С Сенечкой все было понятно. Он просто обижен. Хотя я и не виноват. И хотя это именно его, а не меня обнимали на заснеженной дороге, прижимаясь пушистым кроличьим воротничком к его румяной щеке. Я частенько видел Сенечку через замороженную витрину. Он по-прежнему, как оловянный солдатик, стоял посреди ледяной дороги, среди бурного железного потока машин, отбиваясь от них единственной тоненькой палочкой. И как ему только не страшно? Ведь его в любой момент могли сбить. Элеонора Викентьевна была права. Он заслужил медаль. Или орден (я до сих пор не знаю отличие, хотя, наверное, знать должен, хотя не получал ни того, ни другого). Но Сенечка отчаянно отбивался. Помню, как-то стоя возле замороженной витрины от антиквара и бокалом мартини от Таси я подумал. Бесстрашный парень! Ведь он даже понятия не имеет, кто за рулем. Вдруг пьяный вдребезги. Вдруг озлобленный на весь мир. Вдруг просто сумасшедший. А вдруг просто любитель сбивать людей только потому, что они имеют дурную привычку ходить, а не ездить. Как знать?
Впрочем, Сенечка не более бесстрашен, чем все мы. Вдруг мы работаем плечом к плечу с маньяком? А в очереди стоим плечом к плечу с грабителем банка. Вдруг нас принимает врач-убийца? Вдруг наш поезд ведет машинист– самоубийца? Вдруг наш сосед мечтает ночами взорвать дом? Вдруг мы смеемся над фильмом, который снял шизофреник. И плачем над книгой фашиста. Вдруг мы живем не в сумасшедшем мире, как это красиво и поэтично все называют. А в сумасшедшем доме. И каждый из нас помещен в свою палату. И у каждой палаты свой санитар. Одно неверное движение – и… Просто когда-то слово дом заменили на слово мир. И нам стало легче. А вдруг нам откроют правду. И все станет на свои места. И как мы будем жить? Неужели так же. Потому что мы все среди них? Или они среди нас. И нам легче принять сумасшедший дом. Чем его отрицать. И нам легче жить в нем. Потому что другое мы уже не сможем построить. Не потому что сумасшедшие. А потому что так легче.
Но Сенечка и не собирался думать о таких сложных и запутанных вещах. Он вообще редко думал. И теперь он думал, скорее всего, о Тасе. И это для него было много. И очень бесстрашно. Потому что ни сумасшедших машин, ни сумасшедшего мира он не боялся. Впрочем, возможно, это было самое безопасное. Во всяком случае, для него.
За эти две недели я действительно отдохнул. Правда, были некоторые неприятные моменты. Но, как это бывает, я тогда и не подумал, что они неприятные. Я подумал, что это так, просто случайность, любопытство, глупость или черт знает что. Я помнил про черта в графине. По мере убывания жидкости – он уменьшался. По мере убывания дней уменьшаются и страхи, и подозрения.
Несколько раз в мою заснеженную витрину заглядывали. Причем по очереди! С точностью секундомера – то одна, то один. Это была супружеская пара. Кажется их фамилия … Нет, точно не помню фамилию. В районе их называли парочкой Косулек. Возможно, все же их фамилия была Косулевы. Думаю, красивая фамилия. Я немало знал людей с красивыми фамилиями, но так и не узнал, насколько они сами красивы. Впрочем, наверно, я слишком мало прожил, чтобы узнать. А иногда, мне кажется, это был их псевдоним. Ну, знаете, как у художников, композиторов, ученых. Почему бы не у поваров? Готовящих на жаркое косуль? Которые совсем недавно были живыми. Логично.
Так вот они, эта парочка Косулек, попеременно вдруг стали заглядывать в мое заснеженное окно. Благо, оно было заснеженным! Мне не очень хотелось созерцать их красные, помятые рожи, которые не очень соответствовали ни фамилии, ни прозвищу.
На углу, справа от моей лавки, напротив цветочного магазинчика располагался их ресторанчик "У Косулек". Элитный ресторанчик. Нет, это, скорее сказано для журналов с блестящей обложкой. Ну, такой маленький… бутик (я уже выражаюсь, как Тася). Ну, не бутик, а забегаловка по продаже мяса. Мяса косулей, оленей, ланей, лосей и им подобных краснокнижных товарищей. Косулек. Которые с пылу да жару – прямо на стол. Впрочем, мне не было дела ни до торговцев мяса, ни до их бутика. Но как-то щемило сердце, глядя на вывеску, на которой сияло фосфорической краской: "Умчи меня, олень, по моему хотенью!" Я не знал, куда мог умчать кого-то мертвый, посыпанный перцем и базиликом олень. В тупик? Ну, может, разве, ананасовый соус мог растопить мечту о свободе?
Я понятия не имею, откуда они брали такое элитное мясо. В наших краях явно не водились подобные животные. Но Косулевы почему-то их доставали. Почему – стоит ли углубляться в понятия, на которые не найдешь ответ. Причем никогда!
Как-то, по глупой случайности, начисто забыв, что я старый-старый антиквар, я заглянул в их лавку.
Это было невообразимо! Мне даже стало неудобно! Не часто встретишь такое радушие! Меня поразил этот ресторанчик. При всем своем неудобстве, и мягко говоря, ущербности квадратных метров, он и впрямь умудрился выглядеть элитным. Даже имелись бархатные шторы и золотые рыбки в маленькой имитации пруда! Но главное – на витрине прыгал игрушечный олененок, который тут же превращался с помощью спецэффектов в весьма аппетитное блюдо.
Помню, я был очень голоден. Запасы моего одиночества закончились. И я заказал олененка. Без зазрения совести. Не все ли равно, цыпленок, олененок или поросенок? Все когда-то были живыми. Но я знал толк в пище. Это была свинья. Явное надувательство! Я не устроил скандал, не потребовал назад деньги. Я просто смотрел на прыгающего в витрине олененка и очень жалел свинью. Помню, чуть не расплакался. Ей даже после смерти не удалось быть собой и вкусить похвалу и славу. Слава досталась другому. Впрочем, разве каждому удается иметь свою славу? И намного ли больше повезло олененку. Как знать…
А парочка Косулек все раскланивалась предо мной, делали реверансы. Вообще – они были удивительно похожи. Я даже считал, что можно позавидовать их счастливому во всех отношениях браку. Словно два близнеца. Одного роста – маленькие круглые краснощекие и почему-то оба белокурые и кудрявые. Вот уж воистину говорят, что муж с женой с годами становятся похожи. Впрочем, к ним подходила и другая поговорка: муж и жена одна сатана.
А они все услужливо раскланивались, но при этом почему-то смотрели на меня как-то косо. И тут меня осенило! Они же к тому же оба косоглазые! Вот, возможно, откуда возникло это прозвище – косульки. Бедные животные тут были ни при чем. Как ни при чем и "осанка", и "благородные" черты лица этих двух увальней. Разве что еще фамилия…
– Ах, Аристарх Модестович! – не говорила, а просто пела Косулька-жена. – Это такая честь для нас. Впервые! Посетить наш замечательный ресторан! Вы, такой загадочный, такой аристократичный! Наш рейтинг непременно повысится! Мы непременно вам сделаем скидку! Солидную скидку для такого солидного человека!
– И непременно повесим вашу фотографию на стенде почетных посетителей! – пропел своей жене в такт Косулька-муж. – Там уже висят знаменитости нашего района! Вы только посмотрите! И глава управы, и адвокат, и главврач, и визажист, и директор супермаркета, и руководитель стройтреста. И начальник похоронного бюро…
В общем, весь набор, необходимый для полноценной жизни парочки Косулек. И для полноценной смерти. Только причем здесь я? От доски почета я вежливо, но категорически отказался. А от скидки нет. Она оказалась не такой уж солидной.
Косульки, так же кланяясь попеременно и косясь в мою сторону, проводили меня до двери. Уговаривая стать постоянным посетителем их бутика, в котором подают великолепную оленину. И я вновь с грустью подумал о несправедливо обиженной свинье. Больше моей ноги не было в их ресторанчике. И не потому, что мне было жаль обиженную свинью или замещенного ею оленя. Просто мне не нравилась эта краснощекая румяная парочка. Страдающая косоглазием.
Вот это они и косились попеременно в мою заснеженную витрину, когда на двери висела табличка "закрыто". И я не обратил на это особенного внимания. Вдруг им просто нравилась моя антикварная лавка. Что тут может быть удивительного. Мало ли что людям нравится, даже если они повара. И мало ли какое у них может быть хобби, даже если они мясники.
Мой отпуск был недолгим. И спустя две недели, прямо с утра (слава богу, уже рассвело, в свете как-то легче воспринимать свалившиеся события) в мою дверь настойчиво и громко застучали.
Ну, сколько раз говорил себе – почистить табличку! Наверняка любители антиквариата! Прямо с утра! Ну как можно с рани, такой снежной и такой холодной вообще что-то любить! Даже если ты фанатичный коллекционер.
Я наспех причесал свой спутавшийся парик, нахлобучил беретку и шаркающими шагами пошел открывать.
На пороге стоял высокий мужчина. В разрезе утра. Перемешанного со снежинками и бликами замерзшего солнца он выглядел… ну, прямо из сказки Андерсена Каем. Безусловно, взрослым и постаревшим Каем. У которого так и осталась вместо сердца ледышка. Нет, с возрастом она переросла в глыбу прозрачного льда. Я даже поежился. Мне на миг показалось, что он вытащит свое холодное сердце и запустим им в мою голову.
От страха я тут же пригласил его в дом. При комнатном свете страх улетучился. Мужчина выглядел вполне реальным. Красивым, с правильными чертами лица, прямым носом. Его умные, очень голубые глаза мигом могли оценить обстановку. Я знал такой взгляд. Такой взгляд нужно… Ну, если не бояться, то всегда быть на чеку. Этот взгляд ничего не упустит. И от такого взгляда всегда веет этаким легким, слегка снобистским холодком. Недаром в моей комнате похолодало, меня даже знобило. Я машинально набросил на плечи клетчатый плед.
– Роман, – представился он низким хрипловатым голосом. Ему удивительно подходило это имя. Не зря он мне напомнил персонаж Андерсена. Роман. Он точно мог стать героем романа. Возможно, благородным, удивительно уравновешенным или просто флегматичным героем романа, который все подмечает, замечает, но не сразу раскрывает свои карты. Ей-богу, если бы я был романистом, я бы непременно с него списал образ. Настолько мне он понравился. И с удовольствием сам бы про него и прочитал. Но романистом я не был. И мой роман жизни был и не мой вовсе. Этакий плагиат. Списанный у настоящего автора – антиквара. И мне приходилось довольствоваться лишь жалкой ролью интеллектуального вора.
Я назвал ему в ответ свое имя отчество. Аристарх Модестович. И мне оно показалось, настолько несуразным, надуманным, вычурным, что стало смешно. Словно произошла встреча двух персонажей. Одного из классического, серьезного произведения. И второго из какого-то дешевого водевиля, уличного фарса. Мне стало даже обидно. И я не преминул эту обиду как-то обставить в свою пользу. Вдруг и у него дурацкое отчество?
– Извините, мы не знакомы, – тоном аристократа заявил я. – И позвольте полюбопытствовать, как вас величают по батюшке.
– Величают? – он широко улыбнулся. У него к тому же была безупречная, белозубая, обаятельная улыбка. Мне было до такой улыбки далеко. Я вообще не любил улыбаться. – Мое отчество Романович. Довольно просто. Но еще проще, если вы будете величать меня по имени. Все же я намного младше вас. А вы такой солидный, уважаемый человек…
Солидный и уважаемый прозвучало по моему уязвленному мнению так, словно меня только что обозвали старым придурком. Я, безусловно, преувеличивал. У моего гостя и в мыслях такого не было. Он вообще никогда наверняка не выражался. Но все равно мне стало грустно. Учитывая, что на самом деле, он был меня старше лет на пятнадцать, не меньше. Но не мог же я от обиды, вот так, с пылу-жару, во всем признаться? Я уже упустил время для признания. И меня оно особенно сильно не мучило.
Роман медленно, величаво, даже подчеркнуто безразлично, прошелся по антикварной лавке. А его взгляд (я это видел!) цеплялся за каждый предмет дома, каждую антикварную вещь, каждую случайную деталь. Его взгляд ничего не упускал. И в моей комнате еще больше похолодало. И я подбросил поленья в камин.
– У вас висит табличка закрыто, – наконец обратился он ко мне. – У вас проблемы? Или это недоразумение?
– Ни то, ни другое, – я чувствовал, что отвечаю, как школьник. – Просто я взял для себя отпуск. Я сильно устал. В зиму человек… Человек моего возраста особенно устает. Вы понимаете… Впрочем, возможно и нет. Вам до моего возраста еще ох как далеко. Вы же человек далеко не моих лет (почему-то я сказал это с завистью, хотя по-прежнему был младше его).
– Не ваших. Но понимаю, – достойно ответил он.
Иногда мне казалось, что он вообще все понимает. Только что именно? И попытался перевести разговор на более приземленную тему. Купли-продажи. Мне так хотелось, чтобы он оказался всего-навсего заядлым коллекционером. И почему, почему, только увидев его, я в этом засомневался? Ведь у него такой респектабельный вид. Возможно, потому, что с такого раннего утра антикварные лавки не посещают респектабельные люди?
– Для вас, безусловно, я сделаю исключение.
Я так старался быть на него похожим! Старался говорить так же спокойно, чуть лениво, беспристрастно. И в то же время умно.
– Вас что-либо конкретное интересует?
Он сделал медленный поворот головы в мою сторону. И пристально на меня посмотрел.
Я заторопился. Что, ну что, черт побери, его может заинтересовать! Главное не ошибиться! Графин из венецианского стекла? Нет, он не пьяница. Колокольчик? Нет, он кто угодно, но не лакей. Картина "Неравный брак"? Нет, он не опустится до неравного брака. У таких как он брак при любом возрасте и любом раскладе вещей будет равным. Ну, что, что, что!
– Возможно, вас заинтересуют карманные часы, принадлежавшие ближайшему другу Андерсена? – неожиданно для себя вдруг выпалил я.
Он лишь взметнул густыми бровями. Взметнул. Подержал их немножко на взлете. И все.
– Они позолоченные, – торопливо добавил я, совершив главную ошибку профессионала. Позолота для подобных часов, к которым прикасался великий сказочник, не имела никакого значения. – Вы не хотите взглянуть?
Он, естественно, не хотел.
– Возможно, позднее. Часы и есть часы. Только время. А время движется лишь в одну сторону. И не в самую благоприятную. В том числе и для Андерсена. Его, к сожалению, уже забывают.
– Но, к счастью, таланты не угасают! – я грудью встал на защиту сказочника.
– Безусловно, таланты не угасают. Но угасают их поклонники. И это для талантов не менее печально, чем, если бы угасали они. Поскольку, как ни прозаично и приземлено звучит, таланты, гении, личности, держатся на обычных людях. И что еще обиднее – на простых обывателях. Впрочем, земля и небо – это одно целое. И это неоспоримо.
В комнате по-прежнему было холодно, но меня почему-то бросило в жар. Я разволновался. Я вдруг физически, до зубной боли почувствовал опасность, исходящую от этого человека. И он вновь на секунду взметнул брови. Похоже, это было для него единственное выражение удивления. Он понял мой испуг. Он все понимал! И тут же широко улыбнулся своей обаятельнейшей улыбкой. Мне полегчало. Жар спал. Словно он прикоснулся голодной рукой к моему пылающему лбу. И все, все прошло. Я даже присел в кресло и вытер капли пота со лба.
– Меня действительно очень заинтересовали ваши вещи, – продолжал улыбаться он. – Я вообще большой поклонник истории. Историю не исправить. Не в этом ли ее преимущество? В отличие от действительности, которая так несовершенна и над которой нужно работать. Но – как и кому?
Я плохо вслушивался в его философичный монолог. Но его голос, ровный, гладкий как ополоснутый поутру асфальт – ничего лишнего. Как прямая дорога, по которой можно ехать без опаски, потому что ты один на дороге и все лишь зависит от тебя. Его утренний, промытый, вычищенный голос действовал не меня как легкий транквилизатор. И почему я так взбунтовался, так разволновался? Он обычный коллекционер, каких тысячи. И все эти тысячи с маленькими причудами. Иначе бы они не были коллекционерами. Любое хобби – зависимость, любая зависимость – некоторое отклонение от нормы. Безопасное отклонение в этом случае.
– Вы что-то сказали про историю? – я настолько успокоился, что решился на светскую беседу. – Или про вещи?
– Что одно и то же, разве не так? Застывшая форма. Можно сказать – смерть, а можно бессмертие. Что тоже одно и то же – разве не так?
– Но смерти все боятся, – возразил я.
– Бессмертия боятся не меньше.
– Но мы ведь не знаем, что будет после смерти? Это и вселяет страх.
– Но мы и не знали, что было до нашего рождения. И почему это не вселяет в нас страх? Почему мы так боимся небытия, если небытие для нас уже было.
Безусловно, он коллекционер. Коллекционеры все немножко философы. Они живут в застывшем времени, собирают его, молятся на него и часами в ночи при свете полной луны над ним философствуют. У них нет времени. Или для них оно бесконечно. Что одно и то же. Наверно. Таким был антиквар, которого я когда-то убил. И который уже в небытие. Или, наоборот, в бесконечности бытия. Что одно и то же.
Я давно не философствовал. Мне этого не хватало. Как когда-то не хватало Таси для того, чтобы избавить меня от всей философии на свете.
Но с этим человеком. Который просто вышел из классического романа, мне было очень приятно вести беседу. Как жаль все же, что я не романист. Ну, классный бы получился персонаж!
Я настолько обрадовался случайному гостю, что предложил ему выпить. О деле потом. Вещи не убегут. Вещи не умрут. И вещи долго могут ждать. В этом их преимущество перед людьми.
Роман согласился. И сделал большой глоток коньяка.
– И все же, конкретно, чем вы интересуетесь? Ну, хотя бы в рамках моего скромного маленького ларца истории.
Я небрежно развалился в мягком кресле, забросив ногу за ногу и с наслаждением пуская дым от сигары в потолок. Сегодня я во всем сделал исключение. Я даже позволял курить в лавке. Настолько мне было хорошо. Меня всегда несло, когда нравился человек, мне настолько хотелось сделать ему приятное. Что я не знал меры. И я предложил, ну прямо, как парочка Косулек.
– Для вас я сделаю исключительную скидку. На любой товар. Для солидного человека – солидная скидка, – я даже содрал сленг у Косулек. – Только, пожалуйста, конкретнее. Я понял, что вы все успели оценить (пусть не думает, что я не уловил его цепкие взгляды, я тоже не промах). Что вас зацепило? Что легло близко к сердцу? Что вас интересует?
Он широко улыбнулся. Обаятельно, мило, дружелюбно. Наверно, обрадовался скидке, ну и пусть, я не жадина, для хорошего человека ничего не жалко!
И тихо (это его стиль), спокойно (как всегда), благородно (как он умеет) ответил:
– Меня интересует Григорий Карманов.
Знаете, если бы висело ружье, оно бы непременно выстрелило. Впрочем, оно и весело. Помповое ружье с креплением для штыка конструкции Джона Браунинга. Прямо с окопов первой мировой. Оно давно не стреляло. Но выстрел раздался.
Мне даже показалось, что в комнате запахло порохом. И первое, что я сделал после шока – повел носом, тщательно принюхиваясь. Но, слава богу, ошибся. В комнате пахло коньяком и антикварными вещами, на которых застыло слегка перебродившее время.