Мой трудовой день заканчивался в сумерки, когда меня звали домой насовсем. Я же, по мере приближения этой минуты, чувствовал, что количество неотложных дел увеличивается. Я вспоминал, что сегодня еще не ходил на свалку, где можно найти пуговицы от русских и немецких мундиров, стреляные гильзы и вообще много загадочных предметов. На полпути я менял планы, потому что возникала необходимость проведать белых кроликов с красными глазами, живших в двухъярусных клетках. В парке становилось сумрачно, по еще светлому небу, каркая, летели вороны и рассаживались на верхушках каштанов. У меня оставалось все меньше времени, поэтому прочими делами приходилось заниматься на бегу. Когда я пересекал пустой двор, из открытых окон казармы доносились звуки гармони. Я припускал быстрее, потому что эти заунывные, протяжные звуки напоминали мне, что времени совсем мало. Я мчался изо всех сил, на бегу наклонялся, чтобы поднять с земли предметы, которые ждали меня, и засовывал их в карман. Несся вдоль каменной ограды и, запыхавшись, останавливался возле проделанного под ней подкопа. Падал на землю и некоторое время лежал неподвижно. Сердце колотилось очень сильно. Я смотрел наружу и слушал. Надеялся, что какое-нибудь происшествие изменит дальнейший ход событий этого дня. Я был уверен: что-то придет оттуда, из-за ограды. Я лежал на земле довольно долго, но все было как обычно; по тротуару стучали каблуки, по мостовой, скрипя и громыхая, ехала телега. Вдруг издалека доносился голос мамы, зовущий меня домой. Я слышал его - и не слышал. Сначала он раздавался во мне, потом где-то далеко, на краю света, и замолкал. Я вскакивал и бежал дальше вдоль ограды. Останавливался под каштанами и с минуту приглядывался и прислушивался. Пахло землей, старыми мешками и крапивой. Здесь, внизу, было тихо, а высоко над головой, в кронах деревьев, ссорились вороны, хлопали крыльями и сталкивали друг друга с веток. Снова раздавался голос мамы, он плутал, не мог меня найти, но был на верном пути. У меня оставался еще один шанс: спрятаться в кустах дикой сирени. Я бежал пригнувшись, раздвигая перед собой ветки. В одном месте, около дырявого ведра, я притормаживал и дальше шел медленно, крадучись, всматриваясь в густую листву, пока на фоне неба не находил предмет, о существовании которого знал: это было птичье гнездо. Я осторожно вытягивал руку, из гнезда с шумом выпархивала маленькая лесная птичка и садилась неподалеку в развилке веток. Птица поворачивала головку и смотрела на меня. В эту минуту мамин голос прорывался через какую-то мощную преграду и достигал моего слуха. Приходилось сдаваться, убежать я уже не мог. Голос знал, где я, он меня нашел. Я возвращался домой.
Однажды в обычное время я шел домой, смирившись со своей участью, и вдруг услышал шаги там, где никогда прежде не встречал людей. Это было недалеко от морга, мимо которого сейчас, в темноте, я шел быстро, не оборачиваясь. Я встал за деревом, выглянул из-за ствола и увидел двух солдат, которые вели женщину. Женщина шагала между ними опустив голову и молчала. Солдаты с женщиной прошли мимо меня, я видел их лица, перекошенные, злые. Несомненно, они вели эту женщину на смерть. Один из солдат вынул из кармана ключ и долго открывал дверь морга, говоря при этом нехорошие слова. Второй озирался по сторонам, но меня не заметил. Я хотел убежать, но ноги как будто приросли к земле, хотел закричать, но не мог открыть рот. Когда все трое вошли внутрь, мне удалось сдвинуться с места. Я опрометью кинулся домой и попытался рассказать, что видел. Я твердил, что нужно немедленно бежать, потому что солдаты могут убить женщину. Но взрослые проявили ужасное равнодушие: бабушка вышла на кухню, а у мамы начало странно меняться выражение лица, становясь то веселым, то грустным. Знакомый офицер, который как раз был у нас в гостях, покраснел как рак и стал быстро расстегивать высокий, расшитый серебряными зигзагами воротник. Его жена, которую я терпеть не мог, велела мне идти на кухню, потому что меня зовет бабушка.
На кухне бабушка готовила мне на примусе ужин, а я пока должен был раздеваться и мыться. Примус шумел, я стоял в тазу и делал вид, что мою живот и ноги. Но внимание мое было направлено на то, что происходило за окном: там начиналось ежедневное страшное зрелище. Огромное раскаленное солнце медленно опускалось, багровея и приближаясь к плоской земле и черному лесу на горизонте. Огненный шар исчезал в тучах, сгорал, мир терял цвета, гас. Потом солнце снова появлялось под тучами, но было уже очень тонким, расплавившимся, прозрачным. Тогда на несколько минут вспыхивали деревья, крыши, окна домов и высокие железные ограды. Начинался конец света. Солнце приближалось к черному лесу, отделявшему землю от неба, и темнота принималась поедать его, медленно, кусок за куском. Солнце исчезало, от мира оставалось только черное пепелище. Это был конец - меня охватывала страшная тоска, потом бессильное отчаяние, я начинал плакать. Но меня никто не понимал, мне только попадало от взрослых.
Однажды рано утром в нашем доме появился высокий человек со светлыми усами и загорелым лицом - как мне сказали, мой отец. Этот человек вернулся с войны, потому что война закончилась. Мне велели радоваться по поводу приезда человека, которого я даже не знал. Меня убеждали, что я должен быть счастлив и должен любить этого человека, потому что он мой отец. От меня требовали непонятных вещей. Мама и бабушка без конца повторяли, что теперь все будет иначе, что теперь только начнется жизнь. Однако, несмотря на уверения взрослых, что теперь все будет иначе, дню возвращения моего отца предстояло снова закончиться ужасным зрелищем, может, даже еще более страшным, чем прежде.
Из-за суматохи в доме мытье и ужин откладывались. Но мир не интересовало, что происходит в нашем доме. Я это сразу понял. Я стоял в кухне возле окна, брошенный всеми. Взрослые сидели в комнате и второй раз слушали рассказ моего отца о том, как он ел крыс и как потом болел тифом. Это было отвратительно, то, что он рассказывал, я брезговал этим человеком. Я стоял около окна и видел: ничто не в состоянии помешать тому, что должно произойти. Солнце зашло за черные, выстланные изнутри разноцветной ватой тучи. Оно опускалось все глубже, отбрасывая желтые лучи на небо. На краю туч еще несколько мгновений продолжалась битва, но ее исход был предопределен, я это знал. Тем не менее я хотел, чтобы у меня еще оставалась надежда; я забрался в постель, прижался щекой к подушке и закрыл глаза. Когда, минуту спустя, я встал и снова посмотрел в окно, битва уже была проиграна. Солнце еще раз выглянуло из-за черных, раскаленных по краям туч, но оно уже потерпело поражение, стало слабым, тонким, прозрачным как стекло. Вдобавок ко всему поднялся сильный ветер, он гнул ветки каштанов и развеивал черный дым из труб. Резко стемнело. Мир уменьшался, задыхался и исчезал. Кто-то ходил по кухне, гремел, передвигал стулья. В комнате громко разговаривали. Я все слышал, но меня эти разговоры не интересовали. Вдруг за моей спиной раздался грубый голос отца:
- Почему он плачет?
- Он всегда плачет, когда заходит солнце. Придумал себе такую игру, - равнодушно ответила мама.
- Почему ты плачешь?
Отцу пришлось два раза повторить вопрос, потому что я не хотел отвечать; впрочем, я и не знал, что сказать. Через минуту я выдавил из себя:
- Потому что все кончается…
- Что кончается?
- День кончается, мир кончается, больше ничего не будет…
- Что ты говоришь, завтра снова будет день, - сказал мой отец. Его голос уже не был таким грубым и хриплым, как минуту назад.
- Нет, нет, - упрямо твердил я. Никто меня не понимал. А я не мог объяснить, в чем дело.
- Даю тебе честное слово, что завтра снова будет день, - заверил меня человек, который ел крыс. Когда я об этом вспомнил, новая волна отчаяния захлестнула душу.
- Посмотри, мы все ждем завтрашнего дня, - мягко сказал мой отец.
- Нет, нет, - упрямо повторял я. Меня сотрясали рыдания. Никто меня не понимал. Ведь это мой мир кончался, мир моих вещей, радостей и страхов, - не их мир!
Земля обетованная
(перев. О. Чехова, 2002 г.)
Проснувшись, я увидел, что лежу на белой эмалированной кровати, а стены и потолок выкрашены в очень светлый цвет, слепящий глаза. Я приподнялся. Посреди комнаты стоял большой стол, а у противоположной стены - две кровати, застеленные красными покрывалами. В углу - высоченная зеленая изразцовая печь, похожая на костел, с железными резными дверками и всякими украшениями наверху. Окна были закрыты, за ними виднелся кусочек неба, ветки деревьев и угол дома. Ярко светило солнце. В квартире никого не было. Одна дверь была заперта, другая приоткрыта, и через нее долетал какой-то шум, тарахтение, свист и чириканье воробьев. Я спрыгнул с кровати и подбежал к двери, из-за которой слышались голоса. Приотворив ее пошире, я переступил порог и оказался в маленькой комнатке. Там стояли кровать и шкаф. На спинке стула висел старый пиджак моего отца с заплатками на локтях. На кровати одеяло тоже знакомое: это одеяло отец привез с войны. Окно в комнатке было открыто: из-за него и доносились голоса. Выглянув в окно, я обнаружил, что нахожусь очень высоко; внизу были видны квадратные плиты тротуара и булыжная мостовая. Я осторожно перегнулся через подоконник, желая убедиться, что не вишу в воздухе. Животом я лежал на толстой, мощной стене, которая прочно вросла в землю. Слева, прямо рядом с окном, прикрепленная железными крюками к стене, бежала вниз водосточная труба, сужалась и исчезала в отверстии, проделанном в каменной плите тротуара. На противоположной стороне улицы не было таких огромных домов, как этот; там стояли низкие, одноэтажные домишки, а над ними высились черные безлистные деревья. На одном дереве я заметил светлый, совсем новый скворечник. За деревьями начинались холмы с серыми и зелеными полосами огородов, с домиками и купами деревьев. Холмы тянулись вдаль и поднимались все выше. Это выглядело смешно и странно; до сих пор везде я видел только плоскую землю. (Прежде мне попадались пригорки, но горизонт всегда бывал низким и ровным.) Воздух был прозрачный, светило солнце, дул легкий теплый ветер. Пахло фиалками и сырой стеной. Повсюду было очень чисто, прибрано - как будто недавно вымыто и выметено. Может, это - тот самый город, который нам обещал отец? Красивый! Где-то вдалеке слышалось лошадиное ржание и стук колес по брусчатой мостовой. На крыше над моей головой ворковал голубь, но мне не удавалось его увидеть, как я ни высовывался из окна и ни выворачивал шею.
Тогда я принялся внимательно рассматривать подоконник. Он был обит гладкой, скользкой, как стекло, жестью, закругленной на краю стены. За краем зияла пропасть, глубоко внизу виднелся тротуар, по которому сейчас шел человек в шляпе, а в противоположном направлении - солдат в конфедератке. Какой-то мальчишка стоял засунув руки в карманы и разглядывал что-то на земле. Я отколупал кусок штукатурки, вытянул руку и уронил его на землю. Кусок летел очень долго и упал недалеко от того места, где стоял мальчишка. Мальчишка поднял голову и показал мне язык. Я скорчил ему рожу, а он нагнулся, взял камень и бросил в меня; попятившись, я следил, как камень летит вверх, все медленнее, останавливается в воздухе, секунду висит неподвижно, потом возвращается на землю. Я снова выглянул, улыбнулся мальчишке, но тот не обратил на меня внимания. Он наклонился, завязал шнурок, свистнул и припустил вниз по улице. Теперь по тротуару бежал большой рыжий пес. Он бежал как-то криво, боком, приостанавливался, поднимал лапу и бежал дальше. Я хотел отковырять еще кусок штукатурки и бросить в пса, но мне это не удалось. Зато я увидел осу, которая прилетела откуда-то издалека и зависла в воздухе прямо возле подоконника. Она так уверенно устроилась, будто нашла место, где воздух твердый словно камень. Я протянул руку, оса исчезла, потом появилась снова, немного правее, и застыла неподвижно, как и в первый раз. Внизу медленно шел большой толстый человек в черном костюме. Над моей головой снова заворковал голубь, откуда-то с крыши соседнего дома ему ответил другой.
"Хорошо здесь, - подумал я. - Отец, как и обещал, нашел для нас хороший город. Но откуда он знал, что здесь хорошо, если видел это место только на карте?"
За обедом я спросил отца, можно ли мне уже выйти во двор. Отец не имел ничего против, только бы я не отходил далеко от дома. Бабушка, однако, считала, что я должен, как курица на новом месте, сидеть три дня в клетке, чтобы освоиться. Отец сказал, что я и так на следующей неделе пойду в школу, что я уже большой и буду сам везде ходить, поэтому не нужно делать из меня ребенка. Потом заговорили о том, можно ли во дворе разводить кур. Дело идет к весне, куры могли бы искать себе корм в саду, конечно, если хозяин разрешит. Мама сказала, что она разговаривала с хозяином, он показался ей не очень отзывчивым. Вообще, здесь люди совсем не такие, как у нас. Говорят так, что иногда невозможно понять, о чем речь. Нам будет трудно ужиться с этими людьми и привыкнуть к их миру. Они совсем другие, чем на востоке. Грубоваты, расчетливы и к тому же лишены фантазии.
- К черту эту нашу восточную фантазию! Зато здесь есть электричество и водопровод. А люди везде одинаковые. Может, у здешних не хватает чувства юмора, зато, несомненно, они ближе к реальности. Честные, основательные, знаешь, чего от них ждать, - возразил отец.
- Представьте себе, эти протестанты не снимают шляпы и не крестятся ни перед храмом, ни перед распятием, - заметила бабушка.
- Это не имеет никакого значения, - сказал отец.
После обеда отец прилег отдохнуть, а мама пошла в город за зеркалом и половиком, купленными в магазине в рассрочку. Бабушка отправилась на кухню мыть посуду. Я посмотрел в окно, потом стал забавляться с электричеством: поворачивал выключатель и зажигал маленький ночник. На улице раздались голоса мальчишек, бежавших по тротуару; я выглянул в окно и увидел, что они гуськом вбегают в наши ворота. Через минуту их крики донеслись со двора. Вдруг голоса смолкли, потом зазвучали снова - громко, победоносно, как будто мальчишки выломали какую-то дверь. Что-то происходило там, во дворе, о чем я не знал, потому что меня там не было. Голоса стихли, их уже совсем не было слышно. Только ворковали голуби и чирикали воробьи; один воробей кричал так громко и близко, точно сидел в комнате на шкафу. Я пошел на кухню и сказал:
- Я иду во двор.
- Иди, только надень пальто, - ответила бабушка. Было странно, что моя бабушка так легко согласилась.
- Ребята ходят без пальто, - заметил я.
- Ребята могут ходить без пальто, - ответила бабушка бесстрастно.
Я отпер дверь и закрыл ее за собой. Снаружи на одной из свежевыкрашенных створок я увидел латунную табличку со своей фамилией, а ниже - зеленый почтовый ящик с окошечками. Ящик был заперт на ключ. Я медленно спускался по лестнице. Между этажами на подоконнике сидели двое ребят и рассматривали альбом с марками. Когда я проходил мимо них, они подняли головы и уставились на меня. На втором этаже я наткнулся на пожилую женщину в длинной черной юбке, стоявшую перед открытым шкафчиком. Она обернулась и посмотрела на меня. Я спускался все ниже под мрачным, темным, полукруглым сводом, по каменным отполированным ступенькам. На первом этаже на серой закопченной стене высоко под потолком висел огромный Христос на кресте. Дерево от времени почернело, но Христа недавно покрыли белым лаком; на лице, на руках и ногах у него была красная кровь. Рана в боку была глубокая и внутри тоже красная. С минуту я сомневался - перекреститься или нет, потому что это мог быть протестантский Христос. В конце концов я поскреб себя по груди, как это делала мама, когда проходила мимо церкви. Потом оглянулся - поблизости никого не было. Только в воздухе носился кислый, едкий запах трубочного табака. Обе двери в подъезде были открыты; с одного конца была видна освещенная улица, с другого - темный двор. Я вышел во двор, сунул руки в карманы и встал возле стены. Здесь было холодно, пахло мхом и гнилой древесиной. Около стены двое мальчишек играли в расшибалочку. Задрав голову, я притворился, что разглядываю стену; впрочем, я действительно видел ее очень хорошо: она была высокая, потемневшая, штукатурка в нескольких местах отставала и пузырилась, кое-где и вовсе осыпалась, открыв красный кирпич. Поскольку мальчишки не обращали на меня внимания, я спросил:
- Во что играете?
- В деньги, - ответил один не оборачиваясь.
- У меня дома полно разных монет, захочу - и принесу.
- Где ты живешь?
- Здесь, - я кивнул на окно кухни, выходившее во двор.
- Откуда ты приехал? - Ребята перестали играть и смотрели на меня.
- Издалека.
- Откуда?
- Из русской Польши… - сказал мальчишка, который раньше рассматривал марки, и вдруг все начали смеяться и кричать: - Рус! Рус!
- А что ты там делал? - спросил мальчик постарше, который не смеялся, а только ковырял в носу.
- Была война. Я видел разные войска, видел казаков. Катался на коне одного атамана, этого атамана потом повесили на дубу. Еще видел, как повесили одного священника.
- Священника повесили? - удивился кто-то из ребят.