Виви Мерчант посмотрел на жену. Ее ответный взгляд был тверд как камень.
- Потрясающий проект, - сказала она. - Представляется исключительный случай.
Пилу подался вперед в своем кресле.
- Много наличных, - пояснил он конфиденциальным тоном. - Хватит на всех.
Мой кроткий отец говорил кротко, но в мыслях его не было кротости.
- Я знал, что что-то готовится, - ответил он, - но это превзошло все мои предположения. Насколько я понимаю, городские власти у вас в кармане. Правила землепользования отброшены, нормы высоты зданий безнаказанно попираются.
- Всё в порядке, - любезно заверил Пилу. - Никаких проблем.
Мистер Сисодия развернул и другую карту, с планом предполагаемой застройки. Предлагался также проект обширной мелиорации.
Но Виви смотрел на другое.
- Променад, - сказал он.
- Придется пожертвовать, - ответил Пилу, скривив рот в гримасе сожаления.
- И мангровая роща? - поинтересовался Виви.
В голосе Пилу появились нотки раздражения:
- Сэр, мы же не собираемся строить тут дома на деревьях!
Виви открыл было рот, чтобы ответить.
- Прежде чем отказаться, - произнес Пилу, подняв руку останавливающим жестом, - прошу принять к сведению следующее.
Мистер Сисодия встал, подошел к двери и впустил второго помощника, которому явно было велено дожидаться своего выхода снаружи. Когда он появился в гостиной, В. В. Мерчант изумленно выдохнул и как будто сделался меньше.
Вторым помощником оказался Раджа Джуа, король букмекеров. У него в руках тоже был "дипломат", из которого он достал папку с полным списком долгов моего отца и всеми документами, относящимися к кинотеатру "Орфей", каковые передал первому помощнику.
- Из вы-вы-высокого уважения лично к вашей су-су-супруге, - произнес г-н Сисодия, - и во избежание со-со-осложнений, Пилу-джи готов забыть об этих пу-пус-пустяках. Потенциал зас-зас-застройки оценивается в больше кар-кар-кроров. Только шиш-шиш-подпишите соглашение, и все долги будут забыты.
- Права на "Орфей", - сказала Амир. - Как ты мог?
- А наш дом, - ответил В. В., - как могла ты?
Лицо Пилу омрачилось.
- Если бы я был царем из времен великих героев, - сказал он, - я бы предложил сыграть еще раз. Выиграете - и вы ничего не должны. Проиграете - и я получаю вашу супругу. - Он улыбнулся. Его зубы блеснули в свете лампы. - Но я человек простой. С меня хватит вашей чести и вашего дома. Кроме того, миссис Мерчант согласилась назначить мистера Сисодию управляющим вашим кинотеатром. Мы должны восстановить фискальную дисциплину в наших отношениях. Кино - это вторая страсть Сисодии, но первая - деньги.
В. В. Мерчант поднялся.
- Я не дам своего согласия, - сказал он, как обычно, кротко. - А теперь убирайтесь.
Амир тоже поднялась, но совсем по-другому.
- Что значит "убирайтесь"?! - закричала она. - Мы что, должны потерять всё - всё, что я построила?! Должны разориться из-за твоей слабости? Потерять кинотеатр, контроль над компанией, потерять возможность самого выгодного вложения за последние двадцать лет и жить в бедности, пока нам не придется все равно продать этот дом, чтобы не умереть с голоду? Ты этого хочешь?
- Извини, - сказал В. В. Мерчант, - но я не подпишу.
Где-то должно быть лучшее место. Самая гибельная идея! Пилу Дудхвала был единственным из нас, кто принимал эту жизнь такой, как она есть, - как данность. Он не растрачивал свою энергию на безумные утопические мечты. И совершенно естественно, что вышел победителем. Наши судьбы оказались в его власти, лежали у его ног. Иначе и быть не могло.
Пилу не только перерезал своих коз. Ему удалось убить не одного жирного тельца в разных сферах жизни. Моя судьба повела меня иной дорогой, но я никогда не забуду урока, преподанного им моему отцу, - урока, который преподала мне постигшая моих родителей катастрофа, пока в другом месте Бомбея Вина и Ормус без устали занимались любовью.
Есть только то, что есть.
Весь вечер и всю ночь мои родители вели войну. Я лежал без сна в своей комнате, уставясь в пространство немигающим взглядом, словно ящерица, и слушал этот поединок разбитых сердец. На рассвете отец лег, но Амир продолжала кружить по гостиной, как ложка, которой мешают в кастрюле, намешивая самое ядовитое на свете варево - гнев, вскипающий в теле, когда в нем агонизирует любовь. А потом появились Вина с Ормусом, и одержимая гневом Амир накинулась на свою подопечную.
Я не могу, не нарушив приличий, привести здесь оскорбления, вылитые матерью на обоих любовников, но в первую очередь на Вину. Она кричала на нее три часа и двадцать одну минуту без передышки, выплескивая все, что предназначалось Виви. Закончив, она, пошатываясь, вышла из дома, опустошенная, и рухнула в свой любимый старый "паккард". Он рванулся с места, словно лошадь, которая понесла. Минуту спустя появился мой отец с вытянувшимся лицом, нетвердой походкой направился к "бьюику" и умчался в противоположном направлении, с таким риском ведя машину, что я всерьез опасался за его жизнь. Но никто из них не ушел от своей судьбы, попав в случайную аварию. Ведь прежде чем покинуть дом, они уже испытали почти полное крушение.
Оскорбления необъяснимы. То, что постороннему наблюдателю покажется самым жестоким и уничтожающим оскорблением - шлюха! потаскуха! уличная девка! - может совсем не задеть его адресата, в то время как явно менее оскорбительные слова - Слава богу, что ты не мой ребенок! - могут пронзить крепчайшую броню и попасть прямо в сердце. Я не привожу исчерпывающего перечня всего сказанного матерью еще и потому, что мне трудно судить, подействовала на Вину та фраза или эта, тот удар или этот упрек. Что именно - сами слова или едкость этого злобного выпада - оставило и Амир, и Вину физически истощенными, подобно борцам, обессиленным и замершим в изнеможении?
Вина Апсара, молодая девушка, слишком много повидавшая, чья вера в людей была серьезно подорвана, за годы жизни на вилле "Фракия" постепенно позволила себе поверить, что у нее под ногами появилась твердая почва - наша любовь. Наша и Ормуса. Поэтому она, со своей стороны, влюбилась не только в нас, но и в то, что нас волновало, в наш город и нашу страну, к которым - как она почти уже поверила - она могла бы принадлежать. И то, что совершила в тот день моя мать, выдернуло исфаханский ковер из-под ее веры в саму любовь, обнажив под ногами пропасть.
Вина стояла, лишь наполовину сознавая происходящее, выставив перед собой ладони, глядя вопросительно и не ожидая ответа, как выживший во время резни смотрит в глаза смерти. Ормус взял ее лицо в свои ладони. Она очень медленно высвободилась и подалась назад. В тот момент его огромная любовь, должно быть, показалась ей огромной ловушкой. Попасть в нее - означало быть полностью уничтоженной в какой-то момент в будущем, когда он повернется к ней с презрительной усмешкой и ненавистью в голосе. Больше я не рискую, было написано на ее лице. С этим покончено навсегда.
Три дня спустя вилла "Фракия", прекрасный дом моего детства, сгорела дотла. И кто бы ни был в этом замешан, он постарался избежать человеческих жертв. За домом несомненно наблюдали, пока не убедились, что он опустел, после чего его подожгли со знанием дела. Один за другим, мы вернулись и собрались на променаде, стоя с поникшими головами, а вокруг падал черный снег.
Не вернулась только Вина Апсара.
Надеюсь, вы простите мне ком в горле в момент прощания с виллой "Фракия". Это была одна из небольших вилл-бунгало на старом эдвардианском Кафф-парейд. Но и семья наша была невелика, так что она нас вполне устраивала. Ее фасад представлял собой фахверк, обрамлявший створчатые окна. Остальные три стены были из кирпича, местами отделаны камнем. Над окнами - фронтоны из красной черепицы. Такой же фронтон над входной дверью формировал маленький портик. Наверху, по центру, была самая заметная деталь - несколько помпезная или, скажем так, самоуверенная четырехугольная башенка в стиле неоклассицизма, с пилястрами; завершалось все это куполом из зеленой керамической плитки и довольно-таки хвастливым мини-шпилем. В этом затейливом верхнем помещении была спальня, которую занимали мои родители на протяжении многих лет своего счастливого брака. "Все равно что спать на колокольне". - говаривала мать, а отец неизменно отвечал, пожимая ей руку: "А красавица, которая живет в этой башне, - это ты, моя милая".
Все улетучилось с дымом. Лишенные имущества, воспоминаний и счастья, мы ощущали прикосновение к своим щекам падающего пепла как прощальную ласку нашего дома. Очевидцы пожара говорили, что сам огонь полюбил умирающий дом и так крепко обнял его, что на несколько мгновений вилла "Фракия" казалась воссозданной охватившим ее пламенем. Затем дым - черный, бесчувственный дым - взял свое, разрушив эту иллюзию, и всё скрыла тьма.
Разрушение дома вашего детства - будь то вилла или город - это как смерть кого-то из родителей: это сиротство. На месте давно позабытой кремации, как надгробие, стоит небоскреб. Город надгробий стоит на кладбище, где похоронено прошлое.
Там, где когда-то стоял "Дил Хуш" - роскошный трехэтажный особняк Долли Каламанджа на Ридж-роуд, Малабар-хилл, - шедевр ушедшего в прошлое архитектурного стиля, полный света, со множеством крытых галерей и веранд, с отделанными мрамором залами и второпях приобретенной коллекцией картин Соузы, Зогойби и Хусейна, а главное - со своими тропическими садами, что могли по праву гордиться старейшими в городе тамариндами, джек-фрутами и платанами и прекраснейшими образцами бугенвиллеи, - вы не найдете теперь ни деревьев, ни вьюнов, ни пространства, ни великолепия. Похожий на ракету, присевшую на корточки на своем пусковом столе, небоскреб "Эверест Вилас" заполонил всю эту территорию своим серым, линялым цементом и явно не собирается в ближайшее время ее освобождать. "Эверест Вилас" - двадцать девять этажей в высоту, но, по счастью, мне не нужно рассказывать их историй. Всякий раз, когда я смотрю на Ридж-роуд, я вижу там призрак прошлого. "Дил Хуш" жив, так же как в тот день, когда сгорела вилла "Фракия" и Долли любезно предложила нам временное убежище под пологой крышей своего дома.
Тут к нам присоединился Ормус, обессиленный и обезумевший. Была поздняя ночь, но никто не ложился. Вина так и не появилась. Ормус обыскал всё вдоль и поперек, обежал все их излюбленные места, пока от пережитого волнения у него не началась рвота. Вконец отчаявшись, утратив способность соображать, он приплелся в "Дил Хуш", и при виде его обморочного, лихорадочного, неприкаянного горя Амир - которую, надо сказать, к тому времени начало снедать раскаяние - воздержалась от упреков. Уверенный, что Вина погибла в огне, превратилась в дым и была развеяна, раздавленный горем Ормус твердил, что хочет последовать за ней. Жизнь потеряла для него всякий смысл; смерть, по крайней мере, имела одно преимущество: он и его любимая могли разделить ее. Он грозил самосожжением. Ормуса успокоил мой отец, который принял его состояние близко к сердцу. "Не спеши с выводами, - сказал В. В. Мерчант, хотя нам это показалось тогда всего лишь словами утешения. - Пока что нет никаких доказательств ее гибели".
Что до Персис Каламанджа, то она вела себя как-то уклончиво, что я отнес тогда на счет явной двусмысленности ее положения; всем было ясно, что ее надежды на брак с Ормусом вдруг обрели неожиданное, хотя и трагическое, подспорье. При всем своем ангельском характере могла ли Персис не заглядывать в будущее: разве не забрезжила для нее радость на том самом пепелище, где Вина обрела свой трагический конец? Но, будучи добросердечной девушкой, она должна была тут же подавить в себе эти низменные мечты (казавшиеся еще более грешными от радостных ожиданий, поселившихся в ее душе). Опустив глаза, она присоединила свой голос к версии моего отца. Вина, возможно, вовсе не погибла, напротив, имела какое-то отношение к пожару. Она положила свою руку на руку Ормуса; он отдернул свою, глядя на нее с ненавистью. Губы у нее задрожали, и она отступила, оставив Ормуса один на один с его страхами.
Кто совершил поджог?
Утро принесло новости и двух следователей уголовной полиции - непереносимо рисовавшегося инспектора Сохраба и полную его противоположность, констебля Рустама, старавшегося держаться в тени. Эти господа сообщили, что в результате опроса соседей и неравнодушных к чужой беде прохожих, вызвавших полицию, точно установлено время возгорания - час дня. К сожалению, по словам инспектора Сохраба, "свидетели не заметили никаких злоумышленников, покидавших место происшествия". К тому времени был произведен осмотр обгорелых руин виллы "Фракия", и, к счастью, ни единого трупа обнаружено не было. (Услышав, что Вина не погибла в огне, Ормус так радовался, что моя мать сочла необходимым напомнить ему о произошедшей, тем не менее, трагедии.)
Отыскались трое живших в доме слуг - повар, посыльный и носильщик. Напутанные пожаром и тем, что их могут обвинить в поджоге, они скрывались в расположенном неподалеку поселке рыбаков-коли. Полиция, однако, не считала, что пожар произошел по вине кого-то из них. Их алиби не вызвали сомнений, невзирая на тот странный факт, что все трое отправились по своим поручениям в указанное время, оставив дом без присмотра. Вместе с тем существовали "очевидные улики, указывающие на поджог", добавил с проницательным видом инспектор Сохраб, "хотя подробности пока не подлежали разглашению". Постепенно до нас дошло, что нас подозревают в поджоге собственного дома. Елейным тоном Сохраб высказал предположение, что компания "Мерчант и Мерчант" испытывала определенные финансовые трудности, а за самим шри Мерчантом, по имеющимся сведениям, водились карточные долги. Страховка пришлась бы очень кстати, не так ли? Эти "грязные инсинуации" вызвали негодование моего отца. "Спросите у тех, кому это выгодно, - с необычной для него резкостью порекомендовал он полицейским. - Навестите шри Дудхвалу и его приспешников, и вы окажетесь гораздо ближе к негодяям, могущим пролить свет на причины случившегося".
Копы ушли, а сомнения остались. Ужасная правда заключается в том, что моя разгоряченная мать почти подозревала отца в этом преступлении, и даже мой мягкосердечный отец начал, со своей стороны, терзаться подозрениями относительно Амир. Три дня после ссоры родители жили врозь: она на вилле "Фракия", он у друзей в Колабе. Пожар снова свел их вместе, пусть только из-за меня. Чтобы соблюсти приличия, они делили одну из просторных гостевых спален Долли, но их отношения были ледяными.
Я занимал соседнюю с ними комнату и ночью опять услышал, как они шепотом выясняют отношения. Амир была в такой ярости, что обвиняла мужа в попытке умертвить ее - всех нас - во сне. Он кротко заметил ей, что пожар начался средь бела дня, когда никто не спит. Она презрительно фыркнула в ответ на такую ничтожную отговорку. В. В., в свою очередь, захотел узнать, уж не пошла ли она на поджог, чтобы заставить его подписать нужный документ. "Неужели ты могла бы так далеко зайти во имя этих варварских "каффаскребов"?" На что Амир возопила на весь спящий дом: "Боже, вы только послушайте, какими грязными галис он меня осыпает!"
Увы, партия Пилу действительно одержала в этой битве победу над непреклонностью моего отца. Теперь, когда от виллы "Фракия" ничего не осталось, В. В. подавленно уступил и продал Пилу за гораздо меньшую цену, чем предлагалось вначале, участок земли, на котором, как памятник идеализму, стоял обгорелый остов виллы. Колоссальный проект застройки Дудхвалы еще на шаг приблизился к успеху. Чудовищные здания, плод его воображения, заполонят город, как марсианские космические корабли в "Войне миров". Когда люди пускаются в погоню за мешками с золотом, какой-то пустячный поджог - не препятствие.
Но Пилу Дудхвала был влиятельным человеком. Влияние, согласно астрологам, это неземной флюид, исходящий от звезд и определяющий поступки подобных нам простых смертных. Скажем так, Пилу откупорил свои неземные флюиды - ибо он обладал влиянием разного рода - и позволил им свободно пролиться на все эшелоны бомбейской полиции - от самых высших до скромных следователей, которым было поручено это дело. Не прошло и нескольких дней, как эти офицеры объявили, что они "окончательно исключили" его из списка подозреваемых. В ответ на выраженное отцом удивление инспектор Сохраб раздраженно бросил: "Вы должны быть благодарны. Вы лично и ваша достопочтенная супруга также были исключены из указанного списка". Следствие было "направлено по другому, более перспективному, пути". Речь шла об исчезнувшей гражданке США, мисс Ниссе Шетти, известной также как Вина Апсара. Опрос свидетелей в аэропорту Санта-Круз показал, что мисс Апсара покинула Бомбей через несколько часов после пожара на самолете компании "TWA", следовавшем в Лондон и Нью-Йорк. Ее немотивированному бегству склонны были придавать важное значение. Дальнейшее расследование, с помощью Скотленд-Ярда через агентуру Интерпола, показало, что билет на самолет мисс Апсары был приобретен за фунты стерлингов в Великобритании и что оформлен он был через находящуюся в Лондоне и принадлежащую мистеру П. Каламандже туристическую компанию "Калатурс". Билет оплатил сам мистер Каламанджа.
Миссис Долли Каламанджа была маленькой женщиной, носившей драгоценности с крупными камнями, гранд-дамой из нуворишей, любившей "показать товар лицом". Ее волосы голубовато-стального цвета были уложены как у английской королевы, с теми же ионическими завитками на висках. Ее бюст - один сплошной валик без какого-либо намека на неровности, идущий через всю грудь "лежачий полицейский", достаточно заметный, чтобы притормозить скорость любого, кто неразумно осмелится приблизиться к ней слишком поспешно, - также напоминал Елизавету Вторую. Она обладала сильной волей и была более консервативна, чем большинство имевших широкие взгляды членов бомбейской парсской общины. Ее громкий голос не допускал неповиновения. Большая часть ее представлений о собственной жизни была вполне шаблонной, что не мешало ей подчас испытывать сильные переживания. Так как ее муж, Патангбаз Каламанджа, был ее "скала", а дочь Персис - "радость и гордость", известие о том, что Пат замешан в побеге "за границу" лица, подозреваемого в поджоге, подкосило ее. Она пошатнулась. Ей показалось, что вселенная потеряла свои очертания и смысл. Земля содрогнулась. "Скала" дала трещину. Персис подвела мать к креслу, и та рухнула в него, обмахиваясь платком.