему ночью, взяла у Репьевых, как раз из-за бутылки, ей бутылка понравилась. А Репьевы ее получили от Малаевых-младших за вязку березовых веников, они их, как известно, вяжут лучше всех. А Малаевы получили в порядке благодарности за помощь при копке огорода от Опряткиных. А Опряткины в свою очередь... – ну и так далее.
Хали-Гали, присутствовавший при разговоре, в этом месте удивился:
– А зачем друг у дружки-то брать? Мы все сами – гонщики! И откуда эта отрава-то взялась?
Вадик охотно объяснил:
– А Мурзин в районе купил как жидкость для чистки механизмов. Но учуял спирт и пожалел. И влил для крепости в несколько бутылок. Из них половина были коньячные, которые, пустые, ему презентовала Инна Олеговна, ваша жена, Андрей Ильич, когда он ремонтировал у вас нагревательную колонку...
– Короче! – потребовал Шаров.
– Короче, Мурзин через некоторое время дал их на день рождения Лыкиным, потому что у Мурзина на тот момент были излишки, а Лыкины...
– Ясно, ясно! – оборвал Шаров.
– В общем, произошел круговорот метанола в природе! – объявил Вадик. – И он вернулся к Мурзину, который, то есть, от собственного самогона и отравился! Правильно я все изложил, Павел Сергеевич?
Кравцов повернулся и обратился к Шарову сугубо служебно:
– Отрава еще где-то есть. Необходимо потребовать уничтожения всех запасов самогона, существующих на текущий момент. Список людей, гонящих самогон, у меня имеется. Мне одному ходить по домам или вы все-таки поддержите?
– Люди узнают, что на них соседи наговорили... Пообижаются друг на друга, – вздохнул Шаров.
– Вы обиды боитесь или хотите, чтобы все живы остались?
– Ладно, пошли!
И они отправились по селу.
22
Они отправились по селу в сопровождении Цезаря, который размышлял о том, что, видимо, Павел Сергеевич принял участие в какой-то деревенской игре, условия которой: сначала громко поспорить, потом вытащить что-то стеклянное и разбить или вылить из него страшно вонючую жидкость. Кто больше разобьет и выльет, тот и выиграл. А может, проиграл, Цезарь еще не разобрался.
Народ на Кравцова очень обиделся. Странно, но начальник Шаров воспринимался ими в данной ситуации как лицо подневольное, потому что он довольно пассивно присутствовал при этой акции. Кравцов приходил в дом, предъявлял хозяевам доказательства самогоноварения в виде показаний соседей и односельчан, записанных им на листке, говорил о грозящей опасности и требовал сейчас же уничтожить имеющийся продукт, обещая, что после этого никаких претензий не будет. Листок на людей действовал больше всего. Они не заглядывали в него, не проверяли точность записанного, срабатывала их привычка расценивать всякую письменность в руках чиновного человека как неопровержимый документ. И люди, что поделаешь, повиновались. Но вместо благодарности за то, что от них отвели беду, Кравцов слышал лишь насмешки, язвительные слова, а иногда и прямую грубость, на которую раздосадованный сельский житель бывает если не щедр, то способен.
Это уязвило Вадика, хотя на него нелюбовь народа тоже почему-то не распространилась (может, потому, что его не принимали всерьез). Сидя вечером в медпункте, он говорил Нине о несправедливости и заключил:
– Толпа гениев не понимает!
– А он гений? – задумчиво спросила Нина.
– Очень умный человек – как минимум! Но есть одна вещь, которую он не понял. И я тоже! – Вадик осмотрел на свет пробирку с метанолом. – Мне кажется, это фантастика. Или даже за гранью. По моим подсчетам, метанола в бутылке, которую Мурзин выпил, было столько, что он три раза помереть должен! И уж как минимум ослепнуть. А он живой и даже зрячий. Как? Не понимаю!
23
Но Кравцов не понимал еще одну вещь, о которой не сказал Вадику. Обходя дворы, он наведался и к вдове Кублаковой. Та без лишних разговоров вынесла хранившуюся на всякий случай литровую бутыль самогона и вылила. Присутствуя при этом, Кравцов случайно посмотрел в открытые двери сарая и увидел там на веревке мокрые после стирки штаны и рубашку. С понятной легкостью он определил, что штаны и рубашка – милицейские. А Люба, заметив его взгляд (который он, правда, тут же поспешил сделать рассеянным), как бы походя пихнула дверь ногой, она закрылась, скрывая одежду. Кравцов еще не понял смысла увиденного, но догадался, что имеет дело С ОЧЕРЕДНЫМ ЗВЕНОМ В РАССЛЕДОВАНИИ ОБСТОЯТЕЛЬСТВ ГИБЕЛИ КУБЛАКОВА.
Глава 4
Укроп
1
Если кому-то показалось, что наша Анисовка – село благостное, тихое, оазис социального умиротворения и экономического удовлетворения, то успокойтесь: многое тут худо, как и везде. Правда, везде, имея в виду сельскую местность, статистика правонарушений отмечает в последние годы снижение числа убийств, грабежей, изнасилований и воровства, но это, увы, не от улучшения нравов, а оттого, что оставшимся на селе в подавляющем количестве старикам, старухам, инвалидам и малолеткам большинство перечисленных преступлений просто не под силу.
Но все-таки в Анисовке благодаря винзаводу, окрестным садам, близости к райцентру, то есть Полынску, и недалекости от областного Сарайска, куда местные жители возят свою сельхозпродукцию, сохранилось немалое количество трудоспособного населения, в том числе молодежи. В семидесятые годы прошлого века на месте деревянного старого клуба был построен аж двухэтажный кирпичный Дом культуры с кинозалом, библиотекой, бильярдным залом и прочими помещениями для досуга. Регулярно устраивались танцы. Сейчас этого нет: вследствие совместных ошибок проектировщиков и заезжих строителей здание с течением времени сильно перекосилось, что привело к трещинам в стенах и обрушению крыши в двух местах. Всё собираются отремонтировать, но не хватает то денег, то времени, то свободных рабочих рук.
Дом культуры чем еще был хорош? Если, например, молодежь Буклеевки хотела подраться с молодежью Анисовки на основании того, что молодежь Анисовки много о себе думает, то традиционно приезжала на мопедах, мотоциклах и грузовиках именно сюда, подгадывая к кино или к танцам. Об этом узнавали милиция и власть, предотвратить побоище не могли, поэтому оно, как правило, свершалось, и часто жестокое, до крови и увечий, но все-таки под некоторым контролем, все-таки дерущиеся понимали, что им до окончательного зверства дойти не дадут, рано или поздно разнимут (чего втайне все и желали). В результате за двадцать с лишним лет существования Дома культуры произошло только одно убийство, да и то почти случайное: Леня Райков из Буклеевки, дерясь, оступился и очень неудачно упал головой на железный штырь, оставшийся от флагштока, на котором когда-то поднимали в праздничные дни государственный флаг, а также вымпелы, полученные за победы в социалистическом соревновании. Леня с проломленным виском скончался на месте, и его очень жалко, парень был веселый, неплохой. Но если бы битвы происходили не возле клуба, не под контролем властей и милиции, а где-нибудь в укромных логах, урочищах и оврагах, жертв было бы гораздо больше.
Были случаи и внутренних междоусобиц. В частности, пятнадцать лет назад в посадках за Домом культуры Евгений Куропатов, младший брат Михаила, порезал ножом бухгалтера Юлюкина. За что, как и почему, об этом речь пойдет дальше, а пока мы видим: по селу рыщет на своем страшном самодельном мотоцикле Геша, нещадно газуя и что-то на ходу выкрикивая.