И это только часть прошедших пяти лет. Малая часть. Все, что он видит, слышит, читает, имеет для него только один-единственный смысл. Нейтрального, не связанного с ним восприятия не существует. Целый год, приезжая в деревню, он упирается взглядом в то место, где стоял магазинчик. Чтобы купить газету, пакет молока или канистру бензина, ему, как и всем остальным жителям Олд-Римрока, теперь нужно ехать до самого Морристауна. И чтобы купить марку - тоже. Деревня состоит практически из одной улицы. Двигаясь на восток, видишь новую пресвитерианскую церковь, здание в псевдоколониальном стиле, на самом деле вообще ни к какому стилю не относящееся, построенное там, где стояла прежде старая пресвитерианская церковь, дотла сгоревшая в двадцатых. Неподалеку от церкви - Дубы, два больших двухсотлетних дуба, гордость округи. Примерно в тридцати ярдах за Дубами - кузница, буквально накануне Пёрл-Харбора переоборудованная в хозяйственный магазин, в котором окрестные жительницы покупают обои, светильники, безделушки и советуются с миссис Фаулер, как лучше украсить дом. В дальнем конце улицы авторемонтная мастерская, в которой хозяйничает Перри Хэмлин, горький пьяница и кузен Расса Хэмлина, занимающийся также плетением тростниковых кресел, а еще дальше расстилаются земли молочной фермы, которой владеет и всем заправляет Пол Хэмлин, младший брат Перри. Холмы, похожие на те, где Хэмлины фермерствуют уже чуть ли не двести лет, тянутся с северо-востока на юго-запад, образуя полосу шириной в тридцать-сорок миль, пересекают северную часть Джерси, со всех сторон обтекая Олд-Римрок, превращаются в цепочку, тянущуюся до Нью-Йорка, а оттуда, уже под названием Кошачий хребет, - до Мэна.
Наискосок от места, где стоял магазинчик, расположено желтое оштукатуренное школьное здание, состоящее из шести классных комнат. Прежде чем они отправили Мерри в школу Монтессори, а потом в полную среднюю школу Морристауна, она четыре года проучилась в этом доме. Дети, которые ходят сейчас в эту школу, каждый день видят место, где прежде стоял магазин, видят его и учителя, и проезжающие по деревне родители школьников. Здесь, в школе, собирается Общественный совет поселка, здесь члены совета устраивают ужины в складчину, здесь проводят голосование, и каждый, приезжающий сюда, видит то место, где стоял магазин, и снова думает о взрыве, об убитом здесь хорошем человеке, о девочке, устроившей этот взрыв, и - в разных пропорциях смешивая сочувствие и негодование - о ее семье. Некоторые ведут себя подчеркнуто дружелюбно, другие (он знает) стремятся избегать встреч. Приходят и письма антисемитского содержания. Это так отвратительно, что потом он несколько дней почти болен. Какие-то высказывания доносятся до него. Какие-то - до Доун. "Всю жизнь живу тут. Никогда прежде такого не было". - "А чего вы хотите? Им тут вообще нечего делать". - "Они казались милыми людьми. Но ведь заранее не угадаешь". Передовица из местной газеты, описывающая трагедию и посвященная памяти доктора Конлона, пришпилена к доске объявлений совета и висит, выставленная на всеобщее обозрение. Швед не может сорвать ее, хотя ему очень хочется, в первую очередь, ради Доун. Можно было надеяться, что, поскольку она вывешена на улице, дождь, ветер, солнце и снег истреплют ее в несколько недель, но она целый год остается и невредимой, и читаемой. Название передовицы - "Доктор Фред". "Мы живем в обществе, где насилие становится все большей обыденностью… нам не понять, в чем причины, и, возможно, мы их никогда не узнаем… гнев, горящий в наших сердцах… мы полны искреннейшим сочувствием к жертве и его близким, к семейству Хэмлин и ко всем жителям Олд-Римрока, пытающимся осознать случившееся и совладать со своими эмоциями… выдающийся человек и прекрасный врач, которого все мы хорошо знали… специальный фонд памяти доктора Фреда… взносы, которые помогут малоимущим семьям в случае необходимости обращения к медицинской помощи… в эти горестные дни мы должны заново объединиться…" Рядом с передовицей статья "Время лечит любые раны", которая начинается со слов "Мы все предпочли бы как можно скорее забыть…", и далее: "…для одних это врачующее время наступит скорее, другим ждать его дольше… Преподобный Питер Бэлистон из Первой конгрегациональной церкви сосредоточился в своей проповеди на поисках добра, которое может принести эта трагедия… сплотив прихожан в общем горе… Преподобный Джеймс Виринг из церкви Святого Патрика произнес глубоко тронувшее всех наставление…" Кроме этой статьи вывешена еще и третья вырезка из газеты, которой решительно нечего делать на этом стенде, но он не может сорвать ее, так же как он не может сорвать и две первые, и она тоже висит на доске целый год. Это интервью с Эдгаром Бартли, рядом с ним, в той же газете, фотография этого Бартли с собакой, опирающегося на деревянную лопату. За спиной у него родительский дом и ведущая к нему свежерасчищенная от снега дорожка. Эдгар Бартли - парень из Олд-Римрока, года за два до взрыва сводивший Мерри в кино. Классом старше нее и такой же высокий, он, как помнится Шведу, смотрелся довольно приятно, но был дико застенчив и несколько странноват. В газете говорится, что это бойфренд готовившей теракт Мерри, хотя, насколько известно родителям, тот выход в кино два года назад был для нее единственным в жизни свиданием с каким-либо молодым человеком. Как бы то ни было, высказывания, принадлежащие, если верить газете, Эдгару, кем-то жирно подчеркнуты. Может быть, кем-то из одноклассников, так, в шутку. Может быть, и сама вырезка с фотографией тоже вывешена здесь в шутку. Но шутка или не шутка, она висит здесь, месяц за месяцем, и Шведу не удается придумать, как от нее избавиться. "Все это кажется нереальным… Никогда не подумал бы, что она может выкинуть такое… Казалась очень приятной девочкой. Никаких злобных высказываний, никогда. Уверен, с ней что-то внезапно случилось… Надеюсь, ее найдут и окажут ей помощь… Я всегда думал, что Олд-Римрок - место абсолютно безопасное. Но теперь я, как и все, невольно оглядываюсь: нет ли кого за спиной. Прежде чем жизнь вернется в нормальное русло, должно пройти время… Но я стараюсь смотреть вперед. Это необходимо. Мне нужно забыть о случившемся. Жить так, будто этого не было. Хотя, конечно же, мне очень горько".
Единственное утешение, дарованное Шведу доской объявлений, - отсутствие на ней статьи, озаглавленной "Предполагаемая террористка умна, талантлива, но "с налетом упрямства"". Эту вырезку он сорвал бы. Отправился бы туда глухой ночью и отодрал. Возможно, эта статья и не хуже, чем множество других, появляющихся в это время не только в их местной еженедельной газете, но и в нью-йоркской печати - в "Таймс", "Дейли ньюс", "Дейли мирроу", "Пост"; в ежедневных газетах штата Нью-Джерси - "Ньюарк ньюс", "Ньюарк стар-леджер", "Морристаун рекорд", "Берген рекорд", "Трентон таймс", "Патерсон ньюс"; в газетах соседнего штата Пенсильвания - "Филадельфия инквайрер", "Филадельфия бюллетень", "Истон экспресс", а также в "Тайм" и "Ньюсуик". После первой недели большая часть газет и телеграфных агентств забывает об этой истории, но "Ньюарк ньюс" и в особенности "Морристаун рекорд" по-прежнему не сдаются. "Ньюс" выделяет для этой темы трех лучших своих репортеров, и обе газеты день за днем рыскают в поисках новых историй о "террористке из Римрока". Ориентированный на местную публику "Рекорд" неустанно напоминает читателям, что бомба в Римроке - самое крупное несчастье, постигшее округ Моррис после 12 сентября 1940 года, когда взрыв на пороховом заводе компании "Эркюль", расположенном примерно в двенадцати милях от Кенвила, унес жизни пятидесяти двух человек и покалечил еще триста. В конце двадцатых в округе Мидлсекс, в одном из переулков на задах Нью-Брунсвика убили священника и церковного регента, а в Бруксайде умалишенный, улизнувший с территории грейстоунской лечебницы для душевнобольных, сначала пришел проведать своего дядюшку, а потом раскроил ему топором череп - все эти истории тоже всплывают опять на поверхность и заново с ужасом пересказываются. Тут же, конечно, и похищение младенца Линдбергов в Хоупуэлле, Нью-Джерси, - кража и убийство крошечного сына Чарльза А. Линдберга, легендарного летчика, первым совершившего перелет через Атлантику. Газеты с жаром вспоминают и эту историю, вновь печатают сообщения более чем тридцатилетней давности о требованиях выкупа, изуродованном тельце ребенка, процессе Флемингтона, перепечатывают выдержки из газет за апрель 1936 года, рассказывающие о казни на электрическом стуле похитителя и убийцы, плотника-иммигранта Бруно Хауптмана. День за днем имя Мерри Лейвоу снова и снова фигурирует в цепочке когда-либо совершенных в округе зверств, несколько раз оно оказывается непосредственно рядом с именем Хауптмана, и все-таки ни одна из этих статеек не ранит его так жестоко, как статья в местной еженедельной газете, характеризующая ее как девочку "с налетом упрямства". В ней есть подтекст - пусть почти незаметный, - указывающий на провинциальную ограниченность, простоватость, а то и просто глупость, который вызывает в нем такую ярость, что выставленность этой статьи на всеобщее обозрение, мысль, что любой может, покачивая головой, прочесть ее на доске объявлений, была бы для него просто невыносима. Что бы там Мерри ни сделала, он воспрепятствовал бы такому освещению ее жизни здесь, рядом со школой, в которой она училась.
ПРЕДПОЛАГАЕМАЯ ТЕРРОРИСТКА УМНА, ТАЛАНТЛИВА, НО "С НАЛЕТОМ УПРЯМСТВА"
Учителя муниципальной школы Олд-Римрока (МШОР) воспринимали Мередит (Мерри) Лейвоу, которая, как полагают, бросила бомбу в магазин Хэмлина и убила практиковавшего в Олд-Римроке доктора Фреда Конлона, разносторонне одаренной и послушной ученицей. Те, кто пробует отыскать в ее детстве ключ к совершенному зверскому акту, сразу отбрасывают эту мысль, вспомнив всегда проявляемые ею активность и дружелюбие.
"Мы с трудом верим своим ушам, - сказала на вопрос о подозреваемой директор МШОР Эйлин Морроу. - Очень трудно вообразить, как это могло случиться".
Директор Морроу отмечает, что, учась в начальной школе, Мерри Лейвоу "охотно включалась в любую работу и никогда не причиняла неприятностей".
"В ее характере нет ничего, способного подтолкнуть на такой поступок, - сказала миссис Морроу. - Во всяком случае, когда она училась здесь, это бесспорно было так".
В МШОР Мерри Лейвоу училась в основном на "отлично", участвовала во всех школьных мероприятиях и пользовалась любовью как сверстников, так и преподавателей.
"Она была очень прилежна, училась с удовольствием и всегда стремилась к наилучшим результатам, - сказала миссис Морроу. - Учителя выделяли ее как способную ученицу, для сверстников она была примером".
Мерри Лейвоу делала большие успехи в рисовании, хорошо проявляла себя в спортивных играх, особенно в кикболе. "Она была обычным нормально развивающимся ребенком, - сказала миссис Морроу. - Нам и во сне не приснилось бы то, что случилось. К сожалению, никому не дано видеть будущее".
Миссис Морроу сказала, что Мередит считалась "образцовой" ученицей, но иногда проявляла "налет упрямства", отказываясь, например, выполнять правила, без которых, как ей казалось, можно обойтись.
Другие опрошенные припомнили налет упрямства, связанный с тем периодом, когда Мерри уже училась в средней школе Морристауна. Салли Каррен, шестнадцатилетняя одноклассница предполагаемой террористки, утверждает, что Мередит свойственно "пренебрежительное и высокомерное отношение ко всем окружающим".
Но по мнению шестнадцатилетней Барбары Тернер, "Мередит была, в общем, славной, хотя и с закидонистыми идеями".
Каждый из одноклассников Мерри описывал ее по-своему, но все сходились на том, что "она постоянно говорила о войне во Вьетнаме". Некоторые добавили, что стоило заспорить с ней об оценке присутствия американских войск во Вьетнаме, и она просто "заходилась от ярости".
Классный руководитель Мередит мистер Уильям Паксман заявил, что она серьезно занималась, добивалась успеха, получала отличные оценки и с удовольствием готовилась к поступлению в его alma mater - Пенсильванский университет.
"Если заходил разговор о ее родителях, все говорили "это очень милая семья", - заявил мистер Паксман, - и нам всем просто не поверить в случившееся".
Единственная негативная нотка прозвучала только в ответе преподавателя, уже допрошенного агентами ФБР. "Они сказали мне, что владеют обширной информацией, касающейся мисс Лейвоу", - сообщил он.
В течение года это "место, где раньше был магазин". Потом начинают строить новое здание, и месяц за месяцем он наблюдает, как идет строительство. Наконец на стене появляется огромное красно-бело-синее полотнище: "Расширенный! Новый! Новый! Новый! Магазин Макферсона!" - торжественное открытие назначено на Четвертое июля. Он просит Доун сесть рядом с ним и объясняет, что они должны пользоваться этим магазином, как и все остальные. В первое время это будет нелегко, но потом, постепенно… Но даже и постепенно никакой легкости не приходит. Войдя в этот новый магазин, он всегда вспоминает о стоявшем здесь старом, хотя супруги Хэмлин отошли от дел, а владельцы нового магазина - молодая пара из Истона - думать не думают о прошлом и не только расширили магазин, но и пристроили к нему пекарню, где пекут изумительно вкусные пироги и пирожные и каждый день снабжают покупателей свежими булочками и хлебом. На задах магазина, рядом с почтовым окошком, появилось теперь небольшое кафе, где можно посидеть с соседкой за чашечкой кофе с рогаликом или, например, почитать газету.
У Макферсонов дело поставлено настолько лучше, чем у Хэмлинов, что вскоре, похоже, никто и не помнит о старомодном взорванном магазинчике. Помнят только оставшиеся тут жить члены семейства Хэмлин и Лейвоу. Доун не в состоянии даже проходить мимо нового магазина и категорически отказывается делать там покупки, Швед же, наоборот, почитает долгом каждое воскресенье зайти утром в кафе и - кто бы что ни думал - прочитать там за чашкой кофе газету. Эту воскресную газету он покупает тоже здесь. И марки. Он вполне мог брать их в своем офисе и отправлять всю семейную корреспонденцию в Ньюарке. Но он предпочитает пользоваться услугами почтового окошка Макферсонов и не уходит оттуда, не обменявшись мнениями о погоде с молоденькой Бет Макферсон, как в свое время - с Мэри Хэмлин, женой Расса.
Такова внешняя жизнь. И он прикладывает все усилия, чтобы она ни на йоту не отличалась от прежней. Но теперь параллельно идет жизнь внутренняя, тяжкая внутренняя жизнь, полная мучительных навязчивых идей, задавленных порывов, фантастических ожиданий, страшных видений, воображаемых разговоров, безответных вопросов. Ночь за ночью бессонница и самобичевание. Безмерное одиночество. Неутолимые угрызения совести - за все, даже за тот поцелуй, когда ей было одиннадцать, а ему тридцать шесть и они, не переодевшись после купания, возвращались домой в машине с пляжа. Он ли был причиной? Могла ли у этого быть причина? Но должна же была быть!
Поцелуй меня так, как ты ц-ц-целуешь м-м-маму.
А каждый день можно только одно: с максимальным достоинством притворяться, что живешь, как обычно, и с абсолютным бесстыдством играть роль человека без страха и упрека.
5
1 сентября 1973 г.
Дорогой мистер Лейвоу!
Мерри работает в лечебнице для домашних животных, расположенной на Нью-Джерси-Рэйлроуд-авеню, район Айронбаунд, Ньюарк. Адрес: 115, Н.-Дж. - Рэйлроуд-авеню, в пяти минутах от Пенсильванского вокзала. Ходит туда каждый день. Если подождете, увидите, как она выйдет с работы, чтоб идти домой, - сразу же после четырех. Она не знает, что я пишу Вам. Сама я сломалась, и у меня больше нет сил. Я собираюсь уехать, но не могу оставить ее совсем одну. Передаю ее Вам. Но предупреждаю: если Вы скажете, кто помог разыскать ее, то причините ей большое зло. У нее необыкновенная сила духа. Она заставила меня на все взглянуть по-новому. Я оказалась во всем этом, потому что никогда не умела сопротивляться ее воле. Объяснить все в подробностях невозможно. Поверьте на слово: все, что я делала и говорила, я делала и говорила по приказу Мерри. Она обладает силой, которая подчиняет себе всех и все. Мы с Вами были в равном положении. Наврала ей я только однажды. По поводу отеля. Если бы я сказала, что Вы отказались лечь со мной в постель, она никогда не взяла бы денег и снова начала побираться на улицах. Я ни за что не сумела бы так издеваться над Вами, если б меня не поддерживала любовь к Мерри. Вам это покажется бредом. Но я говорю правду. Ваша дочь - святая. Видя ее страдания, невозможно не подчиниться их божественной власти. Вам не представить себе, каким ничтожеством я была до встречи с Мерри. Она вела меня к нирване. Но больше мне не вытерпеть. Если понадобится упомянуть мое имя, говорите обо мне только как о мучительнице, какой я для Вас и была. Если хотите, чтобы Мерри выжила, об этом письме - ни слова. Когда поедете туда, примите все меры предосторожности. Встреча с агентами ФБР для нее смертельна. Зовут ее теперь Мэри Штольц. Смиритесь с ее судьбой. Мы можем только стоять поодаль и наблюдать за ее святым страданием.
Ее ученица, известная Вам под именем Рита Коэн.
Возможность "непредвиденного обстоятельства" преследовала его постоянно. Скрытое от глаз, "непредвиденное обстоятельство" сопровождало его всегда, пряталось сразу за внешним слоем вещей и было готово взорваться в любую минуту. Все, решительно все имело свою оборотную сторону, называемую "непредвиденное обстоятельство". Он успел распрощаться со всем, потом воссоздать все заново, и теперь, когда жизнь, казалось, вновь обретала контролируемые формы, его подстрекали вновь от всего отрешиться. А ведь если это случится, то непредвиденные обстоятельства станут единственными обстоятельствами его жизни…
Обстоятельства, обстоятельства - но как еще это назвать? Не могут они всю жизнь быть заложниками обстоятельств! Такого письма он ждал целых пять лет, ждал - и оно должно было прийти. Каждую ночь, лежа в постели, он молил Бога, чтобы настало утро - и оно пришло. Но потом, когда наступил этот удивительный переломный 1973 год, и с Доун произошло чудо, и она уже несколько месяцев всю себя отдавала мыслям о проектировании нового дома, известия, которые можно получить, распечатав письмо, или услышать, ответив на телефонный звонок, стали, наоборот, страшить. Как можно было допустить в жизнь непредвиденные обстоятельства, теперь, когда благодаря Доун ощущение немыслимости случившегося навсегда изгнано из их жизни? Борьба за возвращение жены к полноценности ее личности напоминала пятилетнюю борьбу со штормом. Любые ее желания выполнялись. Все, все, лишь бы спасти ее от вцепившегося ей в горло ужаса. Наконец жизнь опять обрела приемлемые формы. Так разорви это письмо и выброси его. Сделай вид, что оно и не приходило.