- Представляю вам нового доктора. Северов Вениамин Всеволодович. Доктор, по отзывам, грамотный, рукастый…
- Симпатичный, - пискнули из-за шкафа.
- Вы тоже ничего, - успел вставить новенький.
- …и языкастый. По всем статьям оценивается положительно…
Алехина
Еще бы! К нему тянуло. Как только в дверях появился - в такой жар кинуло, словно глюконат по венам пошел. Глаз сам останавливается: поджарый, жилистый - сил нет!
Говорят, живет один. С дежурствами не частит, на деньги не жадный и за словом в карман не лезет. Сидит вон как ни в чем не бывало, будто сто лет тут уже оттрубил…
- …и в завершение хочу поздравить Ларису Алехину с днем рождения. Предупреждаю насчет возможных эксцессов. В случае чего - никаких "по собственному желанию". Все поняли?
Черемушкин
Традиции Северов уважал: коробка "Коркунова", шоколадный тортик, дорогой чай. "Кэмел" для мужиков, Vogue для девчонок, бутылка мексиканской текилы на вечер.
Пучеглазая Галя-Горгона, сестра-хозяйка и штатный осведомитель, сунулась в дверь, покружилась для вида и тут же свалила - стучать. Через минуту на кухне материализовалась Принцесска.
- Вениамин Всеволодович, приказом главного врача в помещениях станций скорой помощи курить запрещается.
Северов сунул начатую сигарету в жестянку из-под "Синебрюхова".
- Касается всех.
В гробовом молчании все побросали свои окурки туда же, демонстративно залив их заваркой из чайника. В жестянке зашипело и сдохло, выпустив напоследок зловонное облачко.
Принцесска победоносно удалилась.
Тишину нарушило резкое "ф-ф-фух" вспыхнувшей спички. Корженев, сунув в рот новую сигарету, прикурил и кинул обгоревший хвостик в пустую банку.
- Вот так и сосуществуем, Веня, методом пассивного сопротивления.
- Ну, я вам скажу, - дожили вы здесь!
- "Аэлита". Ты всегда так изъясняешься, Вень?
- Стараюсь.
Чай он пьет из ненагревающейся металлической кружки, остальное - из прозрачного стакана с обнаженной девчонкой. Скуластая, черноволосая, бедра веретеном. Она стояла под пальмой, вызывающе уперев руки в бока, а на шее у нее, на кожаном шнурке, висел амулет.
* * *
…и женщины. Длинные ноги, чуткие ноздри, вздрагивающая под цветастыми тканями грудь.
- Хорошая девушка, по всему видать. Лицо, поза… Дивный стаканчик.
- А то! По всем станциям со мною кочует. Талисман. Я его в столовой подрезал, на вызове, уж больно мулаточка приглянулась.
Все эти мелочи, эти фразы из книг, мимоходом брошенные словечки, открывали мне его все больше и больше, словно срабатывала система "свой - чужой" в ночном перехватчике. Я чувствовал, что жизнь моя наконец-то изменится. Я по-прежнему пропадал в болотистых зарослях, но уже подул ветер, и вдоль берега ко мне шел парусник.
Эй, шкипер, там, по-моему, человек! Вон там, в манграх. О, машет! Долой паруса. Лечь в дрейф. Боцман, вельбот на воду. Взять карабины.
Слушаюсь, сэр!
И чуть позже.
Похоже, вам здорово повезло, дружище. Мы вообще-то не собирались менять курс, но в лоции сказано, что на этих отмелях полно черепах, и кок соблазнил нас черепашьим бульоном…
* * *
- Феликс, ты здесь?
Кнопа пихнула меня в бок.
- Он, по-моему, не в себе - с утра как мешком ударенный.
- Может, мутирует? Нас же на днях облучали всех…
- В смысле?
Пашка Пак пояснил:
- Флюшку делали, всей станции. У нас с этим строго: флюорография, кровь на СПИД, Манту, манду, прочая хренотень… Прививками задолбали. Чуть что, сразу поголовная вакцинация. Да сам знаешь: когда устраивался, все, поди, сделать заставили?
- Не-а. Я просто наделал печатей и в прививочный сертификат шлепнул, а потом расписался разными почерками.
- Неужели все печати у вас есть, Афраний?
- …ля, Че, угомонись!
- Иначе и быть не может, прокуратор. Короче, никакого чужеродного белка в организме. Я прививок не люблю, у меня от них почки отваливаются.
- Восемь-шесть, поехали. Северов, Алехина, в тюрьму. Тревожный вызов. Придавило бревном.
- В тюрьму - это в Кресты, что ли?
- Не, просто зона неподалеку. Они там мебель делают, а мы к ним на травмы ездим: минут пять у ворот, минут двадцать в шлюзе, если в больницу - ждешь, пока конвой сформируют… Короче, геморрой стопроцентный.
Алехина
Увидев штабель, мы поняли - не жилец. Толстенные, с метр, бревна; присевший под тяжестью лесовоз; обвисшие клешни погрузчика. Мраморная кожа, прерывистое дыхание, раздавленные, вперемешку с осколками ребер, внутренности. Тридцать пять лет. Он непрерывно, задыхающимся шепотом, кричал. Громче не мог - нечем. Мы работали как сумасшедшие - ему оставалось сидеть двадцать дней.
- Давление?
- Шестьдесят. Промедол, реланиум, гормоны с полиглюкином.
- Преднизолон? Сколько?
- Я сам забодяжу, - Северов быстро ломал носики ампул, - ты давай полиглюкин заряжай.
Вен не было. Я, сантиметр за сантиметром, ощупывала бледную кожу в поисках любой захудалой жилки. Северов, с заряженной системой, приплясывал рядом.
- Дай я!
Он сместил меня в сторону, перехватил иглу и прямо так, без перчаток, ткнул ей куда-то вниз. Плеснуло кровью.
- ЦВД большое, - он подсоединил капельницу, стер марлей кровь и зафиксировал иглу полосками пластыря, - давай промедол… Терпи, дорогой, полминуты осталось.
Промедол с реланиумом дал белую взвесь. Северов сунул шприц обратно.
- Анальгина добавь, быстро!
Раствор приобрел прозрачность. Он тем временем нашел еще вену и - раз-раз-раз! - поставил вторую систему. Умеет.
- Перчатки-то надень.
- Да пес с ним, уже испачкался! Готово? Давай.
Я ввела обезболивающее. Северов пытался ускорить подачу полиглюкина. Капало хреново; он выругался. Проткнул иглой пробку, нагнал шприцем воздуха во флакон - давление повысилось, раствор побежал веселее. Больной, отвалив челюсть, провалился в спасительное забытье.
- На трубу посадить не хочешь?
- Да, пожалуй что надо.
Он ковырялся ларингоскопом, я стояла наготове, держа прозрачную трубку.
- Ни хрена не вижу, в крови все… надави на кадык… еще… хорош! Трубу!
Дала.
- Все, фиксируй.
Мы ждали конвоя. Северов дергался. - Ну, скоро? - Ща, второго найдут.
- Да не сбежит он, не бойтесь.
- Не положено.
- Так ищите быстрее, довезли бы уже!
- Вень.
- А?
- Кислород.
Стрелка на манометре подходила к нулю.
- Еще есть?
- Ингалятор, заморский. Два литра баллон и переходник для амбушки.
- Давай. Расход пореже поставь.
Хватило минут на десять. То да се, пока ехали, пока шлюз проходили, пока конвой оружие сдал, пока санитаров нашли, пока заносили - привет! Умер.
- Готов.
- Вижу.
- Жалко.
- Пошли отсюда.
Выехали за ворота, остановились и закурили.
- Обидно, правда?
- Не говори. Хотя, если честно, не светило ему. Хорошо еще - не в машине откинулся: во гемор был бы! Прикинь, Вов, пять лет мужик отсидел, три недели осталось.
- А за что сидел?
- А хрен его знает. За что он сидел, доктор?
- Не знаю, я не спрашиваю никогда. Звонить?
- Звони.
- Один-четыре-восемь-шесть, свободны.
- Вы где?
- Из тюрьмы. Освободились.
- Пишем: Харьковская, четыре, квартира шесть. Двадцать три года, избили.
- Харьковская, четыре-шесть. Едем.
Избитым оказался студент-сириец - на скинов напоролся. Его товарищ, волнуясь, пытался объяснить произошедшее прибывшему наряду. Менты слушали вполуха, с интересом рассматривая покрытые арабской вязью ближневосточные паспорта. Перепуганная бабка, хозяйка квартиры, маячила у них за спиной.
Парня тошнило. Он содрогался в мучительных спазмах, изо рта свисали сосульки крови. Северов осторожно ощупывал его голову, челюсти, нос. Раздвинул веки, всмотрелся в зрачки.
- Анизокория. Запроси: перелом основания, перелом костей свода, ушиб мозга с внутричерепной гематомой.
Я повернулась к телефону. Второй парнишка о чем-то спросил Северова, и тот ответил. На арабском:
- Андух исхабат хатыра.
Все охренели. Сирийцы тоже. Северов негромко обратился пострадавшему, типа: не дрейфь, брат-араб, прорвемся, где наша не пропадала! Тот слабо улыбнулся и невнятно ответил. Веня взял его за плечо, слегка сжал и снова что-то сказал.
Снесли в машину, воткнули капельницу, повезли в академию. В дороге он загрузился: уронил давление, уредил пульс, ушел в сопор.
- Сэй джиддан?
- Нам. Лейса джейид.
Второй сириец заплакал.
- Растрясли. Дышит?
Северов нагнулся и, вслушиваясь, посмотрел на часы. Часы он носил циферблатом внутрь, как мой дед; тот лет тридцать на Севере отлетал и часы носил точно так же - чтоб видеть время, не снимая рук со штурвала.
- Двенадцать. Нормально пока. - Довезем? - Довезем. В каком только виде - вопрос!
Академия стояла на низком старте. Одно слово - военные. Дисциплина. На раз - раздет, на два - в рентген, на три - уже на столе. Анестезиологи вьются, хирурги моются, оперсестра инструментом гремит. Курсант на видео пишет - опыт накапливают. Пять минут - рентгенолог снимки несет, водой капает. Америка. Сериал "Скорая помощь". Сто евро в месяц со всеми накрутками.
Северов написал направление; мы постояли, наблюдая, у входа в операционную, потом вышли.
Было холодно. Порывы ветра сдували с сигарет искры.
- Ты где арабский-то выучил?
- В институте. Полгруппы арабов: Алжир, Мавритания… Вот я за шесть лет и заговорил.
- И читать можешь?
- И писать тоже. Заодно и французский освоил - это ж колонии бывшие, два языка государственных.
- Клево. Звонить?
- Давай. Обедать-то не пора еще?
- Самое время.
* * *
Но на обед не пустили - услали подобрать тело на Арсенальной. Там, на остановке, уткнувшись мордой в снег, лежал пьяный. Рядом скучал мент.
- Привет. Что скажешь?
- Вот, лежит.
- А чего хмелеуборочная говорит?
- А она не возьмет - битый.
Лоб и щека пострадальца сочились царапинами. Из ноздрей ниспадали мутные, зеленые сопли.
- Хорош, чертяка! Точно не возьмут?
- Сто пудов. Хоть одна ссадина - наш.
- М-да. Он с документами?
- Я не смотрел.
- Так посмотри.
Сержант с отвращением зашарил по мокрым карма нам. Извлек закатанный в пластик пропуск.
- О, ваш коллега!
- Ну-ка, ну-ка, дай-ка. Стародубцев Михаил Дмитриевич, больница Сэвэ Георгия, отделение терапии… Кладем.
Загрузили, задвинули, включили печку.
- К Сент-Джорджу, плиз!
- А если не возьмут?
- Да куда они денутся - своего да не взять? Э, але, тихо там!
Попавший в тепло терапевт, пытаясь подняться, махал конечностями, будто космонавт в невесомости. В расстегнутой сумке звякали порожние банки.
- С дежурства шел, хороняка. Интересно, мент его пощипал?
- Не. Сумку, похоже, только просканировал. Будем актировать - увидим.
В приемнике откровенно скучали.
- Во, явились. Че привезли-то?
- Доктора вашего, с терапии.
Встревожились.
- Елен Ванна, там доктор ваш… С чем?
- Асфальтовая болезнь, общее переохлаждение.
Вкатили.
- Ё-моё, он же сегодня нормальным ушел!
- Ну, стало быть, не дошел, сморило. Так что - берете? А то мы его сейчас в Третью Истребительную перекинем.
- Берем, конечно.
- Тогда актируйте, а то потом скажет, что часы от Картье сперли, миллион наличными и бриллиант "Кохинур".
- У нас аванс сегодня.
- А-а, ну тогда все понятно. Святое дело: с устатку, после суток, с аванса… Бабло, кстати, на месте?
- На месте, - сестра поковырялась в размокшем бумажнике, - не все пропил, засранец. Лежи, волк позорный. Стыдуха какая!
- Да ладно, чего вы - ну, не рассчитал человек, бывает.
В подтверждение сказанного Миша Стародубцев, горя глазами, что-то горячо и нечленораздельно озвучил.
- Видите? Человек, можно сказать, не в себе, а и то понимает. Скажи, Мишань?
- Н-ну-д-к-т-ы-ш-х-х-с-с-с.
- Во. Ладно, заболтались мы с вами. Звони, Лар, пора еду есть. Горячую.
- У тебя чего на обед?
- Пока ничего. Заехать надо.
- Мне тоже. Давай, Володя, к Столбам.
Вова Бирюк молча кивнул и подрулил к грязно-желтому, пленными немцами строенному особняку. Внутри, меж колонн, светился маленький продуктовый. Народу было немного. Уборщица выводила на полу затейливые узоры.
- Что будем брать, Лар?
- Не знаю. Давай червячков и по куриной ноге.
- Червячки - это что, макароны, что ли, одноразовые?
- Ну да.
- Что-то мне не хочется. Давай лучше блинов возьмем? Шесть с мясом на первое и шесть с джемом к чаю. У тебя чай есть?
- Да чай-то есть. Блины дорогие.
- Не бери в голову. С мясом и с абрикосовым джемом, пожалуйста. Масло есть?
- Не знаю. Есть, по-моему.
- Еще пачку "Валио", будьте добры.
- Слушай, да, по-моему, есть масло.
- Да ладно. Будем потом бегать, искать… Не пригодится нам, пригодится кому-нибудь. На крайняк бутеры забацаем вечерком.
* * *
Народ обедал. Все собрались одновременно и теперь, в ожидании очереди, стояли у микроволновок. На двух конфорках грелись в мисках супы, две других оставались свободными, и Северов, распустив масло на сковородках, приступил к жареву.
- Ты не много масла-то положил?
- Нормально. "Кашу маслом не испортишь", - сказал байкер, выливая отработку в гречиху.
- У нас, кстати, сегодня был байкер. Скользко, на повороте повело, и готово: колено в хлам. Штаны кожаные - задолбались по швам пороть;
- Так порезали бы.
- Жалко.
За столами сидели вплотную.
- А Пашку с Егоркой сегодня в сериале снимали.
- Труп увозили?
- Угу. Все как обычно: минуту как застрелили, и уже криминалисты роятся.
- Ха!
- Ну. Приезжает скорая, всех подвигает, хвать убиенного - и след простыл. Шесть дублей. Мы режиссеру говорим: уважаемый, мы покойников возим, только если смерть в машине произошла, всем остальным вызывается труповоз. А на убийстве скорая ментам вообще не указ. Наш номер шестнадцатый: констатация, направление в морг, отзвон - все.
- А он?
- А он, сука, очки снял, дужку так задумчиво покусал и говорит: да-да, конечно, но мы все-таки снимаем кино, а это совершенно другой мир. Пусть будет по-прежнему.
- Во придурок!
- Не говори. Больной на всю голову.
Динькнул звонок. Бирюк, обжигаясь, пробалансировал через кухню с налитой до краев тарелкой.
- Они такие. Снимали как-то, в очередной раз, так там, по ходу, подходит бригада к телу, открывает чемодан, а у него на крышке - голая баба. Артисты у них свои, чемодан тоже - от нас им только машина да куртки форменные. Ну, и такая подстава! Мы к режиссеру: дяденька, не позорьте нас и сами заодно не позорьтесь. Вот, смотрите, наш чемодан - места живого нет. Хотите, вам отдадим? Знаешь, что он ответил? Не, говорит, оставим, а то шарма не будет!
- Им, мудакам, лишь бы шарм. Помню, журналиста прислали. На обычные вызова не ездил, все криминала ждал. Мы ему: родной, покатайся с нами, асоциалов нюхни, салон от крови отмой на морозе. На топчане поспи в фельдшерской - десять рыл в комнате…
Это сильное испытание, особенно если в смене одни мужики. Впечатление такое, будто на псарне спишь - в смысле звуков и запахов.
- …а утром мы тебе свои бумажки покажем, расчетные - обхохочешься. А он нам: мы на эту тему уже писали, а сейчас нас другое интересует. И как раз Сильвера с Пашкой на падение с высоты дергают. Он сразу: "Я с вами!" - и давай "кэнон" свой расчехлять. Ему говорят: друг, это некрасиво, там люди кругом. А он: не дрейфь, пацаны, все пучком будет, я из-под руки сниму, скрытой камерой типа.
- Послали?
- Само собой. А через месяц перестрелка в метро, и он нас с головы до ног обосрал: "И, как обычно, скорая приехала только спустя час после выстрелов…" Урод! Ребята с Одиннадцатой впереди ботинок примчались, стояли, ждали, когда скажут: идите, можно!
Блинчики подрумянились. Северов разложил их на двух тарелках, сервировав ножами и вилками. Ели, пили чай, слушали.
- …автуха у ЛМЗ, лобовое, в жестяной блин оба. Там рядом пожарка, они через минуту были, а потом мы всей станцией подтянулись. Четверо пострадавших, и все живы, врубись? Так даже не ждали, пока машины порежут: катетеры в шею ставили, капельницы через окна тянули…
Да-а, круто было - до сих пор вспоминают.
- …втиснешься внутрь, вену в темноте ищешь, а над головой кузов кромсают: хруст, скрежет, стекло сыплет - усраться!
- И все в бензине кругом. Пожарные это дело снимали, а потом стоп-кадр в КП. И текст: тыры-пыры, пока пожарные пробивались сквозь искореженное железо, спеша на помощь к кричащим людям, привычно-неторопливая скорая дружно дрочила поодаль.
- Какие, к херам, крики - все в коме были. Кричали они, блин…
- Не, моя стонала. У нее две голени открытые, череп тоже открытый и ребер штук пять, с гемотораксом.
- Не суть. Главное, репортеров там не было. Пожарные говорят, приезжала одна, видео клянчила. А на следующий день статья в газете. Погнали было волну, да как-то на нет сошло со временем.
Включился селектор:
- Восемь-шесть - снимают с обеда.
- Опаньки! Мы ж вроде только что начали?
- Так поэтому и снимают, Вень. Типа, еще сесть не успели. Чего ты хочешь - город. У вас разве не так?