Для меня даже их оскорбления нежно ласкали ухо. Выражение досады на источавших ревность лицах красоток лишний раз свидетельствовало о моем неоспоримом первенстве. Завистник плюет лишь на того, кто его превосходит. И потом, я столько натерпелся от равнодушных взглядов людей, что каждое слово, делавшее более четкими контуры моего существования, - будь то одобрительные комплименты или саркастические замечания, - услаждало мое самолюбие.
К тому же атаки красоток оставались словесными. Ни одна из них не осмеливалась дотронуться до меня даже пальцем, не говоря уже о том, чтобы толкнуть или поставить подножку. Все с огромным уважением относились к творчеству Зевса-Питера-Ламы.
- Ну как, дорогой мой Адам бис, чувствуешь ли ты себя наконец созревшим для настоящей фотосессии?
- Вы хотите сказать….
- Да, без штанишек Микки Мауса. Готов?
- Нет.
Лицо Зевса потемнело от гнева. Разряды молний зловеще засверкали в его зрачках. Вдруг его лицо просветлело, улыбка ярко заиграла на губах и драгоценные камни засверкали в его зубах, переливаясь всеми цветами радуги.
- Сегодня вечером у меня собирается узкий круг важных гостей. Красоток я запру в спальнях, поскольку они имеют поразительное свойство мешать умным беседам. Ты хочешь быть одним из наших?
- С удовольствием.
- Отлично. И само собой, ты не произнесешь ни слова.
13
Пусть я и не вымолвил ни слова за ужином, все разговоры за столом вращались вокруг моей персоны. Антиквары, владельцы художественных галерей, оценщики аукционов, торговцы предметами искусства, все приглашенные Зевса-Питера-Ламы без конца забрасывали его вопросами.
- Вы допускаете мысль, что такое произведение искусства, как это, может оказаться однажды в наших руках?
- Почему бы и нет? Если вы предложите хорошую цену.
- Я готов огласить сумму.
- Сколько же?
- Десять миллионов.
Снисходительная улыбка проявилась на лице Зевса-Питера-Ламы, словно тот услышал от собеседника тонкую шутку.
- Вы называете это предложением? Вам следует лучше подготовиться.
- Двенадцать миллионов.
- Шутите, я надеюсь?
- Пятнадцать? Двадцать?
- В любом случае, в настоящее время и речи не идет о том, чтобы я разлучился с Адамом бис.
- Рассчитываете ли вы в будущем разрабатывать творения подобного рода?
Теперь настал мой черед томиться в ожидании ответа. Я повернулся к Зевсу, который, казалось, был целиком занят тем, что лепил своими длинными пальцами миниатюрную скульптуру из хлебного мякиша, получая, судя по его лицу, невероятное удовольствие от дрожавших в нетерпении лиц. Волна ревности захлестнула меня.
- Пока нет.
Я с облегчением вздохнул. Озабоченный с самого рождения лишь своей персоной и ничем, кроме своей персоны, я никак не был настроен на то, чтобы у меня появились братья или сестры, с которыми мне пришлось бы делить привязанность своего Благодетеля.
- Скажите, - спросил вдруг торговец антиквариатом из Швейцарии, - вы изменили у него все органы тела?
- Да, все внешние органы.
- Все?
- За исключением глаз.
- Значит, вы модифицировали и то, что у мужчины болтается между ног?
- Половой орган? Да, мне показалось это необходимым.
- И что же вы ему смастерили?
- Сономегафор.
Долгая пауза повисла за столом - все были в изумлении. Наконец издалека раздался робкий женский голос:
- Соно что?
- Сономегафор. Наиболее удавшееся из всех преобразований.
Мой Благодетель взял бокал с вином, и божественный нектар забулькал в его горле в тишине непонимания: все гости ждали объяснения. Поставив бокал на место, Зевс прищелкнул языком.
- Лучше представить невозможно.
И никто не понял, говорил ли он о вине или о моем сономегафоре.
- Разумеется, это прототип, единичная модель. Но если хорошенько покопаться в мировой истории, мы увидим, что со времен античности у всех великих завоевателей - Александра Великого, Цезаря, Аттилы - было нечто, приближающееся к сономегафору.
Шепот восхищения прошелестел над столом, за которым гости изумленно переглядывались друг с другом.
Зевс-Питер-Лама, будто не замечая немой сцены, воцарившейся перед ним, с невозмутимым видом принялся раскатывать другой мякиш. Увлеченный целиком своим делом, он, словно разговаривая сам с собой, добавил:
- Впрочем, сономегафор у Александра был тоже ничего.
Он поднял скатанный хлебный шарик к носу и улыбнулся ему, словно встретил случайно своего старого знакомого.
- Хотя он ни в какое сравнение не идет с сономегафором Адама бис.
Его пальцы громко щелкнули, и катыш со скоростью полетел над столом. Гости вздрогнули, пораженные резкостью этого жеста.
- Я вступил в единоборство с самой Природой, и, скажем так, с Адамом бис мне удалось разработать идеальный сономегафор, о котором на протяжении всей истории мечтало человечество, включая и женщин, и мужчин. Вот так, а сейчас это появилось. Это существует.
Все взгляды устремились на меня, точнее говоря, на ту часть тела, что скрывали мои штаны. Я тоже на всякий случай бросил туда взгляд, отягощенный драгоценным бременем.
- А не пройти ли нам на террасу? - предложил, вставая, Зевс-Питер-Лама.
Я смутно помню, как закончилась вечеринка, поскольку не только гости, но и я слегка злоупотребил превосходными винами из погребка Зевса. Женщины, воспользовавшись переменой мест, поспешили ко мне, чтобы поболтать со мной. Зажав меня со всех сторон, они ходили вокруг, тараща на меня огромные от изумления глаза, нисколько не волнуясь о том, что я ни звуком не поддерживал их беседу. Они щупали меня за бицепсы, хватали за плечи, словно невзначай спотыкались передо мной, чтобы я вынужден был подхватить их, терлись животом о меня со всех сторон, короче, можно было подумать, что у них от вина улетучились остатки воспитания, которыми они еще обладали в начале вечеринки. Когда мужья призвали их к себе, они со смехом отошли от меня, смущенные, будто маленькие пай-девочки, которых застукали в кладовке, когда они пальцами черпали варенье.
Вдруг я почувствовал, как кто-то властно схватил меня за руку. Обернувшись, я увидел Мелинду - единственную незамужнюю женщину среди гостей Зевса.
- Не хотите ли прогуляться со мной под луной?
Ее голос, глухой, темный, плотный, с хрипотцой, будто слегка смазанный машинным маслом, казалось, исходил не изо рта, а из ее декольте. Впрочем, в ней все было декольтированно. Вырез ее платья доходил до самого пупка, полоска из легкой полупрозрачной ткани едва прикрывала грудь, плотно обволакивая ее и спускаясь к поясу, где была привязана к ремню из золотой цепочки. Любой, кто обращался к Мелинде, обращался к одному сплошному декольте. И сложно было устоять от соблазна проследить за очертаниями прекрасного тела, легко угадывавшегося под покровом легкого платья, невозможно было заставить отвести взгляд от ее плеч, глаза сами спешили затем к груди, чтобы, в конце концов, последовать еще ниже. Искушение совершить такое путешествие было слишком велико. И к тому же, весьма приятное, так как блестящая золотистая кожа Мелинды находилась в постоянном волнительном движении, словно эта женщина возбужденно дышала всем своим телом.
Наконец мне удалось добраться взглядом до ее ресниц и кивнуть в знак согласия. Она скромно потупила взор, ее губы растянулись в легкой улыбке, и она потащила меня к саду, подальше от гостей, увлекая в лабиринт кустарников.
Первые метры нашей прогулки дались мне тяжело. Эта женщина, несомненно, ждала от меня, чтобы я рассыпался фразами о звездах, луне, любви и судьбе, короче говоря, всего того, что без конца пересказывают особи мужского пола в романтических мелодрамах. Но у меня не только не было ни малейшего желания разговаривать, из моей головы вылетели все мысли - все мое существо стало одним большим левым глазом, неотступно следящим за декольте Мелинды и за направлением, которое оно указывало.
- О чем вы задумались?
Я не осмеливался проронить ни звука.
Мы стояли одни на небольшом холмике посреди сада, вдали от чужих глаз. Тонкий лунный свет струился, переливаясь, словно серебристая рыба в тихом пруду. Декольте Мелинды развернулось ко мне. Мой взгляд гут же кубарем слетел вниз, попав в западню, из которой уже невозможно было выбраться. Ее лицо, казалось, поднялось выше луны.
- Я вам нисколечко не нравлюсь?
Декольте тяжело вздохнуло. Ну вот, это моя вина, обидел даму. Она, по-видимому, теряется в догадках, почему я перестал пожирать ее взглядом.
- Я вам противна?
Бедняжка задыхалась от волнения все сильнее и сильнее, ее грудь надувалась и сдувалась от страдания, которое я ей причинял.
Нечеловеческим усилием мне удалось поднять голову и остановить взгляд на ее прекрасных глазах хоть на несколько секунд. Я выдавил из себя улыбку, показывая, что у меня вовсе нет плохих намерений.
Не успел я отвести глаза в сторону, чтобы подтвердить свои благие намерения, как декольте плотно приклеилось к моей груди, а ее губы вантозом присосались к моим. Мне казалось, что мой язык затягивает мощный пылесос. Я задыхался.
- Пойдем к тебе в спальню, - шепнула она как раз в тот момент, когда я уже почти умер от удушья.
Мы прошли через парк к той части виллы, где находилась моя комната, и каждый шаг отзывался невыносимым страданием в моем сердце. Когда Зевс-Питер-Лама говорил за ужином о моем сономегафоре, я был самым заинтересованным лицом, поскольку уже на протяжении недель, наблюдая за тем странным произведением искусства, что болталось у меня между ног, мучился жутким любопытством, каким образом я когда-либо смогу применить его на практике; то состояние, в котором оно оказалось после страстного поцелуя Мелинды, не особо успокоило меня, и, шагая к ложу любви, я не мог избавиться от растущего беспокойства, которое затрудняло и без того неуверенную походку.
Впрочем, мои сомнения развеялись сразу же, как мы оказались в кровати. Она медленно раздевала меня, жадно окидывая страстным взглядом мое тело. По мере того, как оно обнажалось, Мелинда вскрикивала от восхищения. Я все же вызывал у нее доверие. Меня просто распирало от важности. Оставалось лишь освободить от последних покровов мой сономегафор.
Когда Мелинда стащила с меня последнее белье, она руками всплеснула от восторга.
- Невероятно!
Она подвинулась, чтобы рассмотреть его поближе, и осторожно дотронулась до него.
- Гениальная идея!
С вытаращенными глазами и разинутым ртом она еще долго любовалась творением Зевса.
То, что произошло затем, не требует особых комментариев, разве что самого обычного - я проявил себя самым блестящим образом. Мы сделали раз, потом еще разок. Мелинда визжала от наслаждения, а из моего горла вырывались стоны, которых я раньше за собой не замечал. Проходи посторонний в этот момент под нашим окном, из которого вырывались страстные крики, то точно подумал бы, что там проводят свой медовый месяц кошка с диким кабаном.
Когда мы уже в третий раз предавались отдыху и старались отдышаться от бешеной гонки, без сил уставившись в потолок, Мелинда вновь оседлала меня.
- Ой, нет, хватит! Я больше не могу!
Я даже не успел сообразить, как слова сами вырвались из меня.
Заорав от изумления, Мелинда вскочила на ноги и, потеряв равновесие, грохнулась с кровати.
- Я сделал тебе больно? - спросил я, помогая ей подняться.
С ужасом глядя на меня, она завизжала, как резаная свинья.
- Что с тобой, Мелинда?
Она в страхе бросилась от меня, укрывшись за креслом - озноб бил ее тело.
Желая успокоить ее, я двинулся к креслу.
- Не подходи ко мне, - заревела она и, защищаясь, замахала руками.
- Да что случилось, в конце концов? Чего ты испугалась?
С горящими от изумления глазами она произнесла дрожащими губами:
- Ты умеешь говорить?
- Естественно, умею.
- Это ужасно. Я не знала.
Она явно была под большим потрясением. Я же не мог взять в толк, как женщину, которая только что голышом вытворяла в бесстыдном порыве самые экстравагантные трюки, мог шокировать факт, что я умею говорить. Она подбежала к своему платью и в спешке стала натягивать его на себя.
- Ты уходишь?
- Да.
- Тебе не было хорошо?
Она ответила молчаливым взглядом. Ее явно тяготил разговор со мной. Я повторил:
- Тебе не было хорошо?
- Да-да, все было хорошо, - зачастила, словно с сожалением, она.
- Ты еще придешь?
Она лишь молча продолжала ползать на четвереньках в поисках своих элегантных туфель на высоких каблуках.
- А, вот они!
Она мигом натянула их на свои прекрасные ноги и с облегчением вздохнула, будто этот последний штрих в ее туалете вернул ей утерянное достоинство.
- Ты не хочешь остаться? Мы могли бы поговорить?
- Ну нет, всему есть свои пределы!
И Мелинда громко хлопнула за собой дверью.
14
Я погрузился в сон, как в пучину. Время от времени я внезапно пробуждался и, переворачиваясь на другой бок, на секунду переживал те мгновения, когда познал самое большое счастье от соития, сделав наконец женщину счастливой, и вновь забывался во сне. Утро застало меня бодрым и цветущим от радости пресыщения любовью.
На краю моей кровати сидел Зевс-Питер-Лама и внимательно смотрел на меня.
- Мне следовало отрезать тебе язык.
Я пропустил мимо ушей его замечание и, с наслаждением предаваясь воспоминаниям минувшей ночи, блаженно улыбался восходившему солнцу.
- Мелинде никогда в жизни не было так страшно, - упрямо твердил он.
- Но у нее никогда в жизни и не было такой ночи.
- Это точно, - усмехнувшись, сказал Зевс. - Когда она отошла от испуга, опрокинув парочку рюмок и заглотнув успокоительное, то подтвердила мне чудодейственные свойства сономегафора.
Он потрепал мне бок - таким жестом хозяин хвалит свою лошадь.
- Даю голову на отсечение, что она в эту минуту названивает всем своим подружкам, чтобы поделиться радостью от плотских утех.
Нахмурив брови, он рассматривал мое лицо, которое светилось удовлетворением пресыщенного самца.
- Ну что, доволен собой?
- В общем, да.
- И ты ничего не соображаешь?
Он в ярости катапультировался с кровати и в бешенстве принялся ходить взад-вперед по комнате.
- Это я вчера вечером осчастливил Мелинду, а не ты.
- Вы, наверное, заблуждаетесь.
- Ты полный идиот! Это мое изобретение, сономегафор, заставил ее взметнуться на седьмое небо.
- Вы слегка преувеличиваете…
- Ты раньше слышал, чтобы женщины так кричали под тобою? Не лги себе. Не хочешь ли ты убедить себя в том, что Мелинда хоть минуту провела бы с тобой до того, как ты стал Адамом бис? И вообще, у тебя были-то женщины раньше?
Мне нечем было крыть.
- Вот так! Это мой гений привел в восторг Мелинду вчера вечером. Это сделал я и только я.
- Но все же с ней в постели был я…
- Нет. Ты был там и всё же то был не ты. Доказательство - она исчезла, как только ты вновь стал самим собой.
- Когда я заговорил?
- Да, несчастный! А ведь я тебе сколько раз втолковывал, чтобы ты молчал. Как только ты открываешь рот, ты выдаешь свои мысли и тем самым выдаешь себя прежнего. А я не могу это контролировать. И это абсолютно мне не интересно. Впрочем, ты сам мог убедиться, какие от этого могут быть последствия.
Охваченный смятением, я уже не был уверен в своем счастье.
- Мелинда еще вернется?
- Если будешь молчать, да.
- Буду.
- Вставай, собирайся. Пора завтракать.
Когда дверь за Зевсом захлопнулась, я еще несколько минут понежился в постели - где найдешь лучшее место, чтобы перебирать в памяти приятные воспоминания. Затем приступил к своему туалету, каждое утро отнимавшему у меня добрый час с тех пор, как Зевс внес столько сложностей в мой организм. Покончив с этим, я открыл платяной шкаф и вдруг словно оказался в грезах, которые только что переживал: все полки были пусты, все мои вещи исчезли. Чтобы успокоиться, я закрыл дверцы шкафа и громко засмеялся - сейчас я проснусь и все будет на своих местах. Я снова приоткрыл шкаф: ничего! Ни верхней одежды, ни нижнего белья! Не осталось ни малейшей тряпки, чтобы прикрыть мое тело.
Решив, что прислуга что-то перепутала, я завернулся в простыню и отправился в крыло дома, предназначенное для челяди.
- Вы забыли принести мне белье, - заявил я, входя в комнату, переполненную прачками.
Ко мне подошла главная кастелянша с блеклым, серым, изношенным лицом, которое явно требовало стирки.
- Господин Лама распорядился, чтобы вы больше не носили никакой одежды.
- Что-о-о?
- И он приказал забрать у вас все простыни.
Решительным жестом она сорвала с меня импровизированное платье. Остальные женщины прыснули со смеху. Покраснев из-за своей наготы, я бросился назад, к спальне, однако та оказалась запертой на ключ.
Поскольку дом был переполнен слугами, я решил укрыться в саду. Может, мне удастся стащить полотенце у бассейна? Однако, сделав несколько шагов, я услышал плеск, смешанный с хохотом: в бассейне купались красотки. Я свернул с дорожки, чтобы укрыться в лабиринте самшитового кустарника.
Я долго бродил вдоль высоких зеленых стен и, осознав наконец, что заблудился, - не правда ли, самый лучший способ спрятаться от людей? - без сил опустился на каменную скамью, чтобы выплакать свою печаль. В тихой тени буйной зеленой растительности я мог дать волю своим чувствам. Неужели Зевс рассматривает меня лишь как какое-то животное? Значит, отныне ничто не принадлежит мне? Ни мои половые органы? Ни мои желания? Ни моя стыдливость?
- Это я логичен, мой юный друг, а не ты.
Как он догадался, где я нахожусь? Он присел рядом со мной, опираясь на палочку пальцами, унизанными кольцами, и под его усами сверкнула украшенная драгоценными камушками улыбка.
- Твои страдания будут продолжаться, пока ты не перестанешь носиться как с писаной торбой со своими чувствами, со своим так называемым личным мнением. Доверься полностью мне, и все пойдет как надо.
- Я не хочу жить голым, - произнес я голосом, который душили рыдания.
- Прежде всего, оставь эту привычку говорить "я хочу", "я не хочу". Твоя воля больше не имеет никакого значения, она должна полностью раствориться в полной покорности. Только моя воля, только мои желания, только желания твоего создателя имеют значение. К чему раньше привели тебя эти "я хочу"? К мысли о самоубийстве! Если бы не я, если бы ты не получил от меня другого предложения, ты бы давно кормил рыб и не был бы знаменит на весь мир.
- Но вам не кажется, что жить постоянно голым - и дома, и в парке, - это уж слишком. Даже собака, и та имеет право на ошейник.