Кларисса приняла меня полулежа на тахте. Цветастый балахон свободного покроя прикрывал очевидные изъяны ее расплывшейся фигуры, а полумрак в комнате создавал иллюзию намечаемого волшебства, к которому всяк входящий был обязан приготовиться. Тому же способствовали и многочисленные фотографии великих, коими были увешаны все стены вперемежку с образами самой Клариссы в пору ее девичьей зрелости. Вот Станиславский, Чехов, Фрейд, а рядом симпатичная толстушка в купальнике на берегу моря. Далее кто-то, видимо, из особо почитаемых танцоров и певцов. И снова та же, только уже слегка подросшая девица – на этот раз она разверзла пасть в попытке надкусить очень большое, просто невиданное по своим размерам яблоко. И, глядя на нее, даже малейшего сомнения не возникало, что уж она-то с этим делом справится!
Кларисса листала мою рукопись. В изящно выгнутых пухлых пальчиках дымилась тонкая сигарета на очень длинном мундштуке, и все в этом храме интеллекта указывало на независимость и самодостаточность хозяйки. Типичная эмансипе! Подобным образом мог бы выразиться какой-нибудь насмешливый резонер в начале прошлого столетия. Ну а я от суждений воздержусь, по крайней мере до завершения нашей встречи…
– Так, Вовчик! Знавала я графоманов и лгунов, но таких, как ты, прежде не встречала. – Примерно в этом тоне развивалась наша приватная беседа, точнее, говорила-то в основном она. Причем полнейшее впечатление складывалось, что намереваются меня сию же минуту взгреть по партийной линии и за какие-то немыслимые прегрешения, невзирая на заслуги перед обществом, влепить очередного строгача. – Вам, мужикам, главное, чтоб перед дамами покрасоваться. Вот я какой талантливый, сладкоголосый, плодовитый! А на поверку грош вам всем цена. Плод своей похотливой страсти мне на шею кинешь, а сам и был таков. Сижу читаю – так одно расстройство, я тебе честно говорю.
– Что, будто вовсе некого и похвалить? – поинтересовался я, тем временем тщетно пытаясь уловить, о каком подкинутом плоде может идти речь и не было ли, в самом деле, чего такого между нами.
И впрямь, бывает, что стиснут могучими задами и чреслами в обезличенной толпе и даже определить не в состоянии, кого же ты только что по недоразумению облапил и кто милостиво позволил себя легонько приласкать… А после, когда выберешься из этого скопления потных тел, оказываешься в недоумении, с кем же ты минутой раньше чуть не переспал? И, холодея от нехорошего предчувствия, жадно осматриваешь разбегающуюся по сторонам толпу. И вдруг из хоровода симпатичных цыпочек, расталкивая их в нетерпении локтями, вываливается… Ну ладно, хорошо хоть, не мужик.
– Нет, отчего же. Я некоторых наших авторов очень уважаю, особенно из числа интеллектуальных дам, – милостиво пояснила мне Кларисса. При этом, глядя в зеркало, поправила прическу, как будто было там что-то такое, что еще стоило бы поправлять.
– Ну вот! Прикажешь мне плиссированную юбку нацепить и колготки фильдеперсовые с люрексом? – Даже косвенные намеки на мое не вполне подходящее для того или иного случая происхождение всегда вызывали у меня решительный протест. Ну не женщина, не рафинированный интеллигент, не бывший партработник в Вологодской волости, так что же из того? Нельзя же только по национальным, идеологическим или же половым признакам заносить человека в разряд совершенно безнадежных графоманов.
– Такое перевоплощение тебе уже нисколько не поможет, – ухмыльнулась редактриса. – Я, конечно, могла бы порассуждать с тобой о планете расширений. Однако Венера в Водолее сделала тебя совершенно безответственным, особенно в том, что касается склонности к внебрачным совокуплениям и запоям. – Видя, что я собираюсь возразить, Кларисса взмахнула ручкой, мол, так и быть, проехали, и продолжала: – Ладно уж, я понимаю, гороскопы не представляют интереса для большинства Весов, но посмотри, как интересно. Скажем, у одного известного поэта Меркурий был в обители, почувствуй разницу!
Блин, только этой долбаной астрологической обители мне не хватало! Кто же мог предполагать, что голосистая Кларисса увлекается еще и этим? Ну, допустим, Меркурий у меня в изгнании – и что с того?
– Я так понимаю, теперь стало модно восторгаться не вполне удобоваримым глубокомыслием признанного диссидента, к тому же где-то мученика. Но и что же получается – если был гоним, так однозначно считается великим?
– Плутон неторопливо переходит в Козерога… Так для тебя и нобелевский лауреат, оказывается, не вполне поэт? – Лицо Клариссы стало покрываться красными пятнами, демонстрируя клинические признаки нарастающего раздражения.
Ох уж эти мне снобливо-занудливые лицемеры, охочие до пляжных, вагонных и салонных споров и бесед. Ну никуда от них не деться! Полным-полно болтливых, наголо обритых дам. И хоть бы одна приятная мордашка… А если что-то симпатичное и углядишь, так на поверку дура дурой всякий раз оказывается! От нее же за версту непроходимой глупостью несет. Конечно, для этих дел мозги совсем не обязательны, но хоть какое-то их подобие должно же быть!
А тут ведь все наоборот – передо мной расположился словно бы опутанный проводами и мигающими лампочками электронный мозг, одной своей "извилиной" подключенный к фондам государственной библиотеки, другая же расположилась в ближайшей кондитерской, среди эклеров с заварным кремом, бокалов с сельтерской и мятных леденцов. И все это в густых клубах табачного дыма, вместе с которым улетает куда-то единственная, высказанная за несколько часов беспрерывных разговоров стоящая мысль – "Ах, мужика бы!". А вот, извольте, и еще одно откровение, видимо тоже почерпнутое из анналов:
– В отличие от тебя у настоящих писателей персонажи существуют сами по себе, живут своей, неподконтрольной автору полнокровной, интересной жизнью…
Это как же так? Скажем, пошлю я своего героя в магазин за коньяком, а он приволочет мне бесплатную брошюру о пользе воздержания. Витек, а деньги где?! Да что тут говорить, похоже, что она из тех, которые, даже увидев меня в гробу, начнут претензии предъявлять: не так лежит, не те тапочки надеты…
– Твоя бездарная концепция, будто алчные и циничные люди оказываются в состоянии заставить торговать собой целый народ, не выдерживает ни малейшей критики, – продолжала вещать Томочкина родственница.
Выдержала бы страна, а без сопливых рецензентов мы как-нибудь да обойдемся. Впрочем, такое ли это необычное дело – торговать людьми? Да и не было у меня написано ничего такого про народ, мне бы только кое с кем из власть имущих разобраться.
– Слушай, а может, тебе стоит про собачку написать? Ведь все великие с этого начинали. Вспомни хотя бы про Тургенева, про Чехова.
– Должен тебе признаться, что собак я не люблю. Предпочитаю кошечек.
– Да уж, не повезло, – огорчилась редактриса. – А вот, кстати, надо бы проверить, вроде бы я уже встречала твою фамилию в нашем черном списке. Жаль только, что нет его у меня сегодня под рукой.
– Разве такой есть? – Я был и в самом деле удивлен. Неужто и здесь собираются вводить некое подобие формы допуска?
– А что ты думаешь? В любом деле порядочные люди стараются оградить себя от нежелательных особ. Тех, что не из их круга, не тех убеждений и вообще не вполне симпатичные им люди. Ну ты и сам понимаешь, о чем я. – Тут Кларисса слегка смутилась и, поправив привычным движением прическу, изрекла: – Вот и лирическая линия у тебя прописана крайне слабо. Дамы вроде ничего, а мужики какие-то хилые, невзрачные…
Мосластых ей подавай! Уж она бы им прорычала свои бесценные "Брависсимо!" и "Браво!".
– Подруга, здесь ведь не "Бахчисарайский фонтан" и даже не ярмарка спортивных тренажеров, – отбивался я чем мог, выискивая повод, как бы мне эту сволочь напоследок побольней ужалить. Другой бы на моем месте пожалел ее, приласкал бритоголовенькую, а там, глядишь, и роман бы напечатали. Но, как известно, стоящие мысли приходят опосля, когда из разорванного в клочья моего творения и на рассказик два-три непуганых абзаца не останется. Ну и пусть!
Когда в посудную лавку вваливается слон, когда сотня разъяренных дикарей из племени оголодавших каннибалов высаживается десантом на Соборной площади, все это производит гораздо меньшие разрушения, чем вмешательство такого вот "редактора" в творческий процесс, притом что память у Клариссы была отменная, а мстительности – хоть отбавляй.
И только тут меня словно осенило. Вот ведь, прежде гонимых теперь с какой-то стати чтут. А сам-то я, почему меня к мученикам нельзя причислить? Господи! Да как же мне раньше такое в голову не приходило? Ведь я же и есть самый что ни на есть исконный мученик, к тому же пострадавший вовсе ни за что, то есть за совершенно чуждые мне идеалы.
Случилось это в незапамятные времена, когда в числе прочих симпатичных крох, усвоивших правила примерного поведения и послушания заветам старших, единственного не то что в классе, но из всей школы, выбрали меня для вручения цветов членам правительства, причем не где-нибудь, а на Мавзолее, во время первомайской демонстрации. По-взрослому гордый и упоительно счастливый сознанием близости к тем, к кому не каждому приблизиться дано, стоял я на трибуне, едва достигая подбородком до парапета, на котором покоилась приготовленная для меня огромная коробка шоколадных конфет. Каждая конфета была завернута в золотистую фольгу, притом, как выяснилось позже, содержала необыкновенно вкусную начинку – таких мы раньше и в глаза не видывали. Как дорогую реликвию показывал я потом соседям и одноклассникам ту коробку и сверху, и даже изнутри – с пустыми обертками из-под конфет. Можете сами догадаться, что мои родители не уставали докладывать всем знакомым и даже посторонним об очередных успехах своего чада, за которым "наверняка уже установлен особенный надзор, и куда уж денешься, если секретнейшим приказом предназначена чрезвычайная карьера".
Недолгое торжество сменилось отчаянием, и, что ни говорите, это было настоящее человеческое горе. Что тут поделаешь, если тот, вроде бы лысый и в пенсне, кавказского происхождения гражданин, рядом с которым я имел неосторожность обретаться на трибуне, – а уж все видели, должно быть, фотографию в журналах и газетах, – вскоре был судим и по приговору трибунала расстрелян, как злейший враг народа.
Вы и представить себе не можете, какое это было горе! Надо же такому случиться в самом начале столь много обещавшего жизненного пути. Как ни оправдывался я, что знать ничего не знал, как ни убеждали родители, что цветы я вручал вовсе не тому, что справа, а совсем наоборот, то есть тому, чья фамилия над входом в метро была в то время обозначена, однако сомнения оставались. И уже чудилось мне, что вот приходит за мной дядька в шароварах с генеральскими лампасами и, грозно щуря глаз, спрашивает: "Как же это ты, агенту империализма – и цветы?"
Но понемногу все утряслось, меня никто не вызывал, до меня никому не было никакого дела – даже после, когда того, второго, которому я тоже вроде бы вручал цветы, сместили со всех постов и обвинили в принадлежности к недопустимой антипартийной фракции. Само собой, ту злополучную коробку из-под конфет, дотоле бережно хранимую, поспешно отправили в мусоропровод.
Ну вам, быть может, это все смешно, а у меня во рту на всю последующую жизнь остался сладковато-приторный вкус тех самых шоколадных конфет, который усиливался иногда невесть от каких физиологических причин, но особенно донимал накануне событий, так или иначе имевших значение для моей карьеры.
Вот и судите теперь, кому из нас больше не повезло – тому антипартийному засранцу, который скоропостижно отправился в отставку, но дожил припеваючи до весьма почтенных лет, или же мне? Особенно если учесть, что с подачи не в меру болтливого кадровика, которому я по доверчивости при поступлении на службу рассказал про ту историю, – все как на духу! – начальство присвоило мне кодовый псевдоним Цветочница.
Но бритоголовой тетке все это было невдомек. Да, ей бы в органах служить – злости хоть отбавляй, голосок очень даже басовитый, да еще и тяжелая рука, судя по тому, как она Томочку отделала, уж в этом я теперь не сомневался. А в самом деле, может, и есть в нас что-то общее? Может, и вправду возможен некий взаимовыгодный альянс? Но только ведь недаром говорят, что в жизни сходятся противоположности, поскольку имеется вроде бы у них потребность одна другую дополнять. Однако чем же я мог пополнить коллекцию достоинств неподражаемой Клариссы? Разве что самому стать в этой коллекции одним из ценных экспонатов – скажем, изобразить некое подобие усатой бабы в питерской Кунсткамере.
Словом, про свой конфуз я так и не решился рассказать. И вовсе не потому, что в свое время дал расписку о неразглашении. Но одна только мысль, что придется поведать о несостоявшейся карьере, что надо будет оправдываться, объяснять ей, что, да как, да почему, – это способно было огорчить меня куда сильнее, чем незавидная судьба моей несчастной рукописи, которой, судя по реакции Клариссы, была уготована роль хранителя остатков ее волос на полках редакционного архива. Ну ладно, допустим, если бы я этой историей про майские цветы ее разжалобил – но что такое она могла бы мне сказать? Почаще перечитывай классику, поработай еще как следует над словом, глубже вскрывай пласты неведомых характеров – и тогда, родимый, все-то у тебя помаленьку сладится… Вот так породистая сука облизывает безобразное дитя.
И все же я оказался прав. Или не прав? Во всяком случае, вскоре выяснилось, что Кларисса разглядела во мне именно страдальца.
Глава 10 "Опасайся дев, измученных отсутствием ласки"
Сами понимаете, что после всего того, что я услышал от Клариссы, мне не терпелось поподробнее разузнать и про нее, да и про ее товарку Томочку. При этом обычная метода, ну там беседы с сослуживцами, опрос жильцов, для этого случая явно не годилась. Тут требовался иной подход.
Должен признаться, что, спаивая Клариссу, я по давнишней своей привычке все, что ею говорилось, наматывал на ус. К примеру, явки, адреса и прочее… Понятное дело, здесь совсем не то, но все же удалось услышать много, много любопытного. В частности, выяснилось, что и Томочка, и ее свояченица в минуты особо вдохновенной, я бы сказал, их возвышающей тоски имеют привычку таскаться по виртуальному пространству в поисках тех, кто может скрасить хотя бы на вечерок их одиночество. Да, скажу я вам, чего там только не бывает! Особенно если возникает ситуация, когда приходится сражаться за единственного на ограниченном форумном пространстве мужика либо же в профилактических целях избавляться от наглой интернет-соперницы.
Далее привожу протокол виртуального общения уже известных персонажей. Можете мне поверить – сам ни словечка не добавил! И вот уже словно бы слышу такие знакомые, почти родные голоса. Только прелюдию, что-то вроде "Здравствуй, Бим! Да ты ли это?", опускаю за ненадобностью.
"Томочка. Кларисса, милая! А отчего же ты не участвуешь в конкурсах красоты? Среди мастино неаполитано первое место заняла бы.
Кларисса. Назначай свидание, я подправлю и твою уродливую харю. Драться так драться. К чему этот словесный идиотизм?"
Должен сказать, что, когда я это прочитал, поначалу усомнился, а не спутал ли я их, часом, с кем-нибудь или же просто мне почудилось такое. Но вот же, текст в компьютере сохранил… Да нет, все правильно. И если по большому счету, то я Клариссу очень даже понимаю! За полный рабочий день так начитаешься всех этих убого-недоношенных писак, а тут еще и ночью на форуме предстоит корячиться. Давно уже пора переходить от слов к реальным действиям! Ту злость, что с таким усердием накапливала в себе, самое время выплеснуть на просторы Интернета. При этом не беда, если иной раз и промахнешься, вроде бы может так случиться, что не тому достанется. Ну так и что? Ведь говорят же, что темные пятна случаются даже на ликах некоторых редактрис.
Однако вот именно тут – исключительно принципиальный отрывок из беседы:
"Томочка. Ты не можешь ничего! Ты спившаяся, подлая, завистливая баба. И твои угрозы мне просто фиолетовы…
Кларисса. Завистливая? И кому же это я завидую? Старой, глупой, горбатой каракатице? Ты, наверно, шутишь? Я не завидую уродам!"
На мой почти профессиональный взгляд, это довольно спорное и даже опрометчивое утверждение. Напрасно она так! Мне думается, что в известных обстоятельствах вполне можно позавидовать даже самому уродливому из уродов – потому как на него все же какое-никакое внимание обращают, не то что на иных из нас, которые будто бы и есть, а вроде их и нет… В таких до слез обидных обстоятельствах можно посоветовать использовать уже опробованную методу – скажем, бритый череп, накладной парик, желательно голубого или рыжего окраса, двухдневная щетина на лице, вставная челюсть, на вечерок позаимствованная у беззубого соседа… Естественно, весь этот перечень может быть рекомендован лишь в тех редких случаях, когда отсутствуют изъяны внешности, так сказать, естественного свойства, присущие вам изначально, от рождения или, скажем, возникшие после экологической или, на худой конец, семейной катастрофы. То есть когда в ход идут хрустальные вазы, сковородки, наманикюренные когти и – не дай бог! – мужские кулаки. Но самое главное, что необходимо помнить, – всякого уродства должно быть ровно в меру, иначе, если перейти некий, не вполне конкретно выраженный Рубикон, это уже кое-что другое. Это модой называется.
Итак, продолжим.
"Томочка. Ох и жалко мне тебя. Вежливую, умную, красивую… богиню помойки. Давай заканчивай!
Кларисса. С какой стати мне заканчивать, мурло ты волосатое? Давай решим твои проблемы в реале, зачем же форум напрягать своим присутствием?"
Вот тут согласен – это было бы самое верное решение! Поскольку в виртуале друг до дружки, как ни крутись, как ни бесись, видимо, не удается дотянуться, пора бы уже, ох как пора устроить самое натуральное побоище. А какой-нибудь сверх меры накачанный мужик будет это соревнование судить. Двенадцать раундов, и ни минутой меньше! На усыпанном алыми гвоздиками ковре, под звон литавр и грохот барабанов, до самого-самого победного конца! Которая после драки способна будет свое личико наиболее благопристойно предъявить, той и достанется желанный приз – как вы догадываетесь, я имел в виду того самого арбитра. Однако до чего же богатая идея вырисовывается! Куда там до нее изрядно поднадоевшим уже пятничным аукционам. Надо непременно начальству доложить. Если поспешим, уже к концу недели можно подготовить презентацию, тогда и назначенные на пятницу аукционные торги будут ни к чему. А уж желающих выяснить отношения на ринге – навалом среди посещающих нас дам. Тоже ведь Мурлин Мурло не первой свежести!
"Томочка. Всем видно, что ты свинья, поэтому я и предлагаю тебе не показываться в приличном обществе.
Кларисса. Ты либо успокоишься, красавица, либо тебе в этом щас помогут.
Томочка. Меня стращать не надо, а обидевший обижен будет".
Ну, тут, разумеется, допущен явный перебор, потому что если и дальше так пойдет, то конца затянувшейся эпопеи взаимного отмщения нам не дождаться никогда. Разве что одна из воительниц, не рассчитав свои девические силы, безвременно выпадет в осадок. А то ведь слово за слово, обида за обиду… Может случиться, что этой надоест и в поисках спасения она переберется на другой форум. А та за ней – уж добивать так добивать! Чего же медлить? Нет, правда, я такое прежде неоднократно наблюдал, а вы небось подумали – ну вот, опять клевещет на достойных и порядочных.