Повелитель снов - Масахико Симада 10 стр.


Моя работа заключалась в том, чтобы напоминать бабушке умершего внука. Я ел сырой фарш из тунца, любимое блюдо Коити, в таких количествах, что у меня начиналась изжога. Изображал игру на трубе, из которой и звука не мог извлечь. Бедная бабушка Саё. Говорят, ей так и не удалось вернуться на родину, семь лет назад она умерла от инсульта. Стала, наверное, привидением и бродит над Тихим океаном. Ищет дельфинов, похожих на Коити, и рассказывает им о своем родном городе Тоса. Коити, ставший дельфином, наверняка отвезет бабушку до родного Тоса. Но если она перепутает дельфинов и тот доставит ее в Австралию, там бабушка Саё опять будет искать перевоплотившегося Коити.

– Микаинайт, консьерж Джек тоже был одним из тех, кто бросил этот мир, да?

– Эй, Мэтью, ты мозгам своим даешь поработать? После двадцати пяти клетки мозга разрушаются сотнями тысяч. Копи знания, пока молодой! – приветствие, подходящее для бывшего учителя.

Джек в двенадцать лет занял первое место на Всеамериканской юношеской олимпиаде по математике. В то время он мог в уме решить любое кубическое уравнение. Но умеющий считать и математический гений не всегда одно и то же. В то время калькуляторы еще не были распространены. Взрослые, которые складывать и вычитать-то толком не умели, принимали его за гения и возносили до небес как пианистов-вундеркиндов или маленьких гроссмейстеров.

– В детстве меня называли маленьким Евклидом. Вот смотрю я на бумагу, где написано уравнение. И в тот же момент у меня в голове появляется готовый ответ. Я и не собираюсь делать расчеты. Бог вкладывает мне в голову ответ. Может быть, в то время я сразу получил от Бога порцию любви на всю жизнь.

Я, несомненно, был хорошим слушателем. Джек даже рассказал мне свою сокровенную историю:

– Мне тогда было четырнадцать лет. Мне нравилась одна девочка. От кого-то она узнала, что я математический гений и что она мне небезразлична, и, видимо, решила подшутить надо мной. "Говорят, у тебя талант к математике, а ничего другого ты не умеешь". Я сказал: "Ничего подобного. Я не хуже других играю в бейсбол и занимаюсь плаванием". – "Тогда прыгни с вышки в бассейне. Сумеешь – я тебя полюблю", – подбивала она меня. Я тут же пошел вместе с ней в бассейн и, насвистывая, поднялся на десятиметровую вышку. Но десять метров, на которые ты смотришь снизу, и десять метров, с которых ты смотришь вниз, отличаются друг от друга метров на сто. Я испугался. Минут пять я топтался на вышке. Послышался ее голос: "Ну что? Прыгаешь или нет?" О-о-ой, мамочка – я зажал нос и прыгнул. Что было потом, я не помню. Очнулся в больничной палате. Не знаю, каким образом я стукнулся о воду, но получил сотрясение мозга. Она держала меня за руку, стараясь не расплакаться. "Готово! – подумал я. – Теперь она моя".

Но трагедия наступила немного позже. На следующий день я посмотрел на формулу закона всемирного тяготения Ньютона. В то время мне нравилось с помощью формул разбираться в силах, действующих на Земле. Но ощущение от уравнения было совсем не таким, как вчера. Сама формула не могла измениться. Если что-то и изменилось, то у меня в голове. До вчерашнего дня мне достаточно было один раз взглянуть на формулу, и автоматически появлялся готовый ответ. Как на калькуляторе. Но после того, как я ударился головой, ответ получался только путем промежуточных вычислений на бумаге. Может быть, у меня лопнул нерв, который давал ответ за одно мгновение.

Мэтью, ты когда-нибудь чувствовал такое? Формулы были моим языком. Что делать, если ты вдруг перестал понимать собственный язык? Я заволновался. В глазах потемнело. Как будто внезапно сила земного тяготения вышла из строя и все начало парить в пространстве.

Но я не сдавался так быстро. Верил, что пройдет некоторое время и ко мне вернется мой математический талант. Я не переставал пялиться на формулы. Но никогда больше не смог решить в уме кубическое уравнение. Формулы перестали быть моим языком. Они бросили меня. Зато теперь я мастер по прыжкам в воду.

Тринадцатилетний Мэтью слушал Джека Брауна с таким выражением лица, как Линус слушал своего друга Чарли Брауна, но он не умел подбодрить и успокоить его. Впрочем, Джек и не ждал от Мэтью таких способностей. Он разговаривал с самим собой – с вундеркиндом-математиком. С тем Джеком Брауном, который умер в четырнадцать лет.

Наверное, и сейчас Джек Браун сидит за столом в своей комнатке консьержа и придумывает какие-нибудь бесполезные уравнения.

Время не всегда движется вперед. Оно может стоять на месте или идти вспять. Сознание человека, которого выбросил мир, напоминает черную дыру: однажды засосет, и время навсегда остановится.

– Почему вы захотели бросить мир?

Таро, похоже, засмущался, но, легонько стукнув себя левой рукой по затылку, дал ответ. Его волосы были коротко подстрижены и блестели, как после мытья.

– Я не бросил мир. Я нахожусь в его закутке.

Произнеся последнее слово, он брызнул слюной мне на щеку.

– А закуток – это где?

Что ж, буду изводить его, цепляясь к каждому слову. Мне хотелось поскорее разговорить его.

– Значит, мир отбросил вас?

Он ответил мне так:

– Закуток мира – там, где я. А что, разве здесь – центр мира? Нет, конечно, закуток. Правда же?

– И что хорошего – сидеть в закутке?

– Хорошо видно.

– Друг, друг! Ты и Учитель – друзья, – сказал Свами, похлопывая меня по плечу.

– Что именно хорошо видно?

– Много чего. Вижу проходящих мимо людей. Как голых. Вижу, чего они хотят. Вижу, как умирает человек. Вижу, как мое тело распадается на части. Вижу духов.

– Я не знаю йогу, но слова Учителя – правда. Я тоже стал заниматься йогой, когда приехал в Токио. Можно увидеть разные вещи. Только страшно немножко.

– Вы имеете в виду, что во время медитации можно увидеть галлюцинации?

– Можно. Овладей практикой йоги в совершенстве – увидишь средь белого дня тьму вселенной.

Свами засмеялся. Почему-то вместе с его смехом зазвучала сирена скорой помощи. Послышалось, наверное. Сирена звучала только у меня в ушах. Постепенно звуковые интервалы изменились. Эффект Допплера?

– Я пока не могу увидеть вселенную. А мой учитель видел всё. Я же вернулся в Токио. Не закончил своих занятий.

Я два раза пошмыгал носом и позвал Микаинайта. – Что ты думаешь об этом Миясита Таро?

– Ничего особенного.

– Да? Разве такие попадаются в Токио? Может, я заблудился? Оказался в каком-нибудь временном тоннеле, который открылся на углу Сибуя.

– Токио – большой город, и в нем хватает таких мест. Упадет, как ширма, стена где-нибудь на дороге, а за ней – Индия.

– В Токио вовсе не так интересно. Разве в городе, где все страдают амнезией и не помнят даже, что с ними было позавчера, бывают те, кто видит вечность?

– Миясита Таро находится в Токио, но живет совсем в другом временном пространстве. Вот и все отличие.

– Я только что слышал сирену скорой помощи – эффект Допплера. Что это было? Мне кажется, я где-то ее уже слышал.

– Как ты мне надоел. Просто услышал сейчас сирену, которая прозвучала когда-то давно. Глухая тетеря.

– Микаинайт, сколько на твоих часах? Время как будто остановилось.

– На моих часах нет стрелок. Ты раньше, должно быть, уже встречался с этим человеком. Ну-ка вспомни. Тогда успокоишься.

Миясита Таро предложил мне жареную курицу. Я отказался, так как на грудке, которую я ел, еще оставалось мясо.

Интересно, что за бог у него? Он наверняка долгое время жил среди богов. Да, Микаинайт?

– Скажите. Откуда вы? – Таро впервые обратился ко мне как к гостю. – Наверное, из далеких мест?

На мгновенье я замешкался с ответом. Конечно, я приехал из Нью-Йорка. Но мне показалось, что я оказался на Сибуя, сделав пересадку в метро на "Таймс-сквер".

– Из Нью-Йорка? У меня там много друзей. Прекрасно.

– Я тоже был в Нью-Йорке. Года три всего. Хотел заняться искусством. Любил шумное веселье. Тогда в Нью-Йорке проходило что-то вроде конкурса всяких странных людей.

– Странный, странный. А я странный иностранец.

– А странные – всегда иностранцы. Поэтому в Нью-Йорке так много странных. А ты, Свами, – странный из Токио. Свами приходит ко мне в те дни, когда нет дорожных работ. Свами, ты бездомный, да?

– Да. А в Индии меня ждут жена и дети.

– В Токио на своей странности много не заработаешь. А в Нью-Йорке у странных – свой бизнес. Правда, мне моя странность денег не приносила. Тогда я бросил искусство. Вернулся на Сибуя, где я родился. Потом умерла моя мать. Я остался один. Уехал в Индию. Там десять лет занимался йогой. Праздный человек, да? А теперь уже лет шесть я – Урасима Таро на Сибуя. Сибуя меняется каждый день. Быть Урасима Таро неплохо.

– Ураси Матаро, Ура Симатаро! – засмеялся перепачкавшийся курицей Свами. Неужели недавно выученные японские слова могут приносить такую радость? У него хороший учитель японского. Урасима Таро учил Свами японскому и искусству сна. Только что выученные слова иностранного языка полны эротизма. Я тоже испытывал подобное. Японский отымел меня по максимуму. Сначала все говорят короткими фразами. Говорящий короткими фразами – беззащитен. Как будто голым бродишь по улице. И тут появляется человек, для которого этот язык родной. Он одет и обращается с разговором к голой девушке. Заканчиваются приветствия и знакомство, начинаются любовные игры. Носитель языка просто разговаривает на своем языке. Но девушка не понимает. Носитель языка старается говорить так, чтобы девушке было понятно. Его горячее дыхание щекочет ей уши, влажный язык касается губ, он заставляет расслабиться ее напряженное тело.

К чему беспокойство? Самое главное, чтобы понимание шло от сердца к сердцу. Положи руку ему на плечо. Не стремись понимать головой. Нужно научиться понимать телом. Прижмись к нему. Вы наверняка думаете об одном и том же. Секс! Тебе еще что-то непонятно? Не думай на своем языке. Думай по-японски. Пусть он является тебе во сне, входит в твое тело. Ты больше не можешь жить без него.

Вне всяких сомнений, Урасима Таро связывал иностранный язык с эротическими переживаниями. И сейчас он наслаждался тем, как японский, который несколько лет жил отдельно от него, опять стремительно проникал в его тело. То же и со мной. Похоже, мы можем стать друзьями. Мне кажется, если мы подружимся, то какая-то часть его проникнет в меня и я почувствую легкость. Интересно, почему? Действительно, в теле будет ощущаться легкость.

– Приходи ко мне, когда захочешь. В ясные дни я – в парке Миясита. В следующий раз научу тебя одному хорошему делу. Как трахать город. Такое удовольствие…

6. Сироты Урагана

Я беру 500 долларов

Мне не нравится запах этого мыла. Как будто псиной подванивает. Надо будет завтра пойти купить другое, а то придется целую неделю ходить с этим ароматом. Удастся ли мне за неделю собрать достаточное количество информации, чтобы найти Macao? И о его детстве надо будет расспросить. Если не задержаться еще на недельку, то и отдохнуть будет некогда. А хотелось бы и с одноклассниками по старшей школе встретиться. Какая-то тяжесть во всем теле. От долгого перелета ноги опухают, в животе скапливаются газы, противно. Хорошо, что в туалете есть окно. Интересно, если бы я баловалась наркотиками, то смогла бы превратиться в голубя и вернуться в Центральный парк? Едва слышна сирена патрульной машины. А еще слышно, как движется секундная стрелка будильника. Когда находишься одна в комнате, время внезапно замедляется. Секундная стрелка проходит одно деление за три секунды. Ужасно раздражает. Вдруг захотелось разодеться посексуальнее и сделать вид, что жду клиентов в холле гостиницы. А вообще-то можно и не делать вид, а содрать с кого-нибудь баксов пятьсот. Стоит только один раз решиться – и сможешь прожить в Нью-Йорке без гроша в кармане. Когда я училась в институте, у меня на дискотеке украли сумочку с паспортом. И где я только ее ни искала, всё напрасно. В полной растерянности я опустилась на диван, и тут со мной заговорил блондин средних лет с внешностью потасканного принца ночных развлечений. Надо же, набралась смелости одна отправиться на дискотеку и осталась без единственного удостоверения личности. Я была так подавлена, что согласилась пойти вместе с блондином, назвавшимся Брайаном. Сейчас я понимаю, что он воспользовался моей слабостью. Он победил меня, с первого взгляда заметив мою растерянность. Или это был страшный сон? Я пошла к нему домой, свою роль сыграло выпитое мною шампанское, и мне казалось, что все мое тело превратилось во впитавшую воду губку. Будь что будет, думала я. Из ночи с Брайаном я запомнила только странное это ощущение, и ничего больше. Да, потерянную сумочку потом почему-то принесли в гостиницу. С паспортом тоже ничего не случилось. Выходит, я побывала там, где никогда не смогла бы оказаться, не потеряй я паспорт. После той ночи в моем теле что-то нарушилось. Разорвалась вакуумная упаковка, и белая душа без вкуса и запаха оказалась выставленной напоказ, впитывающей чужое дыхание. Это чувство стало казаться приятным. Наверняка город и тело успешно соединились друг с другом. Город взял меня силой. Я ни разу больше не встречалась с Брайаном. Не помню ни голоса его, ни лица. Это дух Нью-Йорка явился мне в теле утомленного жизнью мужчины средних лет.

Вождь варваров и сироты

Огромный негр на костылях идет, гремя бумажным стаканчиком с мелочью. Бомжи тоже бывают разных типов. Иисус здесь. Раскайся в своих грехах вместе с нами. Иисус видит тебя! Повопив некоторое время, он начинает клянчить мелочь. Дай четвертак. Сегодня дашь ты, завтра я дам тебе – столь симпатичный людям типаж располагающего к себе мошенника. Мужчина, постоянно жалующийся на то, что ничего не ел. Встречая их на улице, даешь им монетку, и в кошельке начинает гулять ветер. Неужели эта работа приносит хороший доход? Поваландавшись за день, можешь заработать себе на пиццу?

Смотрю на лица прохожих, на то, как они одеты, – и не надоедает. Иду мимо церкви, отец с толстыми волосатыми ручищами меняет памперсы младенцу в коляске.

Катагири жил на севере Вилледж, между 11-й и 12-й улицами по 5-й авеню. Я села на 6-ю линию метро и вышла на "Юнион-сквер". Побыстрее выбравшись на улицу, подальше от запаха мочи, я увидела уличную ярмарку. Местные фермеры с лицами, не похожими на лица ньюйоркцев, торговали овощами и рыбой прямо от производителя. Всякий раз, приезжая сюда, они, наверное, думали: и как эти горожане могут жить среди такой суматохи? Полиэтиленовые пакеты были набиты аппетитными яблоками. Сидящим на деревьях белкам не терпелось их стащить.

Встреча была назначена на три часа, я опаздывала минуты на две. Поднявшись по лестнице, я прошла между двух колонн и оказалась в холле. В здании было одиннадцать этажей, в каждой комнате – эркер, выходящий на запад. Я сказала консьержу, что иду к господину Катагири, и он проводил меня до лифта.

– His apartment is Penthouse К.

Я вышла из лифта, передо мной была дверь, рядом с ней в коридоре стоял старик в очках с толстыми стеклами без оправы.

– Miss Rokujo? – спросил он резким хриплым голосом. Седые пряди сухих волос прикрывали его лысину, как метелки мисканта. На виске у него была большая бородавка, из которой рос длинный вьющийся волосок. Понять выражение его лица было невозможно, наверное, потому, что он был в очках. Ладонь при рукопожатии по ощущению напоминала смятую бумагу.

– You look so young. I thought an older woman will come.

Коридор, такой же светлый, как холл, вел в гостиную, освещаемую с запада солнечными лучами. Сбоку от двери стояло зеркало в полный рост в раме с узором из листьев вьюна. Отражаясь спиной в зеркале, Майко прошла за Катагири в гостиную, куда падали лучи послеполуденного солнца. В углах громоздились горы книг. Неужели эти горы никогда не рушатся? Не так, как в Японии, где каждое землетрясение оставляет за собой книжные руины. В Японии любой знает: большое землетрясение всё превращает в прах. Поэтому историю можно создавать так, как это выгодно на сегодня. От кого-то я это слышала?

Очаровательная мадам Катагири предложила Майко сесть на диван. У нее был гладкий выпуклый лоб, губы накрашены ярко-красной помадой. Немного сутулясь и слегка наклонив голову, она протянула ладонь для рукопожатия. Приветствуя ее, Майко подумала: очень милая женщина.

– Would you like something to drink? Coffee, tea, or… we have cold soda.

– Простой кофе, пожалуйста, – сказала Майко и села на диван. Мадам пошла на кухню, а господин Катагири сел на свой стул из глицинии и раскурил трубку. На стене висели фотографии двух десятков детей, которые так и притягивали взгляд.

Такое впечатление, что все эти дети умерли. Прямо не по себе становится. Если бы здесь еще пахло поминальными благовониями, то с ума можно было б сойти от тоски. В связи с благовониями я сразу вспоминаю бабушкин дом. Диинь, звенит колокольчик. Бабушкино кимоно немного пахнет грибами, старушечий запах. Когда я пожимала руку господину Катагири, от него тоже так пахло. Интересно, кем приходятся ему дети с фотографий? Среди них, может быть, есть и Мэтью. Густой сладкий аромат табака наполняет комнату. Катагири заговорил по-японски.

– Итак, с чего же начать? Я многое могу рассказать. Наверное, тебе будет тягостно выслушивать стариковские бредни, но потерпи уж.

Назад Дальше