6
Обжигающий водопад обрушился на меня. Вышиб дух, кабаньей щетиной вздыбил волоски на теле, насильно исторг из груди вопль ужаса и восторга, крик длился, и водопад не иссякал, словно в кувшине Калы сошлись воедино все родники Трехмирья, а в глотке Индры поселился Ревун-Рудра, бешеный бог зверья и гнева, пугавший своим ревом Вселенную задолго до того, как его, будто в издевку, прозвали Шивой.
То есть Милостивцем.
Отфыркиваясь, я стоял, возвращаясь к жизни, и чувствовал себя заново родившимся. Это было внове, хотя бы потому, что я никогда не сходился с Мореной-Смертью ближе, чем на переговорах между Востоком и Югом. Утраченное величие выглядело чем-то несущественным, Обитель смотрелась отсюда призраком, марой, сказкой, рассказанной на ночь впечатлительному дитяти, единственной реальностью был я, просто я, без имен и прозвищ, голое существо вне родства, затерянное в дебрях Пхалаки - я, и кувшин у меня в руках, и прохлада ночного воздуха, и неизвестность впереди.
А еще мне послышалось, что над чащей зазвучал хор гандхарвов, освящая наш брак по легкомысленному обычаю крылатых певцов.
Есть безлюдная поляна, озаренная луной,
Там от дремлющих деревьев запах терпкий и хмельной,
И бутонам нерасцветшим шепчут лепестки лимонов,
Что томлением наполнен лучезарной ночи зной…
Я повернулся и увидел Калу.
Никогда раньше я не видел Время обнаженной. Многие женщины любили меня, и я любил многих, любил щедро и бездумно, но сейчас тот прежний Индра, Бык Обители, спал далеко от Пхалаки, в темной пещере без выхода, а у безымянного существа с кувшином в руках не было знаний и опыта, была лишь дикая страсть, взрыв Золотого Яйца в безбрежном мраке.
О чем Риг-Веда, старейшая из Четырех, возгласит:
Нить протянулась от ничего к ничему.
Был ли низ? Был ли верх?!
Оплодотворение было. И надрыв сути.
Стремленье внизу. Удовлетворение наверху.
Было?
Будет?!
Я шагнул к Кале и опрокинул кувшин над ее головой.
Странно: она стояла под искрящимся водопадом не шелохнувшись. Бронзовая статуэтка танцовщицы, каких много в литейных мастерских Махенджи, - тоненькое тело девственницы с незрелыми формами, вызывающими оскомину на зубах и привкус зеленого яблока, длинные руки и ноги, жеребячья стать, правая ладонь вольно упирается в бедро, талия изогнута с легкомыслием юности, и во всей позе сквозит удивительное сочетание детства и вечности. Маленькие груди напряглись, отвердели, выпятились клювами-сосками, голова склонилась к плечу, и лицо Калы-Времени в кипящих струях вдруг стало иным: переносица расплющилась и почти слилась со лбом, губы чувственно вспухли, наливаясь багрянцем плодов бимбы, отвердели скулы - на меня, замерев в спокойном ожидании, смотрела темнокожая дравидка.
Девочка-женщина.
Дочь южных племен, чьи ятудханы[27] воздвигали каменные фаллосы во имя Ревуна и бросали юношей в пламя, дабы Огнь-Агнец был удовлетворен - тогда, когда мама Адити была молода и еще только подумывала родить себе Индру.
Наваждение продлилось миг - и пропало.
Потому что я шагнул вперед, отшвырнув кувшин прочь, нимало не заботясь о его сохранности и о сохранности тех океанов влаги, которые крылись в нем, я вцепился в Калу подобно дикому зверю, и мы упали, покатились по земле леопардами в течке, фыркая и царапая друг друга, терзая и наслаждаясь, всем существом отдаваясь вечному ритму… Время стонало подо мной, века вскрикивали и дрожали в предвкушении, минуты и секунды струйками пота текли по коже - крылось в этой страсти нечто извращенное, потаенная нотка, вносящая крупицу разлада в общий хор, но именно она делала буйство в полуночной Пхалаке неизмеримо соблазнительным.
Так однажды, осчастливив раджу ангов-слоноводов своим присутствием, я нарочно выпил отравленную мадхаву[28] - раджа, не столько еретик, сколько придурок, захотел полюбоваться результатом.
Чувствовать в себе яростно-обреченные метания отравы походило на любовь Калы.
О том, какое покаяние было назначено любознательному радже, можно узнать - если, конечно, кому-то из-за такой ерунды захочется спускаться в смоляные бездны Преисподней ниже того яруса, где коротают вечность убийцы брахманов.
Я раздвоился: одна половина моего существа рычала от страсти ко Времени, другая же пульсировала где-то высоко над содрогающимися телами, заново переживая сегодняшний сумасшедший день. Бой в Безначалье. Свастика Локапал, Песнь Господа, троица мертвых воевод, чья гибель видениями преследовала Миродержцев…
Имена погибших, начертанные звездами на покрывале ночи, неотступно преследовали меня, и в хриплых стонах мне слышалось:
"Гангея Грозный по прозвищу Дед…"
Еще… о, еще!
"Наставник Дрона по прозвищу Брахман-из-Ларца…"
Да!.. да, да, да, о да!..
"Карна-Подкидыш по прозвищу Секач…"
Ну же!
"Гангея Грозный… Дрона… Карна…"
Ну!..
"Дед… Брахман-из-Ларца… Секач… Дед…"
7
Я и Время закричали одновременно.
КНИГА ВТОРАЯ
ГАНГЕЯ ГРОЗНЫЙ ПО ПРОЗВИЩУ ДЕД
Якша сказал:
- Что есть святыня для кшатриев, в чем их закон?
Что им свойственно, как и прочим людям?
Что равняет их с нечестивыми?
Царь справедливости ответил:
- Стрелы и оружие - святыня кшатриев,
щедрое жертвованье - непреложный закон их.
Страху они подвержены, как и прочие люди.
Отступничество равняет их с нечестивыми.
Махабхарата, Книга Лесная, Сказание о дощечках шами, шлоки 32 - 33
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
МЛАДЕНЕЦ
Как свежее масло лучше кислого молока, а брахман лучше всех двуногих, как океан лучше озер, а корова - лучшая из четвероногих, так эти главы нашего повествования считаются наилучшими, и знающий их, несомненно, сможет избежать даже греха от убийства зародыша.
Глава I
ДИТЯ, КОТОРОГО НИКТО НЕ ХОТЕЛ
1
Эта женщина ему сразу не понравилась. Царь Пратипа отвернулся и стал глядеть в другую сторону. Широкий плес расстилался перед ним, и сверкание реки Ямуны заставляло щуриться или прикрывать глаза ладонью, за спиной с холма сбегал лес, пытаясь щупальцами лиан дотянуться, достать, потрогать стайки отшлифованных валунов. Святое место. Не надо быть отшельником, чтобы почувствовать: сам воздух здесь пропитан размышлениями о вечном. Да, стоило временно оставить Город Слона, прадедовскую столицу, попечению министров и советников, стоило, что бы они ни твердили об ответственности и государственных заботах!
Правителю тоже необходим покой.
Короткий, зыбкий, как видение дхата-морганы, города гандхарвов над гладью вечернего озера - но без минуты покоя жизнь топит человека в себе, заполняя легкие души водой сиюминутного, и ты понимаешь: никогда больше тебе уже не удастся вздохнуть полной грудью.
А тут еще эта женщина…
На миг царь Пратипа пожалел, что отослал свиту. Легкий кивок в сторону - нет, разумеется, не в сторону воинов, а в сторону евнухов! - и безбородые ласково объяснили бы глупой, что негоже разглядывать царя, будто он не раджа Лунной династии, а боевой слон, выставленный на рынке Субханды восточными ангами.
Сравнение позабавило царя. К чему незнакомке боевой слон? Корзины с грязным бельем таскать? Даже если судьба и занесет ее на рыночную площадь Субханды - в самую последнюю очередь пройдет женщина мимо оружейных рядов, за которыми торгуют жеребцами для колесниц и слонами, обученными убивать и слушаться стрекала! А если и пройдет, то едва ли заговорит с бородатым ангом о достоинствах серого зверя, похожего на грозовую тучу Индры…
Пратипа улыбнулся собственному легкомыслию и продолжил глазеть на реку.
Сведущие люди говорили, что Ямуна берет свое начало в горячих источниках Гималаев, на горе Бандарапуччха, здесь же воды стремнины, названной в честь Адского Князя Ямы (вернее, в честь его единоутробной сестры-близнеца, но про это шепотом, вполголоса…), бурно стремились на юг, чтобы слиться с полноводной Гангой, матерью рек. Вся территория вокруг, со всеми ее холмами, лесами, низинами и берегами, испокон веков называлась Курукшетрой, Полем Куру - в честь легендарного царя и предка Пратипы, совершавшего здесь небывалое покаяние.
Злопыхатели вполголоса утверждали, что эта местность на самом деле зовется Полем Закона, а великий Куру если и побывал здесь, то исключительно предаваясь беспробудному пьянству.
Но Пратипа не обращал внимания на злопыхателей.
Разве что изредка, проезжая мимо городской площади, где злопыхатели имели обыкновение сидеть на колу. Что существенно влияло на красноречие.
Главным были не поступки предка, а наличие на Курукшетре трех с лишним сотен священных криниц[29]. Омывшись в одной, ты обретал благополучие, в другой - здоровье, в третьей - безопасность от змеиного яда, а знаменитая криница в Праяге была единственной, где мог покончить с собой даже брахман, и грех самоубийства выворачивался наизнанку, становясь заслугой, дарующей райские миры.
Старики и больные, успев зажиться на свете и устать от боли или дряхлости, стекались в Праягу толпами. Глиняные кувшины шли нарасхват - набив их камнями и привязав к телу, тонуть гораздо проще. А места на прославленном Баньяне Прощания ценились в зависимости от уровня ветки: верхние, упав с которых разбиваешься наверняка, стоили гораздо дороже.
Не зря местные жители хорошо подрабатывали в свободное время, вертясь вокруг безутешных родственников - дров для костра натаскать, тело омыть, повыть над мертвеньким, то да се…
Пратипа поиграл концом гирлянды из оранжевых цветов кадамбы и против воли снова обратил свой взгляд на женщину.
Нет. Она ему по-прежнему не нравилась.
Рыбачка? Ниже по течению есть поселение рыбаков, где свита Пратипы третий день закупала корзины с нежным усачом-подкоряжником и длинными телами дундубхи, водяной змеи, которую полагается запекать в ее же собственной крови. Говорят, помогает от мужского бессилия. Но рыбацкие жены и дочери низкорослы, в кости широки, и глаза у них сами опускаются долу, едва в поле зрения покажется человек, одетый богаче их мужей и отцов. Что заставляет пропахших чешуей женщин почти все время смотреть в землю.
Во всяком случае, при визите свитских в поселок.
Размышлять о вечном не получалось. Мысли самовольно то и дело возвращались к женщине, будь она неладна! Супруга кого-то из паломников? Дочь брахмана при кринице - вокруг каждой дваждырожденных было больше, чем мух на падали, и каждый голосил навзрыд:
- Кто накормит хотя бы одного брахмана, вовеки избегнет низкого рождения!
Пратипа нахмурился и легонько хлопнул себя по лбу - в наказание за нечестивые мысли. Негоже знатному кшатрию, да еще потомку Лунной династии, так думать о наставниках! Но из памяти не шло: бедняк-паломник платит лысому жрецу последние гроши за право подержать ухо коровы жреца во время обряда. А ученик достойного брахмана, сопя, записывает на пальмовых листьях: дескать, был сей бедный человек у криницы Теплых Вод и совершил жертвоприношение коровой, за что полагается щедрому возродиться в семье богатого землевладельца.
И никак иначе.
Пратипа тогда еще послал евнуха, чтобы среднеполый купил у сквалыги брахмана его замечательную буренку и подарил ее паломнику: невозможно было смотреть, как бедняга сияет, держась за волосатое ухо!
Нет, определить происхождение и статус женщины не удавалось. Мешала властность осанки - так стоят жены царей на дворцовых террасах, наблюдая за играми девиц из дворни. Но жены царей не бродят в одиночестве по берегу Ямуны и не носят вызывающе ярких украшений, достойных скорее столичной шлюхи-гетеры.
Вон, камни на браслетах - за йоджану[30] видно, что фальшивые! Чуть ли не с кулак величиной самоцветы… Говорят, в верховьях Ганга такие встречаются, только редко, и каждый в сокровищнице приходится на сто замков запирать!
Может, и впрямь шлюха?
Едва Пратипа решил, что и шлюхой женщина тоже быть не может - ну скажите на милость, что делать шлюхе на Поле Куру?! - как незнакомка опровергла его вывод. Подошла и уселась к царю на правое бедро. Да-да, уважаемые, именно к царю, именно на бедро и именно на правое! Ну и что, что у царей не написано на лбу "царь"?! А у вас написано, брахман вы, кшатрий-воин или вообще псоядец, чандала-неприкасаемый?! Что? Написано?! Да еще цветной тушью?! Как хотите, а это еще не повод вести себя столь вызывающим образом!
Пратипа машинально погладил бок нахалки и ощутил бедром тепло упругих ягодиц.
Ягодицы ему понравились, а женщина - нет.
- Скучаешь, красавчик? - низким, чуть хриплым голосом поинтересовалась незнакомка.
Пратипа не ответил. Сидел, смотрел в глаза с поволокой, тонул в их хищной глубине, в темно-карих омутах…
Глаза ему нравились. А женщина - нет.
И чем дальше, тем больше.
- Прогуляемся, бычок? - хрипотца в голосе усилилась. - Прислушайся: кукушки кричат о любви, в логовах мурлычут леопарды, и люди тоже бессмысленно глядят в небо, облизывая губы…
Царь Пратипа всегда был вежлив с женщинами. Независимо от сословий. Он даже с преступниками был вежлив - что мало сказывалось на приговоре.
- Прости, милочка, - отозвался он, втайне ухмыляясь. - Я, конечно, с радостью, ибо красотой ты подобна апсаре…
Женщина оскорбленно моргнула.
На памяти Пратипы это была единственная женщина, которой не польстило сравнение с небесной танцовщицей Индры.
- Но ты сама виновата! - закончил царь.
- В чем? Скажи мне, красавчик: в чем? И я мигом заглажу свою вину!
- Я бы рад прогуляться с тобой в лесок, но ведь ты села ко мне на правое бедро!.. Увы, теперь никак!
- Мне пересесть?
- Поздно, о достойнейшая из… (Пратипа чуть не сказал "из недостойных", но вовремя осекся). Ведь знают от долины Инда до Южной Кошалы: правое бедро мужчины предназначено, чтоб на нем сидели невестки, жены взрослых сыновей, а любовницы и супруги садятся только на левое бедро, и никак иначе!
- И что же нам теперь делать, о царь царей, если я изнемогаю от страсти?!
Пухлые губы шепнули это, приблизясь к самому лицу Пратипы, и ловкие пальцы сдвинули ладонь царя чуть ниже - туда, где начинались "тривали", три складочки на животе, символ женской красоты.
Дальше уже лежали окрестности "раковины-жемчужницы", которая только и дожидалась подходящего момента, чтобы приоткрыть створки.
Эй, ныряльщик, где твой нож?!
- Ждать, красавица, нам остается только ждать… пока ты не выйдешь замуж за моего сына и не сможешь по праву восседать на правом бедре царя Пратипы!
Легким шлепком царь согнал нахалку и теперь, посмеиваясь, глядел на нее снизу вверх.
- Надеюсь, твой сын с тобой? - Женщина и слыхом не слыхивала о такой полезной вещи, как смущение. - Я имею в виду, неподалеку?
- Увы и увы еще раз, красавица: нет у Пратипы сына, одни дочери, и это удручает меня, вынуждая отправляться к священным криницам. Авось смилуется кто из богов, наградит царя потомством мужского пола, родится сынок, вырастет, возмужает - тут ты и приходи, сыграем свадебку! Дворец вам, молодоженам, воздвигну - из тысячи стволов дерева шала! Станете жить-поживать, а люди тебя встретят и головы склонят: "Здравствуй вовеки, госпожа шалава[31]!" Договорились?
Пратипа встал и не оглядываясь пошел прочь - вдоль плеса, туда, откуда уже доносился шум возвращающейся свиты.
Женщина долго смотрела вслед царю.
- Странно, - наконец проронила она, и чувственности в ее низком голосе было примерно столько же, сколько в клекоте голодной гридхры[32], что кружила над рекой. - А с виду жеребец жеребцом…
На лице женщины было написано, что у нее много времени. Очень много. И она согласна подождать.
Если бы Пратипа обернулся, женщина, возможно, не понравилась ему гораздо больше, чем поначалу. Но царь разом забыл и о незнакомке, и о своей злой шутке.
Поэтому он не увидел прощального взгляда наглой шлюхи, и еще он не увидел восьми призрачных силуэтов, что стояли вокруг женщины, глядели на удаляющегося царя и скорбно качали головами.
…Ровно через год в Хастинапуре, Городе Слона, будет великий праздник: у царя Пратипы родится первенец мужского пола. Болезненный мальчик по имени Бахлика.
Еще через год старшая жена Пратипы принесет ему второго сына. Ребенок будет назван Шантану, то есть Миротворцем, и объявлен наследником престола.
В столице накроют столы, амнистируют преступников, рассыплют по улицам казну, и бедный люд станет славить имя Пратипы, желая царским сыновьям здоровья и долголетия.
Еще через два десятилетия Шантану-Миротворец совершит паломничество на Курукшетру, к священным криницам - молясь о здоровье брата и прихворнувшего отца. На берегу Ямуны к нему подойдет женщина и сядет на левое бедро наследника престола. Потом они поднимутся и уйдут в лес.
Восемь призраков будут провожать взглядами влюбленную чету и улыбаться.
Наследник не вернется в столицу. Он только отправит гонца с приказом: ждать его возвращения.
Ждать придется около трех лет.