2
Истинный масштаб преступления нам еще предстоит выяснить. Но, пожалуй, никогда мы не узнаем, откуда анисовским женщинам стало об этом преступлении известно раньше Вадика, который считал, что первым известил Кравцова – причем только его одного! Вадик же узнал от Геши: тот несколько дней назад подрядился в строительную бригаду подсобным рабочим. Кроме Вадика, Геша не успел сказать никому. Мы не узнаем, как женщины проведали, что прораба Владимирова действительно нашли в бытовке с проломленной головой и пол действительно был залит кровью. И уж совсем навсегда останется загадкой, откуда женщинам стало известно, что у Владимирова было взято не сто тысяч, не миллион, а именно два миллиона – плюс-минус какая-то мелочь, тысяч двадцать-тридцать. И между прочим, большая часть денег была именно в тысячных купюрах!
Есть еще одна деталь, о которой даже страшновато упоминать, ибо отдает мистикой. Время преступления впоследствии было установлено с точностью до минуты. Так вот, женщины узнали о нем... Понимаете, да? Нет, все-таки не до преступления и не в самый момент, но буквально через минуту, от силы две. И никто из них, кстати, не мог потом припомнить, от кого слух пошел.
Может, не так уж не прав старик Хали-Гали, который считает, что в окрестностях бродит Дикий Монах, и как только где что произойдет, он оказывается рядом – и сейчас же каким-то образом доводит до сведения анисовцев. Но зачем это ему?..
Короче говоря, в "Поле чудес" убили (или почти убили) прораба, и радостный Вадик помчался к Кравцову.
– Поздравляю, Павел Сергеевич! – закричал он, улыбаясь. – Настоящее убийство! Вот вы теперь покажете, как надо серьезные дела расследовать, да?
– А чего это ты такой довольный? Человека все-таки убили, – сказал Кравцов.
Вадик смутился:
– Да, в самом деле. Убили, конечно. Но в том смысле, что...
Вадик не успел сказать, в каком смысле убили человека, – во двор вошла старуха Квашина. Перекрестившись и сплюнув в сторону Цезаря, которого она почему-то считала дьявольским отродьем, Квашина заявила:
– Козу у меня украли, участковый! Второй день козы нет! А я без нее не могу, я на ее молоке живу!
– Мы убийство расследовать идем, баб Насть, а ты с козой! – упрекнул ее Вадик.
– Там убийство – и мне помирать, что ли? – И Квашина начала описывать Кравцову приметы козы. – Значит, коза сама белая, а сбоку у нее пятнушки... Коза добрая такая, не бодливая, зовут Нюся, это, я тебе скажу, редкая коза, у всех в Анисовке молоко горчит, а у нее не горчит. Правда, я ей травку одну добавляю. Добавляю – вот и не горчит.
– При каких обстоятельствах исчезла? – спросил Кравцов.
– Откуда же я знаю? Была привязанная на колушке за веревку. Смотрю: веревки нет. Нюси нет... – Квашина утерла глаза.
– Это строители из "Поля чудес", – уверенно сказал Вадик. – Их кормят плохо, вот они и безобразничают. То картошку выкопают, то гуся украдут. Теперь вот – козу. Не беспокойся, баб Насть, – сказал он Квашиной. – Мы сейчас убийство в "Поле чудес" идем расследовать, узнаем и про козу.
– Вы уж узнайте. А может, ее Дикий Монах скрал? Он же ест что-нибудь? Вот и скрал.
– Нет никакого монаха! – сказал Вадик.
– Как это нет? Люди видели.
– Кто? Конкретно?
– Да почти что все!
– А я вот не видел!
– И я не видела. А люди видели. Ты меня не путай. Участковый, найдешь козу?
– Постараюсь, – сказал Кравцов. – Ну, Вадик, пошли осматривать место преступления.
3
Они пошли осматривать место преступления.
Рассмотрим и мы вместе с ними. Напомним: "Поле чудес" – это два десятка коттеджей, где живут значительные люди из Сарайска. Он обнесен кирпичным забором, в домике у ворот охрана, проникновение посторонних лиц исключено. В дальнем углу строятся два очередных коттеджа. Неподалеку от них, у забора, стоит вагон-бытовка. Вагон обшит жестью, единственное окошко зарешечено. Особенность вагона: дверь обращена к забору. Рядом, вдоль забора, находится тракторный прицеп. Потом экскаватор. А потом строительство. То есть войти в вагон можно относительно незаметно, если кому-то этого захочется.
Когда Кравцов прибыл, строители сидели в тени у прицепа и молчали, переживая случившееся. А у двери бытовки стоял охранник в черной форме с желтой нашивкой, на которой большими буквами было написано название охранного агентства: "ОПРИЧНИК". Неподалеку прохаживался сумрачный Лазарев – как мы помним, председатель здешнего кооператива. Кравцов хотел зайти в бытовку, охранник сделал движение, обозначающее намерение встать на его пути, и взглянул на Лазарева, как бы ожидая указаний. Лазарев указал не ему, а Кравцову:
– Тебе там делать нечего, участковый! Мы следователя из районной прокуратуры вызвали, скоро приедет.
– Я обязан составить первичный протокол осмотра места происшествия, – сказал Кравцов.
Он сказал это твердым голосом, хотя, если честно, не был уверен, что это действительно входит в обязанности участкового милиционера: до сих пор, кстати, он не допросится из райотдела служебной инструкции, определяющей его права и обязанности. Лазарев, опытнейший в прошлом чиновник, умел уловить неуверенность не только в словах людей, но и в мыслях. И среагировал соответственно:
– Следователь приедет, он все и составит!
Тут вмешался Вадик:
– А труп вообще кто-то осматривал? Может, он еще живой? Я врач, между прочим!
– Ты такой же врач, как я космонавт! – оскорбил его Лазарев, вовсе даже и не желая оскорбить, а так, по чиновничьей привычке. Ему явно не хотелось пускать кого-либо – и это было подозрительно.
– Если выяснится, что он был еще жив, я вынужден буду составить в соответствующие инстанции докладную записку с указанием всех обстоятельств, в том числе лиц, препятствовавших осмотру тела! – соорудил Кравцов нарочито корявую фразу. Он поступил правильно: Лазарев этот язык хорошо понимал, он сразу уловил родимые обороты "соответствующие инстанции", "докладная записка" и "лиц, препятствовавших". Поразмыслив, он сказал:
– Ладно, смотрите! Только осторожно! – "Опричник" посторонился, Вадик и Кравцов вошли в бытовку. Лазарев встал в двери, наблюдая.
Картина была ужасная: стол опрокинут, на полу рассыпаны бумаги, дверца массивного сейфа открыта (ключ торчит в ней), в сейфе тоже какие-то бумаги и несколько купюр россыпью. Пара тысячерублевок валялась и на полу. И тут же, между столом и сейфом, лежал вниз лицом прораб Владимиров. Под телом растеклась кровь, уже загустевшая. Рядом валялся окровавленный строительный молоток. Молоток двойного назначения: круглое било с одной стороны и заострение для колки кирпича с другой, молоток каменщика. Вадик склонился над прорабом, пальцем щупая на шее пульс. Кравцов обратил внимание, что тело будто бы пытались вытащить: кровь не под головой, а дальше, за ногами видны следы волочения. Вадик все нащупывал признаки жизни. Кравцов осмотрел другие детали. В углу стоял стеллаж со стопками рукавиц, новыми строительными касками, ножовками, мастерками и прочим рабочим имуществом про запас. Было и несколько молотков, похожих на орудие убийства. На подоконнике – бутылка молдавского коньяку и два стакана. Бутылка почти наполовину выпита, в одном стакане на дне свежие остатки, в другом – ничего, пуст и сух, даже пылью слегка покрыт.
– Живой! – вдруг вскрикнул Вадик. – Он живой, Павел Сергеевич!
Кравцов быстро глянул на Лазарева и тут же отвел глаза. Но успел заметить, что эта новость оказалась для Лазарева скорее неприятной.
– Вы врачей, надеюсь, вызвали? – официально, как представитель медицины, спросил Вадик Лазарева.
– Вызвали, вызвали.
– Да они вон приехали уже! – сказал охранник.
4
Врачи уже приехали, а вместе с ними и машина с надписью "Прокуратура". (Замечена, кстати, небольшая хитрость в такого рода надписях. Всем известно, что прокуратура бывает областной, городской и районной, не говоря уж о республиканской. Честнее было бы эту принадлежность в надписях указывать. Но, как правило, частности опускают. "Прокуратура" – и все тут. Так оно значительней и страшнее. Прокуратура же, которая не чувствует себя значительной и страшной, – не прокуратура!)
Следователь Амнистимов (дал же Бог человеку такую фамилию!), мужчина лет сорока, невысокого роста, аккуратный, в костюмчике, быстрый, выскочил из машины и устремился в бытовку. Туда же направились врач и медсестра из "скорой помощи".
– Минутку! – остановил их Амнистимов. – Сначала я осмотрю.
– Надо срочно помочь, он помереть может! – крикнул Вадик.
– Ничего, – сказал Амнистимов. – Час терпел, минуту еще потерпит. Да и все равно вы лечить не умеете! – обвинил он всех присутствующих врачей. – У меня вон флюс был, пошел взрезать. Взрезали так, что заражение крови началось, чуть не загнулся! Лекари!
Амнистимов быстро и четко провел осмотр. Собрал документы. Запихал в пакет бутылку и стаканы. В другой пакет – молоток. Дал указания приехавшему с ним фотографу сделать снимки. Фотограф оказался по совместительству врачом-криминалистом (или, наоборот, был по совместительству фотографом). Окунув палец в кровь, он осмотрел палец, понюхал и сказал:
– Судя по тому, как свернулась, прошло часа два. Или три. Точнее определить не смогу.
После выполнения всех процедур Владимирова на носилках потащили в машину.
– Тяжелый какой, – ворчал шофер. И крикнул рабочим: – Чего сидим? Помогите!
Никто не шелохнулся.
– Да он живой, чего вы боитесь? – удивился шофер.
– Потому и боимся, что живой, – негромко отозвался кто-то.
– А кто вообще первый сказал, что он мертвый? – задал вопрос Кравцов.
Строители переглянулись и не ответили.
Владимирова увезли. Лазарев, все время находившийся поблизости, подошел к Амнистимову и спросил со значением:
– Как поживает Петр Иннокентьевич?
– Это кто?
– Вы свое начальство не знаете? Районный прокурор.
– А... Должно быть, нормально поживает. А вы кто?
– Георгий Георгиевич Лазарев. Председатель здешнего кооператива. Я считаю...
– Ага! – не поинтересовавшись, что там считает Лазарев, воскликнул Амнистимов. – Значит, можете дать показания?
– Никаких показаний дать не могу. Но считаю, что...
– Почему же не можете?
– Потому, что с утра не выходил из дома, прибаливал. И если бы не это событие... Главное, я считаю, что...
– Мало ли – не выходили! Но дела-то вы с прорабом вели?
– Вел некоторые....
– Вот! Должны, например, знать, сколько денег украдено.
– Откуда же я знаю? У него свои расчеты с рабочими, и вообще...
– То есть не знаете?
– Нет.
– Жаль. Тогда пока свободны.
– Что значит "пока"? И вообще, я считаю, – наконец сумел высказаться Лазарев, – что данный факт не должен становиться достоянием общественности. А то знаете, как бывает: произошло убийство – и сразу в газетах сообщают, по телевидению. В нашем случае это необязательно. Сами знаете, какие у нас тут люди живут. Зачем глупыми сплетнями портить репутацию поселка? Прошу передать мое мнение Петру Иннокентьевичу и оформить запрет прокуратуры на данные сведения в интересах следствия.
Амнистимов посмотрел на Лазарева. Лазарев посмотрел на Амнистимова. Амнистимов, имея дерзкий и гордый характер, не привык, чтобы ему указывали посторонние. Лазарев, имея связи и репутацию, привык, чтобы к его мнению прислушивались. Кравцов наблюдал за ними, и ему казалось, что он видит картинку из жизни дикой природы. Встретились, например, на узкой тропе два лося. Смотрят друг на друга, агрессивно пригнув головы, и по каким-то лишь им известным признакам определяют силу противника и решают, как быть: броситься на врага и растоптать его, бежать во имя сохранения шкуры – или с достоинством разойтись в разные стороны. Чиновник Амнистимов смотрел на чиновника Лазарева и нутряным чутьем определял, что он такое, степень его силы и последствия от возможного столкновения. И, определив, сказал с достоинством, но и с долей уважения к мнению:
– Хорошо, передам. А теперь приступим к следствию. Ибо мой принцип: куй железо, пока не сперли! Опросим свидетелей!
5
Амнистимов начал опрашивать свидетелей, причем по своему методу – всех сразу. Кравцову покровительственно объяснил:
– Знаешь ли, одного допросишь, тот другому скажет, как врал, другой сориентируется. А тут получится сразу перекрестный допрос и очная ставка! На психику давить надо в первую очередь! Конечно, если бы прораб выжил, проблем бы не было. Но сомневаюсь я. Как считаешь? – спросил он криминалиста-фотографа.
– Я больше по трупам специалист. Вообще-то обе травмы несовместимы с жизнью.
– Два раза били? – уточнил Кравцов.
– Ну.
– А острым концом молотка или тупым?
– Ну, тупым. Разницы при такой силе удара нет. Хотя острым было бы вернее.
– Думаешь, тут какой-то расчет? – спросил Амнистимов Кравцова.
– Да какой тут расчет... Стол вон перевернут, драка была, скорее всего...
– Я тоже так полагаю. Итак, участковый, что мы имеем? Имеем следы драки. Имеем коньяк, два стакана. Пили не так давно. Имеем всякие бумаги, в том числе ведомость на выдачу зарплаты. Самой зарплаты – не имеем. И денег вообще. Как я мыслю? Мыслю так: с кем он пил, тот и убил. Ну, зови народ!
Кравцов пригласил строителей в бытовку.
Амнистимов сел за столом, положив перед собой в двух полиэтиленовых пакетах молоток, бутылку и стаканы. По замыслу следователя, это должно было произвести нужный эффект.
Строители вошли и сели напротив Амнистимова на длинной лавке. Это была типичная интернациональная бригада, случайно собравшиеся на сезон люди. Амнистимов напористо вел перекрестный допрос, и картина преступления постепенно вырисовывалась.
Около часа дня Владимиров приехал из города и закрылся в бытовке. Все знали, что он должен выдавать зарплату. К нему заходила жена, Элла Николаевна. Примерно около двух часов. Или чуть позже. Потом она уехала в город на своей машине. До сих пор не вернулась. Заходил в начале третьего бригадир Дьордяй узнать, когда именно Владимиров будет выдавать деньги. Владимиров сказал, что после трех, после обеда. Заходила Эльвира Бочкина, повариха, тоже примерно в третьем часу.
– Зачем? – спросил Амнистимов.
И тут же Воловой, ражий мужик с хитрыми и охальными глазами, внятно хихикнул.
– По какому поводу юмор? – тут же спросил его Амнистимов.
– Да так...
– Встать! – закричал на него Амнистимов. – У нас тут ничего не может быть – "да так"! Повторяю: по какому поводу смех? Или в другом месте будем отвечать?
– Могу и тут, – поднялся Воловой, обескураженный таким нападением. – Хотя и без того все знают...
– Что знают?
Эльвира Бочкина, женщина приятной полноты, с яркими глазами, ответила сама:
– Ничего они не знают! Вы же сами понимаете, товарищ следователь, их тут десяток кобелей, а я интересная женщина. Каждый подъезжает. И я всем отвечаю отрицательно во всех смыслах. Они обижаются и начинают клепать. Ну, и склепали меня с Игорь Евгеничем, дай бог ему выздороветь. Ясно, я же часто захожу: насчет продуктов, калькуляции, то-се. В город с ним езжу. И в этот раз сказать пришла, что завоз пора делать, жиры кончились, крупа тоже...
– Жиры, – проворчал болезненно худой, пожилой дядя Вадя. – От тебя дождешься!
– Ты, дядя Вадя, сначала глистов у себя выведи, обжора старый, все говорят, что ты ночью зубами скрипишь!
– Тю, дура! Я от острого хондроза скриплю, острый хондроз у меня болит! Глисты!
– И между прочим, сегодня мясо ели! – заявила Бочкина.
– Какое? – спросил вдруг Кравцов.
– То есть?
– Ну, какое мясо? Говядина, свинина? Или козлятина, может быть?
– А в чем разница-то? – недоумевала Бочкина.
– Если нет разницы, почему бы вам не ответить?
– Э, э, участковый, тут я допрос веду! – пресек Амнистимов. – Продолжаем по делу. Итак, Эльвира Бочкина, есть мнение, что у вас с убитым прорабом были отношения.
– Мнение есть, а отношений не было! – парировала Бочкина. И оскорбленно села.
Кроме Эллы Николаевны, бригадира Дьордяя и поварихи Бочкиной заходил, оказывается, еще молодой молдаванин Ион Кодряну.
– Зачем? – спросил Амнистимов.
Кодряну, волнуясь, выставил забинтованный палец и заговорил с акцентом, мягко выговаривая звук "л":
– Заходиль про палец говорить! Мне палец циркулярка резала. Я в город ездиль, врачам платиль, за лекарства платиль, а ему говорю: возмести убыток! А он смеется только, и все! Ему смешно, не его палец, а если у меня гангрена будет?
– И когда это было?
– Не помню. Работа кончилась, обед не началься еще.
– И прораб был живой?
– А какой? Со мной говориль, я ругался, он смеялся, но был еще живой. Я плюнуль, ушель.
– Коньяк молдавский – с родины привез? – спросил Амнистимов, глядя в глаза Кодряну.
– Не привозиль! Не мой! – отрекся Кодряну.
– И больше ничего не имеешь сообщить?
– Не имею.
– А другие?
Все промолчали.
– Странная картина получается, граждане строители! – сделал вывод Амнистимов.