- Ты вопишь, как козел, которого режут! - накинулся он на Ормуса, неосознанно повторяя множество других отцов, в разных уголках мира занятых в этот момент тем же самым, а именно - яростно поносящих дьявольскую музыку. Но тут сэр Дарий поймал взгляд Ардавирафа и в замешательстве остановился. На лице Вайруса появилась улыбка.
- Это все из-за тебя, - сдаваясь, произнес сэр Дарий. - Из-за твоего увечья. Но, конечно, если ты хочешь, я не стану мешать - как я могу отказать тебе?
Улыбка Вайруса стала еще шире. В эту торжественную минуту, ознаменовавшую конец его патриархальной власти в собственной семье, и несмотря на обуревавшие его чувства, сэр Дарий поймал себя на том, что его мимические мышцы дернулись, - словно улыбка, подобно пауку, пыталась забраться на лицо помимо его воли. Он повернулся и обратился в бегство.
- Скажите Спенте, - бросил он через плечо, - что я отправился в клуб.
Вайрус заиграл новую мелодию. "Oh, yes, I'm the Great Pretender, - пел Ормус Кама, - pretending that I'm over you".
После того как его немой брат развязал ему язык, Ормус Кама нашел наконец применение своему необыкновенному дару, ибо он был гениальным музыкантом: стоило ему взять в руки любой инструмент, и виртуозность исполнения приходила сама собой, стоило попробовать новый стиль пения, и он уже давался ему без труда. Музыка фонтанировала из него. Освобожденный, он каждый день сидел за роялем рядом с улыбающимся Ардавирафом, разучивая с ним новые мелодии. Навещая же Вину на вилле "Фракия", он перебирал струны ее старой потрепанной "трехчетвертушки" (Пилу Дудхвала прислал ее немногочисленные пожитки на следующий день после того, как Ормус побил его туза джокером), перебирал струны, брал аккорды, и наш дом тоже наполнился новой музыкой. Сначала Ормус исполнял только песни, наполовину подслушанные им у Гийомарта в видениях; непонятно откуда взявшаяся последовательность гласных складывалась в строки, или он заполнял их нелепыми словами, полностью лишавшими эту музыку сновидений ее таинственной силы:
- The ganja, my friend, is growing in the tin; the ganja is growing in the tin.
И затем, диминуэндо:
- The dancer is glowing with her sin. The gardener is mowing with a grin. The ganja is growing in the tin.
- Побойся бога, Ормус, - хихикая, взмолилась Вина.
- Но так это звучит, - сконфуженно оправдывался он. - Трудно разобрать слова.
После нескольких таких перлов он согласился придерживаться хит-парада тех дней. Однако тысяча и одну ночь спустя, когда радиоволны донесли до нас подлинную "Blowin' in the Wind", Ормус кричал мне: "Ну что, видишь? Теперь ты видишь?"
Такие случаи время от времени повторялись, отрицать это невозможно, и каждый раз, когда одна из мелодий Гайомарта Камы прорывалась из мира снов в реальный мир, те из нас, кто слышал ее впервые, в искаженном виде, на бомбейской вилле на Кафф-парейд, вынуждены были признать, что Ормус и впрямь обладал волшебным даром.
Находил ли Ормус возможность играть Вине другие свои сочинения, те, на поиск которых она его отправила, - я имею в виду его собственные песни, музыку, принадлежавшую только ему, - мне неизвестно. Но в эти годы ожидания, когда он писал словно одержимый, родились те первые, беззащитные песни о любви.
I didn't know how to be in love, until she came home from Rome. And I believed in god above until she came home from Rome. (На самом деле он не верил ни в какого бога, но правда принесена была в жертву рифме.) But now you fit me like a glove. You be my hawk, I'll be your dove. And we don't need no god above, now that you're home from Rome. И еще больше обожания, радостного преклонения было в его песне - в этом его гимне - "Beneath Her Feet": What she touches, I will worship it. The clothes she wears, her classroom seat. Her evening meal, her driving wheel. The ground beneath her feet.
Такова повесть об Ормусе Каме, первооткрывателе музыки.
Материнские чувства леди Спенты Кама к Ормусу оставались, скажем так, приглушенными. Но Ардавираф был ее любимцем, поэтому, целиком разделяя мнение своего мужа о пении Ормуса, которое он называл не иначе как бормотанием и иканием, она не посмела вмешаться. Возвращение музыки в квартиру на Аполло-бандер лишь укрепило ее решимость женить младшего сына как можно скорее. С тех пор как Ормус окончил школу с позорными для семьи оценками, он слонялся без дела, не обнаруживая никаких интересов, если не считать девочек. Родители школьниц Кафидрал-скул жаловались леди Спенте, что ее сын взял привычку стоять у стены, через дорогу от школьных ворот, задумчиво ковыряя в зубах и вращая бедрами, и что вращения эти отвлекают девочек от занятий. Призванный леди Спентой к ответу, Ормус даже не пытался отрицать предъявленные ему обвинения. Чрезвычайная чувственность была дана ему от природы, он никогда не считал себя ответственным за нее и, следовательно, не мог нести ответственность за производимый ею эффект. Когда у него в голове музыка, пожал он плечами, его тело приходит в движение, он сам не знает почему. А что могут подумать об этом девочки - не его забота.
- У этого парня ни капли ответственности, - жаловалась леди Спента сэру Дарию. - Никакого честолюбия, все время дерзит, только музыка на уме. Он совсем собьется с пути, если мы не вмешаемся.
Персис Каламанджа была идеальным решением проблемы. Красивая девушка со святым характером и, неизвестно почему, без ума от Ормуса. К тому же ее родители были при деньгах. Уход сэра Дария от дел серьезно подорвал финансовое благополучие семьи, и, по крайней мере таково было мнение леди Спенты, долг Ормуса по отношению к матери и отцу заключался в том, чтобы восстановить семейное благосостояние. Патангбаз - Пат - Каламанджа и его жена Долли были из Кении, но сделали себе состояние в послевоенном Лондоне на производстве дешевых радиоприемников и будильников "Доллитон", а затем для разнообразия вложили средств в "Калатур" - туристическое агентство, занимавшееся воздушными перевозками между странами со стремительно разраставшейся индийской диаспорой. Их бизнес процветал в Британии пятидесятых, и Пату Каламандже пришлось обосноваться в Уэмбли, где он проводил большую часть года. Долли же "вернулась на родину навсегда", купила у старого мистера Эванса из "Бомбейской компании" одно из красивейших старых бунгало на Малабар-хилл и потратила целое состояние, чтобы его испортить. Развившийся у нее аппетит к респектабельности заставлял ее зариться на баронетство сэра Дария с такой же алчностью, с какой леди Спента зарилась на кошелек Пата Каламанджи.
- Ах, он хочет петь? - фыркала, обращаясь к мужу, леди Спента. - Ничего, радиоприемники "Доллитон" ему споют. Хочет танцевать до упаду? Туристический бизнес его успокоит. И потом - связи с Англией, - коварно добавила она, не сомневаясь, что этот довод произведет должное впечатление на сэра Дария с его англофилией.
Глаза у сэра Дария загорелись. Он тотчас одобрил план своей супруги.
- На родовитые семьи рассчитывать не приходится - их отпугнули ошибки сам знаешь кого, - продолжала рассуждать леди Спента (такова была самая смелая аллюзия на девятнадцать убийств, совершенных Сайрусом Камой, какую она себе позволяла), - так что эти Каламанджа просто с неба свалились, как искусно подрезанный воздушный змей.
Помехой стала Вина. После их встречи Ормус серьезно сообщил матери, что, так как он неожиданно влюбился, о помолвке с очаровательной Персис, к сожалению, не может быть и речи. Когда он назвал объект своего столь внезапно вспыхнувшего чувства, у его матери, полагавшей, что виновницей нового блеска в его глазах, новой легкости походки, новой радости, с которой он встречал каждый новый день, была Персис, - и это вполне укладывалось в ее планы, - от ярости глаза вылезли из орбит.
- Ты, дьявол! Эта двенадцатилетняя замухрышка, из ниоткуда, без гроша за душой?! - взвизгнула леди Спента. - Заруби себе на носу: этот номер у тебя не пройдет!
Леди Спента и Долли Каламанджа решили вести себя так, словно ничего не случилось.
- Он перебесится, - заверила Долли подругу. - Мужчины есть мужчины - что до, что после женитьбы, но это не мешает им быть хорошими мужьями.
Это высказывание шокировало леди Спенту, но она придержала язык.
Несколько дней спустя родители вывезли Персис Каламанджа и Ормуса Каму на семейный пикник в молочную колонию "Эксвайзи". Их отпустили побродить вдвоем среди зеленых лугов и пасущихся коров, и, отойдя подальше, красавица Персис, за которую множество молодых людей с радостью отдали бы жизнь, заговорила о своей малолетней сопернице: "Слушай, ты можешь мне сказать всё, не бойся, я не расстроюсь. Неважно, чего хотят наши матери. Любовь - слишком важная вещь, чтобы лгать". Ормус, чувствовавший себя неловко в первый и последний раз в жизни, признался, что понятия не имеет, как это случилось, но в тот день в магазине грамзаписей он встретил свою единственную любовь. Персис мужественно выслушала его, распростилась со всеми надеждами, серьезно кивнула и обещала помочь. С того момента и до дня шестнадцатилетия Вины Персис, вместе с ней и Ормусом, участвовала в их больших и мелких обманах. Для начала она заявила матери, что совсем не уверена, такой ли уж божий дар этот Ормус Кама. Она сама красивая и классная девушка и вовсе не собирается кидаться на шею первому же подвернувшемуся матери кандидату в мужья, а если им все-таки будет Ормус, ей нужно время, чтобы убедиться, взвесив все "за" и "против", действительно ли он заслуживает того, чтобы стать ее избранником. "Ох уж эти современные девушки", - вздохнула Долли Каламанджа и, возможно, проявила бы настойчивость, если бы Персис не обратилась за поддержкой к своему отцу в Англию. Патангбаз Каламанджа сказал Долли, что не потерпит, чтоб его любимую дочь сплавили кому попало, если только она сама этого не пожелает, так что Долли, хоть и брюзжа, вынуждена была согласиться на длительный "испытательный срок". Примерно раз в месяц она жаловалась, что дочь слишком тянет с решением, на что Персис неизменно отвечала, что "мужчине жена на веки дана", а "на этакий срок худое не впрок". Великая притворщица Персис. По ночам она засыпала в слезах. А Ормус и Вина были так захвачены друг другом, что совсем не замечали красивую девушку, расставшуюся ради них со своей мечтой. И все же именно Персис во многих смыслах была подлинной героиней истории их любви.
Она говорила матери, что условилась с Ормусом сходить в кафе или поесть чипсов и поплавать в клубе "Уиллингдон" или что он обещал сводить ее на один из утренних воскресных джем-сейшен, входивших тогда в моду в некоторых ресторанах Колабы, или "на хороший фильм". "Про любовь?" - жадно осведомлялась Долли, и Персис кивала, изо всех сил изображая радостное предвкушение. "Любовь прекрасна и удивительна", - отвечала она, или, в следующий раз: "Незабываемый роман". Долли кивала: "Отлично! Это то, что нужно!" После чего Персис отправлялась на своем "хиндустан-амбассадор" вниз по Малабар-хилл на свое неназначенное свидание. Она в самом деле встречалась с Ормусом в упомянутом клубе, ресторане, кафе или кинотеатре, так что, формально, не лгала матери, но несколько минут спустя появлялась Вина, и Персис молча удалялась. Те часы, когда она в одиночестве бродила по городу, пока не получала возможность вернуться домой, не разрушив алиби двух влюбленных, были как зияющие дыры в ее жизни - раны, через которые постепенно вытекала ее надежда и ее радость. "Я думаю о том времени, когда я покрывала Орми, как о романе, которого у нас никогда не было, - писала она мне. - Он был со мной, говорила я себе, был здесь, рядом, - но, конечно же, его не было, была одна только моя глупость. Не прекрасная и не удивительная. Не заслуживающая того, чтобы ее помнить. Но я - я не смогла забыть".
Меж тобой и другим, меж провидцем и психопатом, меж любовником и его любовью, меж небесами и адом - ложится Тень.
Время идет. В своих снах Ормус по-прежнему гоняется за Гайомартом в Лас-Вегасе Подземного мира, но все чаще, а может, даже и чаще всего оказывается лицом к лицу с самим собой на улицах неведомого, но знакомого города и слушает, что может сказать ему его собственный воображаемый образ. Он все еще молод.
Мир не цикличен, не вечен и не неизменен. Он бесконечно обновляется и никогда не возвращается назад, а мы можем помочь ему в этом обновлении.
Живи дальше, выживай, потому что земля порождает всё новые чудеса. Она может поглотить твое сердце, но чудеса будут продолжаться. Встречай их обнажив голову и очистившись сердцем. Все, что от тебя требуется, это внимание.
Твои песни - твои планеты. Живи на них, но не считай их своим домом. То, о чем ты пишешь, тебе суждено потерять. То, что ты поешь, улетает на крыльях песни.
Пой вопреки смерти. Подчини себе пустыню города.
Свобода отвергать - это единственная свобода. Свобода удерживать опасна.
Жизнь где-то в другом месте. Пересекай границы. Улетай.
Вине Апсаре нужен кто-то, за кем она могла бы следовать, и Ормус открывает для себя роль вожатого. Они вместе читают книги, ища ответы. В начале была вода и ил, читает Вина вслух. Из них родилось Время, змей о трех головах. Время создало сияющий воздух и зияющую бездну и в воздухе повесило серебряное яйцо. Яйцо раскололось, и так далее. Здесь Ормуса интересует все то, что говорит о двойственной природе человека. Титаническое и дионисийское начала в нем, его земная и божественная природа. Очищением, аскетизмом и ритуалом мы можем изгнать все титаническое, очистить себя от всего земного, физического. Плоть слаба, зла, грязна и растленна. Мы должны скинуть ее. Должны приготовиться к тому, чтобы стать богами.
- Нет! - кричит Ормус. Они в Висячих садах, среди подстриженного в форме слонов кустарника и пар, совершающих вечерний моцион. Его крик привлекает внимание, и он понижает голос: - Всё наоборот. Мы должны очиститься от божественного и приготовиться к тому, чтобы стать плотью. Мы должны очиститься от природного и приготовиться к тому, чтобы целиком и полностью стать тем, что создали сами, - рукотворным, искусственным, уловкой, конструкцией, трюком, шуткой, песней.
- Да, - бормочет она, - плотью, живой плотью.
Существует лишь то, что у нас перед глазами. Скрытый мир - это ложь.
Здесь есть противоречия. Хотя она верит ему, верит со всей силой своей жажды верить, своей потребности в нем, ей приоткрыта другая сторона - не только ее собственной природы, но и его тоже. Ведь она является - станет в будущем - частью дионисийской, божественной силы, и он тоже. Они будут сводить людей с ума желанием, музыкой, оставляя за собой длинный след разрушения и наслаждения. Удовольствие - это аспект разума или мечты?
- Зачем ты ищешь своего брата в этом воображаемом доме? - спрашивает она.
- Мой брат мертв! - кричит он, снова привлекая внимание. - Оставь его в покое! Моего брата Гайомарта, который даже никогда не жил.
- Дотронься до меня, - умоляет она. - Обними меня, возьми за руку.
Он отказывается. Он поклялся.
Он не может дотронуться до нее. Она не ребенок, совсем не ребенок - и вместе с тем ребенок. В своих снах и видениях наяву он видит, как растет ее тело, груди наливаются и распускаются, как цветы, на теле появляются волосы и кровь пачкает ее бедра. Он чувствует, как она двигается под его рукой, чувствует, как сам он напрягается и растет от ее резкого и нежного прикосновения. В уединенности своих мыслей он сластолюбив, необуздан, преступен, но в реальной жизни, с каждым днем становящейся все менее реальной, он впервые играет роль подлинного джентльмена.
Она, Вина, всегда будет хвастать этим. "Он ждал меня". Это позволяет ей гордиться - им, но и собой тоже. Она стоила такой любви! (Я тоже ждал ее, но этим она не хвастала.)
Синяк на его веке воспален. В нем борются его мать и отец, ангелы и мистицизм леди Спенты и хвастливый аполлонийский рационализм сэра Дария. Хотя можно сказать и так: леди Спента с ее благими делами борется с реальным миром, его болезнями, его жестокостью, в то время как сэр Дарий, погруженный в нереальный мир своей библиотеки, живет множеством вымыслов.
В нем борются и живые его братья - жестокий и безмятежный. Его мертвый близнец отступает.
Рассудок и воображение, свет и свет, не сосуществуют мирно.
Они - два мощных света. Поодиночке или вместе они могут ослепить.
Некоторые люди хорошо видят в темноте.
Вина, наблюдая за его ростом, за борьбой его мыслей, чувствуя муку его подавленных желаний, видит вокруг него свет. Возможно, это будущее. Он будет омыт светом. Будет ее совершенным любовником. Будет повелевать толпами.
В то же время он хрупок. Оставшись без ее любви даже на короткое время, он может пропасть. Концепция семьи, общины почти умерла в нем. У него есть только молчащий Вайрус и их совместное музицирование. Без этого он уподобился бы астронавту, удалившемуся от своего космического корабля. Он бездельник, слышащий лишь гласные в словах пошлых песенок, издающий бессмысленные звуки. Из него может ничего не выйти. Ему может не хватить чего-то, чтобы стать личностью.
(Предание гласит, что когда Кама, бог любви, попытался сразить могущественного Шиву стрелой любви, великий бог испепелил его ударом молнии. Жена Камы, богиня Рати, обратилась с мольбой к Шиве, прося вернуть ему жизнь, и тот смягчился. В этом вывернутом наизнанку мифе об Орфее именно женщина воззвала к божеству и вернула Любовь - саму Любовь! - обратно из царства мертвых… Так и Ормуса Каму, лишенного любви своих родителей, которых ему не удалось пронзить стрелой любви, увядавшего без тепла, возвратила в мир любви Вина.)