Ладно, смерть Джона Смита. В тот день в кафе за столиком с пластиковой столешницей нас собралась целая компания. Было начало лета 1994 года. Только не спрашивайте меня, солнце светило или лил дождь, в кафе без окон перемены в атмосфере никак не ощущались, мы обедали в вечных сумерках. Тот день, однако, отличался от прочих: Дейв (этот противный малый из электротоваров, которого я не выносил) пригласил за наш столик Каролину. Понятно, Дейв на нее глаз положил, но обхаживал он девушку так бестолково, что больно было смотреть. Не сумев произвести впечатление болтовней о своей спортивной машине, стереосистеме необычайной красоты и холостяцкой берлоге в Хаммерсмите, Дейв задействовал смерть Джона Смита - о которой утром сообщили по радио - и ну отпускать идиотские шуточки на тему инфаркта. Типа: после первого инфаркта, случившегося у Смита в конце 1980-х, врачам удалось оживить его сердце, но не мозг, - стоит ли удивляться, что Смита произвели в председатели Лейбористской партии? Было очевидно, что идиотский юмор Дейва раздражает и огорчает Каролину, но, не будучи с нами толком знакома, она стеснялась дать отпор. Она вяло улыбалась в ответ, остальные нестройно хихикали, пока я неожиданно для себя самого не сказал: "Не смешно, Дейв. Совсем не смешно". К этому моменту почти все закончили обедать и очень скоро ушли, но только не мы с Каролиной; мы оба продолжали ковыряться в пудинге, словно следуя некой негласной договоренности. Минуты две мы сидели молча, чувствуя неловкость и понимая, что кто-то должен нарушить тишину. Наконец я смущенно пробормотал что-то о деликатности, которой Дейв никогда не отличался, и тут Каролина впервые за обеденный перерыв заговорила. Наверное, прямо тогда я в нее и влюбился. Какой же у нее был голос! Я ожидал, под стать ее внешности, чего-то ультрарафинированного, четкого-звонкого, но она произносила слова с естественностью простой ланкастерской девахи. Я настолько удивился - и заслушался, - что поначалу даже не вникал в то, что она говорит, просто балдел от ее голоса, словно она вещала на каком-то мелодичном иностранном наречии. Впрочем, я быстро опомнился и, не желая выставить себя полным дураком, сосредоточился и уразумел, что она спрашивает, почему я не присоединился к общему веселью. Не потому ли, допытывалась Каролина, что я поддерживаю лейбористов. Нет, отвечал я, лейбористы тут ни при чем, дело в другом. По-моему, нельзя смеяться над покойником, когда его тело еще не остыло, тем более что Джон Смит всегда казался приличным человеком и у него остались жена и дети. Каролина согласилась со мной, хотя у нее имелись и другие причины, чтобы скорбеть о кончине Смита. Она считала, что в смысле ситуации, сложившейся в британской политике, он умер в самый неподходящий момент, ведь на следующих выборах он мог победить, и из него получился бы отличный премьер-министр.
В кафе при универмаге подобные беседы звучали редко, а я, признаться, участвовал в них еще реже. Политика меня никогда не занимала. (На двух последних выборах я вообще не голосовал, хотя в 1997-м отдал голос за Тони Блэра - в основном потому, что воображал, будто Каролина от меня этого ждет.) А когда она заявила, что работу в секции "Товары для матерей и младенцев" рассматривает как вынужденную меру - способ прокормиться, пока пишет свой первый роман, - я почувствовал, что окончательно теряю почву под ногами. Романов я не читаю, не говоря уж о том, чтобы их писать. Но с другой стороны, это лишь еще сильнее разожгло мое любопытство. Понимаете, я никак не мог ее раскусить. Годами колеся по дорогам, вваливаясь к людям без приглашения и нахваливая им свой товар, я был вполне доволен своим умением вычислить, кто передо мной, и сообразить - за пару секунд, - чем этого человека можно зацепить. Но я почти не сталкивался с людьми, похожими на Каролину. Я не учился в университете (она окончила исторический факультет в Манчестере) и большую часть своей сознательной жизни провел в обществе мужчин - бизнесменов в придачу. Эти люди предпочитают не распространяться о себе и ни в чем не ищут подоплеки, принимая все как есть. По сравнению с ними Каролина выглядела инопланетянкой. И у меня не было никаких догадок о том, каким ветром ее сюда занесло.
Мое недоумение она рассеяла на нашем первом свидании, поведав очень грустную историю. Мы сидели в "Спагетти-хаус" (одном из моих самых любимых сетевых ресторанов в то время, хотя сейчас они практически исчезли), и Каролина, наматывая на вилку тальятелле карбонара, рассказала, что во время учебы в Манчестерском университете у нее возникли очень глубокие отношения с одним парнем, который учился на отделении филологии. После университета он нашел работу в Лондоне, в телевизионной продюсерской фирме, и они вдвоем переехали в столицу, сняв квартиру в Илинге. Каролина больше всего на свете хотела писать книги - романы и рассказы, так что работу в универмаге она воспринимала как нечто временное, а по вечерам и выходным упорно писала. Тем временем ее бойфренд завел роман с девицей из продюсерской фирмы и якобы безумно в нее влюбился. Не прошло и месяца, как он бросил Каролину и съехал, а она осталась совсем одна в лондонском пригороде, где у нее не было ни друзей, ни знакомых, но была работа, которая, впрочем, ее совершенно не увлекала.
Словом, ситуация яснее некуда, верно? В те годы в моде была одна фразочка, которая очень подходила к тогдашнему состоянию Каролины, "выпасть в осадок". Я понравился Каролине, потому что отнесся к ней по-хорошему и потому что подхватил ее, когда она разваливалась на части, и еще, наверное, потому, что я был менее грубым и бесчувственным, чем другие парни, обедавшие с нами в кафе. Но, оглядываясь назад, нельзя не согласиться: я был ей не пара. Даже странно, что мы протянули вместе так долго. Но мы же не умеем предсказывать будущее. Обычно я знать не знаю, что со мной будет через две недели, не то что через пятнадцать лет. Тогда мы были молоды и наивны, и под конец ужина в "Спагетти-хаус", когда я спросил, не хочет ли она поехать со мной за город в выходные, никто из нас не имел ни малейшего представления, куда это нас заведет. Все, что я помню, - огонек благодарности, вспыхнувший в ее глазах, когда она ответила "да".
Пятнадцать лет, это много или мало? Думаю, все относительно. На фоне истории человечества это как глазом моргнуть, но у меня такое ощущение, что за пятнадцать лет я прошел долгий путь, невероятно долгий, от надежд и волнения далекого первого свидания в "Спагетти-хаус" до вечера 14 февраля 2009 года (случившегося всего несколько месяцев назад), когда я, сорокавосьмилетний мужчина, оказался один в австралийском ресторане; за ограждением террасы поблескивали вода и огни Сиднейской бухты, а я не мог оторвать глаз от прекрасной китаянки и ее дочки, игравших в карты за соседним столиком. К тому времени Каролина уже уехала из дома. То есть бросила меня. Полгода, как мы жили врозь, и нашу дочку Люси она тоже увезла с собой. Они подались на север, в Озерный край, в городишко под названием Кендал. Что же в конце концов заставило ее уехать? Думаю, гнетущее и неустранимое разочарование. Кроме рождения Люси, за последние пятнадцать лет ничего из того, о чем мечтала Каролина, не сбылось. Великий роман так и не был написан. Ей даже не удалось закончить хотя бы один рассказ, насколько мне известно. Появление Люси сыграло тут серьезную роль. Как ни крути, материнство требует большой отдачи. Но мне не понять, как брак со мной мог помешать ей писать, если она действительно этого хотела. Возможно (и мне трудно об этом говорить), Каролина в глубине души немного стыдилась меня. Точнее, моей работы. Я рос профессионально, перевелся в самый большой и престижный универмаг в центре Лондона, куда меня взяли старшим сотрудником по взаимодействию с состоявшимися покупателями. Отличная должность, на мой взгляд. Но у Каролины, вероятно, мелькало в голове, что мужу начинающей писательницы скорее подобает заниматься чем-нибудь более… ну, не знаю… творческим? интеллектуальным? Только не подумайте, что мы обсуждали эти неувязки. Самым печальным в нашем браке было то, что за последние несколько лет мы напрочь утратили способность находить общий язык. Будто забыли, как надо разговаривать друг с другом, помнили лишь, как надо орать, оскорблять побольнее и швыряться предметами домашнего обихода. Не стану вдаваться в подробности, но одна из наших перепалок мне особенно запомнилась. Накануне отъезда Каролины, да и раньше тоже, мы постоянно ругались; началось с того, что мы поспорили, чем отмывать водонагреватель из нержавейки - металлической мочалкой или мягкой губкой. И уже через полминуты я кричал, что теперь уж мне окончательно ясно - она меня больше не любит. А не дождавшись опровержений, добавил: "Похоже, я тебе даже не очень-то нравлюсь". И знаете, что она ответила? "Как может нравиться человек, который сам себе не нравится".
Ну, если она решила изъясняться загадками, продолжать не имело смысла.
Китаянка с дочкой долго сидели в ресторане. Учитывая юный возраст девочки, странно, что в половине одиннадцатого они все еще оставались за столиком. С ужином они давно разделались, и теперь их удерживала на месте только карточная игра. Ресторан почти опустел, и мне тоже пора было возвращаться к отцу На следующий день я улетал домой, а нам с отцом необходимо было еще кое-что обсудить. Перед тем как уйти, мне понадобилось отлить; я встал и направился в подвальное помещение, где находился мужской туалет.
Я не люблю мочиться стоя. Не спрашивайте почему. Насколько я помню, никаких травматических инцидентов в детстве со мной не случалось, меня не растлевали в общественном туалете и так далее. На самом деле я не люблю мочиться стоя, даже когда в сортире никого нет. А вдруг кто-нибудь войдет во время процесса и вынудит меня остановиться на середине, выключить себя как кран и поспешно удалиться, пристыженным и раздосадованным, с наполовину полным мочевым пузырем? Поэтому я устроился в кабинке - после обычных предосторожностей: вытер сиденье и прочее. Тут-то на меня и накатило. Одиночество. Я сидел в подвале, в малюсенькой кабинке, в десятках тысяч миль от дома. А если бы у меня случился инфаркт, пока я сижу на толчке, - как бы развивались события? Скорее всего, кто-нибудь из работников ресторана обнаружил бы меня перед закрытием заведения. Вызвали бы полицию и, взглянув на мой паспорт, кредитные карты, а может, и пробив меня по международной базе данных, установили бы мои родственные связи с отцом, Каролиной и позвонили им. Как Каролина воспримет эту новость? Расстроится, по крайней мере поначалу, но не знаю, насколько сильно. Я теперь мало что значу в ее жизни. Люси, конечно, придется тяжелее, но и она все больше отдаляется от меня, уже месяц, как мы не общались. Кто там еще остался? Друзья и коллеги по работе, наверное, сочувственно всполошатся, но ненадолго. Крис, мой старый школьный друг, вот он… вероятно, в приступе острого сожаления он посетует на то, что мы разошлись в разные стороны и прекратили всякое общение. Тревор Пейдж огорчится, искренне огорчится. И его жена Джанис тоже. Но в целом моя кончина не вызовет больших волнений. Мой "Фейсбук" перестанет обновляться - но заметит ли это кто-нибудь из моих сетевых френдов? Сомневаюсь. Я был один во всем мире, совершенно один. Завтра я полечу домой, и что меня там ждет? Квартира, в которой ни души, но полно мебели из ИКЕА; счета за три недели, банковские бумаги и реклама доставки пиццы. А сейчас я сижу в деревянной кабинке, под землей, в подвале ресторана в Сиднейской бухте, а там, наверху, всего в паре ярдов над моей головой, находятся два очень близких друг другу человека, и как бы они ни были одиноки в других отношениях, их несомненно объединяет глубокая привязанность, и прочность, надежность этой связи очевидна любому, кто хотя бы мельком на них взглянет. Я завидовал им, жутко завидовал. И эта зависть внезапно вылилась в настойчивую потребность познакомиться с прекрасной китаянкой и ее прекрасной дочкой, которые так любят друг друга. Мысль о том, чтобы уйти из ресторана, не попытавшись даже представиться, не дав им знать о моем существовании, была невыносима.
Как ни странно, чем больше я об этом думал, тем естественнее казалась мысль познакомиться с ними. Чего я, собственно, медлю? Если я что и умею в этой жизни, так это общаться с людьми. До того, как Каролина с Люси бросили меня, - от чего я уже шесть месяцев не могу очухаться и поневоле живу отшельником - я успешно выстраивал свою карьеру именно благодаря умению находить подход к незнакомым людям. Чем, по-вашему, занимается сотрудник по взаимодействию с состоявшимися покупателями? Название должности говорит само за себя. Я могу быть милейшим парнем, если надо. Я знаю, как успокоить растерянную покупательницу. Знаю, что вежливость, хорошие манеры и простодушный тон, лишенный и намека на угрозу, способны разоружить даже самого воинственного клиента.
В общем, в тот вечер - впервые за полгода, что миновали с отъезда Каролины, - я на что-то решился, и решимость моя была неодолимой. Репетировать заранее вступительную речь я не стал - выскочил из кабинки, наскоро сполоснул руки и быстрым, твердым шагом двинул наверх. Я поднимался, надсадно дыша, в нервном напряжении, но и с блаженным ощущением, которое наступает, когда тебя отпускает боль.
Увы, китаянка с дочкой уже расплатились и ушли.
2
Мой отец спал, когда я вернулся из ресторана; пришлось ждать до утра, до завтрака, чтобы возобновить спор по поводу его квартиры в Личфилде.
Впрочем, "спор" не слишком подходящее слово для наших стычек с отцом. Да и "стычки" тоже сильно сказано. Ни он, ни я никогда не повышали голоса. Если один не соглашался с доводами другого или обижался, мы просто сердито умолкали - и молчали так, бывало, по нескольку лет. В конце концов все улаживалось, хотя со стороны такой способ решать проблемы кажется по меньшей мере причудливым.
Каролина, кстати, постоянно теребила меня на этот счет. "Почему вы с отцом никогда не поговорите по-человечески? - спрашивала она. - Когда в последний раз ты с ним нормально разговаривал?" Я отвечал, что ей легко давать советы. Она ведь не знает, какой тяжелый человек мой отец. Она вообще едва его знала, они встречались только один раз, когда мы возили двухлетнюю Люси в Австралию. (Отец не приехал в Англию ни на мою свадьбу, ни когда родилась его единственная внучка.) По случайному совпадению и Каролина, и мой папаша считают себя писателями - правда, отец предпочитает сочинять стихи, господи прости, - и на этой почве Каролина надеялась с ним подружиться. Но даже ей пришлось признать спустя пару дней, что моего отца "не легко понять и принять". Тем не менее она продолжала грызть меня за безнадежно испорченные отношения с отцом. Я был единственным ребенком в семье, моя мать умерла, когда мне было двадцать четыре, и у меня действительно, кроме отца, никого не осталось. Перед разрывом со мной Каролина сделала мне прощальный подарок (если это можно так назвать) - поездку в Австралию, которую она сама оплатила тайком от меня. О поездке я узнал из электронного сообщения за день до Рождества: фирма "Экспедиа" напоминала, что я должен заполнить анкету для получения визы в режиме онлайн. Самолет, на который Каролина заказала билет, вылетал из Хитроу ровно через полгода после ее ухода из дома, день в день, - видимо, она понимала, что делает: раньше этого срока я путешествие не осилю, потому что не вылезу из черной депрессии, в которую она меня загнала. В этом смысле она точно все рассчитала (а что это еще, если не расчет?), из чего следует вывод, что после стольких лет совместной жизни она знает меня как облупленного.
Что ж, Каролина, это была чудесная идея. Подбодрить брошенного мужа, отправив его на три недели к отцу, который для него все равно что чужой человек, с благородной целью вынудить этих двоих научиться наконец разговаривать друг с другом. К сожалению, для того, чтобы сконструировать этакое чудо, требуется немного больше, чем порыв милосердия и авиабилет со скидкой. Утром, когда мы с отцом в последний раз вместе завтракали почти в полной тишине, я видел, что мы так же далеки друг от друга, как и прежде. Если на шкале человеческой близости китаянка с дочкой находились на одном конце, то мы с папашей - ровно на противоположном. А ведь нам было на чем сойтись. Например, наши партнерши имеют привычку сбегать от нас. В Австралии, куда отец переехал лет двадцать назад, он дрейфовал от одного зыбкого союза к другому; я видел лишь одну из его женщин, ту, что хлопнула дверью пять-шесть лет назад. Потом он жил с пожилой дамой, фармацевтом на пенсии, в пригороде Мосмана, но за месяц до моего визита они расстались, и отцу пришлось подыскивать новую квартиру, которую он пока не успел толком ни отремонтировать, ни обставить. Словом, мы могли бы поговорить об этом. Но нет, мы вернулись к вопросу о его жилье в Личфилде. Квартиру в Личфилде он купил в середине 80-х, сразу после смерти мамы, - в безотчетном стремлении, как мне хотелось бы думать, вернуться в родные края, - и я полагал, что, уезжая в Австралию, он ее продал. Выяснилось, что ничего подобного: все эти годы квартира пустовала. Да, знаю, многие сыновья рассвирепели бы, обнаружив, что потенциально доходной семейной недвижимости целых двадцать лет позволяли ветшать и пылиться. Но я лишь сказал: "Ты на этом теряешь". А он ответил: "Да, наверное, нужно что-то предпринять". Затем он попросил меня по возвращении в Англию наведаться в Личфилд. Я вообразил, что он хочет выставить квартиру на продажу, и начал объяснять, что сейчас в Великобритании не лучшее время для избавления от недвижимости: кредиты скукоживаются, люди теряют работу и сбережения, кругом финансовая нестабильность, и цены на жилье падают с каждым днем. На что отец возразил: он и не собирается продавать квартиру. Он лишь хочет, чтобы я, отправившись в Личфилд, поискал на книжных полках синюю папку с надписью "Два дуэта" на корешке и выслал эту папку ему. Я поинтересовался, чем ему так дорога эта синяя папка, и он сказал, что в ней хранятся несколько "значительных" стихотворений и кое-что из прозы и все это ему крайне необходимо, потому что единственную копию, которая у него была, выбросила его бывшая сожительница (фармацевт из Мосмана) незадолго до их расставания. Но прежде чем отослать папку, добавил отец, неплохо бы мне прочесть ее содержимое, если я хочу узнать, как так вышло, что я появился на свет, - и тут папаша разразился пространной и бессвязной тирадой о том, что я никогда бы не родился, если бы в конце 1950-х в Лондоне не существовало по соседству двух пабов с одинаковым названием "Восход солнца". Опять же, иные сыновья, возможно, ухватились бы за этот сюжет и потребовали подробностей, но я лишь подумал: "Ну вот, отца снова несет куда-то по касательной" - и принялся расспрашивать, где именно может стоять синяя папка и какой оттенок синего мне искать. У нас был шанс пройтись по отрезку нашего общего прошлого, и, не исключено, это было бы любопытно и познавательно для обоих; мы же соскочили на обсуждение канцтоваров. И так у нас всегда. Позавтракав, я пошел в гостевую комнату укладывать вещи.