А управляет ею некто чужой и страшный – тщательно замаскированный исследователь, который обитает внутри этой женщины, как в пустотелой оболочке. Может быть, это какой-нибудь юркий таракан, он бегает по пыльным стенкам ее пустого тела, выглядывает из ее глаз…
Нет, не то. Скорее, это особый вид инопланетного паразита: ничто не противоречит существованию подобных особей – они полностью или частично замещают разум носителя, словно одну программу на другую, и строчат, строчат в глубины Вселенной свои доносы…
Чем же тогда питается такой паразит? Как он присасывается, каким образом покидает тело?
Все это может быть основано на доселе не известных науке энергиях и взаимодействиях. Надо перестать думать об этом, поскольку современной научной базы не хватит для изучения подобного феномена.
Впрочем, почему же перестать? Ведь сам теоретический аппарат как раз и может сложиться в процессе исследования неизвестного феномена, который и описывается при помощи этого аппарата, поэтому я мо…
24
Меня болтает, меня трясет. Я то в упругое плечо Жана ткнусь – горячее, то в мягкость обивки – прохлада металла за ней. Машина движется медленно: пробка, пурга… Мой любовник нервничает, тихо матерится.
Ловлю себя на том, что так и подумала о Жане: любовник.
Мысли мои так же толкаются в черепе туда-сюда, как я в салоне машины.
Еду я в машине с любовником, мужа убивать еду. Это плохо.
Но тут вспоминаю, как Микров на моих глазах с другой кончал… И думаю, что правильно: надо его убить.
Думаю, что Микров закашляется, как этой водочки глотнет, глаза его выпучатся, глянет он в зеркало, а там – другой, пучеглазый какой-то человек… И не хочу я его, этого пучеглазого убивать.
Думаю, что Жана люблю, что впервые в жизни мне с мужчиной так повезло… А муж мешает. Значит, надо его убить.
Но вспомню, какой Микров трогательный, как жалко его, когда он с похмелья болеет… И, значит, не надо его убивать.
Но смерти этой он и не почувствует даже. Так, закашляется и все… И больно не будет ему.
Ничего, Микров. Все решено, Микров. Я убью тебя, Микров. Я не больно тебя убью.
25
Интересно, как чувствует себя человеческая особь, пораженная таким паразитом? Наверное, у нее должны возникать какие-то провалы мышления, когда ее мозгом завладевает постороннее существо, назовем его – "Наблюдатель".
Но если у женщин вообще нет мозгов, то чем же тогда завладевает Наблюдатель? Стоп. Как мы знаем, мышление женщины устроено следующим образом: женщина использует для этого процесса мозг своего мужчины. Получается, что Наблюдатель овладевает не мозгом моей жены, которого, в сущности, нет, а моими собственным мозгом. Грубо говоря, Наблюдатель находится не внутри жены, внутри меня. Да убоится жена мужа своего!
Гм… Это все действует спирт.
Вот и выход. Эскалатор. Нет ничего чудеснее девушек на эскалаторе… Перед глазами как бы медленно вращается бюст девушки, создавая иллюзию плоскопараллельного движения.
Гм… Бюст девушки! Напиши где-нибудь такое, а потом объясняй, что имел в виду бюст в скульптурном, а не в скабрезном смысле.
И еще эскалатор оставляет надежду, что нижняя часть девушки не такая привлекательная, как верхняя. Это и есть пресловутая женская тайна. Чтобы комфортнее себя чувствовать, мы должны знать или хотя бы надеяться, что женщина, навсегда не твоя, все-таки наделена каким-то изъяном…
На улице снегопад. Снег падает крупными медленными порциями, словно кто-то верхний разорвал в клочья любовное письмо… Цветочница Лиза стоит за его строчками, издали смотрит на меня. Ну что ж! Пора познакомиться с нею поближе…
Я подхожу, указываю на цветы за стеклом.
– Лиза, я бы хотел выбрать один крупный махровый цветок для девушки примерно твоих лет.
– Один?
Ее голос оказывается неожиданно писклявым.
– Суть подношения как раз и заключается в его уникальности, эксклюзивности, так сказать…
Она не понимает, о чем я говорю, пожимает плечиками… Думает, наверное: что это за пургу гонит тут старый пердун? Я и сам знаю, что смехотворен перед нею, мерзостен. Она думает, что я бедный, что мне жалко денег на целый букет. Разумеется, она права.
– Я бы мог забашлять за весь твой ларек, но один крутой бутон может рассказать о любви больше самого навороченного букета, – так я пытаюсь, неуклюже используя современный сленг, загладить свою вину, но тут соображаю, что девушка ее поколения (а я уже в них немного разбираюсь) под словом любовь подразумевает секс, а под словом бутон – невесть что, наверное…
Лиза смотрит на меня, пытаясь понимающе улыбнуться. Эх, знала бы ты, как я прикалываюсь с твоей ровесницей – мало не покажется… На вашем языке, опять же.
Я осматриваю цветок, вручаю девушке деньги.
– Это тебе, – говорю и протягиваю розу обратно ей в руки.
Она смотрит непонимающе, сейчас улыбнется, расцветет… Она почему-то зыркает по сторонам, потом наклоняется ко мне. Я уже знаю, что сейчас будет, чувствую, как натягивает лицо отвратительная вымученная улыбка…
– Оставьте этот цветок себе, – тихо говорит Лиза, потом, чуть громче:
– И не смей мне тыкать, урод! Я сейчас Шамиля позову. Мало не покажется.
Я продолжаю паршиво улыбаться, будто кто-то более сильный, неприкосновенный, ударил меня по лицу у всех на глазах.
Я поворачиваюсь и иду. Меня трясет. Снег залепляет глаза.
Я трезвый, спирта как не бывало. Все, сгорел, переварился, едва организму потребовалась энергия – на бессильную злобу и стыд.
И вот, энергии мало. Я заплетающимися ногами заворачиваю к спиртной палатке. Вижу, как бы глазами Лизы – жалкого старика, у которого ноги веретеном, путаются в полах его светлого пальто. Но боковым зрением замечаю: Лиза больше не смотрит в мою сторону…
Я ненавижу ее. Я бы ее убил. И себя бы убил – жалкого, прямо на этом месте. Взял бы ее за волосы и бил бы головой об угол ее ларька, пока она не умрет. И себя бы бил, бил, бил… И Женьку. И жонку свою…
В спиртной палатке – тоже молодая девушка. Сейчас и она скажет мне то же самое. Я стараюсь не смотреть в ее лицо. Кто я такой? Я даже смотреть на нее не имею права. Носом киваю в сторону своей любимой водки, говорю:
– "Привет".
Девушка почему-то улыбается. Я говорю:
– "Привет"! "Привет"!
Девушка глубоко кивает:
– Привет! Если не шутишь…
Я вскрикиваю фальцетом:
– Не надо мне тыкать! Я с вами не шучу. "Привет"! Мне нужна водка – "Привет"…
Я беру из ее рук прохладную гладкую бутылку – как же знакомо мне это ощущение! Быстро иду прочь. Здесь, в ладони – моя энергия, моя сила. Водочка моя. Это ощущение возвращает меня на землю. Я запоздало улыбаюсь: действительно, получилось смешно с "Приветом". Это нужно попробовать еще раз, с какой-нибудь другой продавщицей. Или нет – не нужно…
Электричка. В это время дня вагон полупустой. И снова, как утром в троллейбусе, какая-то пожилая блядь смотрит на меня издали. Отворачивается к окну, сделав загадочный профиль: вот она какая, любуется пейзажем… И снова смотрит на меня. Подойти сейчас к ней и просто сказать:
– Как насчет минета, мадам? В тамбуре?
А ведь возмутится, может быть, даже – заголосит. Хотя – по глазам видно – сидит тут и мечтает, как бы сделать кому-нибудь тамбурет.
За весь сегодняшний день, за всю дорогу туда и обратно, мне не удалось поймать ни одного взгляда, который бы ободрил меня. А ведь это и есть необходимое и достаточное условие существования любого мужчины: взгляд красавицы, воспоминание, которое будешь бережно хранить до самой смерти…
Странно, что теперь, когда у меня есть собственная девочка, с которой я делаю то, что и не снилось многим жителям Земли, я все равно ловлю эти взгляды, стремясь навсегда унести с собой образ каждой встречной красавицы…
Между прочим, пердунами нас правильно называют: к старости кишечник слабеет, и пук человеческий вновь становится неуправляемым, как во младенчестве…
26
Я выхожу из машины. По улице кто-то все гонит и гонит махровую пургу. Будто клочки любовных писем бросает в лицо…
Жан сидит в машине, я стою на улице. Жан заговорщически кивает на мой подарочный пакет. Я медленно наклоняю голову: чувствую себя какой-то маркизой-отравительницей. Наверное, оно все так и было в те сказочные времена… Интересно, как они трахались в этих пышных фижмах, в этих китовых кринолинах?
Я иду к дому. Позади, журча, разворачивается машина. Я не оглядываюсь, хоть и очень хочется, как всегда, посмотреть на черный бюст в рамке из железа и стекла, помахать, а потом долго стоять, ожидая, пока скроется машинка за самым дальним углом…
Этот дом, этот подъезд. Отсюда через несколько дней будут выносить… Или нет – не отсюда?
И вдруг вижу Микрова, вполне живого, в своей шляпе. Главное будет – не покраснеть, не выдать себя. А то все на меня посмотрят, ткнут в меня пальцами со всех сторон, скажут:
– Это она.
Он подходит к подъезду с другой стороны, прижимая к груди свой жалкий портфель, другой рукой – удерживая у подбородка воротник. Это не он гонит пургу, а пурга гонит его… Это длинное тело будет лежать в гробу, уже не перебирая ногами…
Неужели, это именно он там трахался на экране? Неужели это его белая попка, прячущаяся сейчас под теплым пальто, до сих пор там скачет и скачет, как пляшущая собачка?
Останавливаюсь, жду. Он долго меня не видит, будто это он близорук, а не я. Вдруг мне кажется, что он ранен, что посередине груди у него кровавое пятно… Может, кто-то уже выстрелил, и тогда мне совсем не надо будет…
Я дергаюсь в его сторону, щурюсь и вижу: вместе с портфелем он прижимает к груди красный цветок.
Зачем, откуда? Кто подарил ему? По какому поводу? Мне он дарил… Дай Бог памяти…
– Привет! – вскрикиваю я сквозь пургу.
Микров вздрагивает, замирает, как вкопанный, испуганно озирается по сторонам. Глаза его злые: видно, слишком уж ясно видно, как не радует его встреча. Конечно! Я застукала его с женей, которую он хотел подарить Розе…
27
– Привет, привет! – бурчу… И на меня опять наваливается все пережитое у метро. Как будто бы сама реальность издевается надо мной, выбрасывая на поверхность одни и те же слова…
Она сморит на розу, которую я купил для Жени, глаза наливаются вопросом, будто слезами… Застукала. Попробуй, объясни… Мужчины все же должны время от времени дарить цветы своим женам, на случай, если поймают вот так…
Но вопрос не успевает вылиться наружу: медленно открывается дверь подъезда, оттуда высовывается гроб… Нет, это детская коляска. Такая дорогая: навороченная… Как они говорят. Эта сучка живет этажом выше. Сначала она орала, как резаная, когда ее саму вывозили на двор в коляске, потом было несколько лет затишья, но мало-помалу на небесах разрасталась уже новая музыка.
Ломали целку. Прыщавые парни порой ошибались этажом, что-то гугниво мыча, тычась широкими лбами в мою дверь. Топали по потолку телячьи ноги, гулко долбили басы, барабаны, будто там постоянно кого-то ебут.
Потом все стихло. Теперь опять орет как резаная, но только ее дочка, новое отродье, которое через несколько лет затишья врубит свой новый музон, и новые ебунцы затопчутся перед моей дверью, а я буду старым, слезливым лауреатом Нобелевской премии… Почему-то мне кажется, что я буду жить очень долго: пожалуй, доживу до эпохи, когда будут ломать целку и у внучки той, которую сейчас тут выносят в гробу.
28
Как в наше время происходят похороны замечательных людей? Организуют какую-то комиссию, держат тело в открытом доступе, в вестибюле академии… Микров сердито, как Муссолини, косится на Санечку Майскую, молодую мать, которая, вытаскивая на улицу коляску, замешкалась в дверях. Хоть бы помог, дубина!
Я придерживаю дверь. Санечка, благодарно улыбаясь, опустив глаза… На улице ненастье, но ребеночку все равно нужен воздух. Так, постоят здесь, под козырьком…
Может, мне и не надо будет ни о чем хлопотать? Прямо из морга привезут в институт, оттуда – на кладбище.
Микров замечает в моей руке подарочную коробку.
– Это кому?
– Подруга.
– Какая?
– Маша Лисовская.
– Когда?
– Завтра.
– Дай-ка посмотреть.
Я холодею. Впрочем, и так холодно.
– Дома покажу. А у тебя по какому поводу цветок?
Ужас! Зачем спросила? Теперь он свяжет мою "ревность" со своей.
– Подарили. По поводу закрытия темы курей.
– Тема курей закрыта?
29
Бог мой, заврался совсем… Мне хочется размозжить голову своей жене или кому-то, кто прячется под ее оболочкой… И я протягиваю ей розу, высоко подняв ее над головой, будто это какая-то убийственная дубинка. Эту розу я хотел укоротить, упаковать… А потом скормить ее моей девочке по лепестку, всем ее дырочкам…
– Тема курей, видишь ли…
30
Едем в лифте. Как же это будут в этом лифте спускать гроб? Раньше он всегда целовал меня в лифте, и я начинала отбиваться, потому что на этаже мог кто-то стоять, и вот, открываются двери, а там пожилой профессор целует и мнет свою молодую жену…
Нет, конечно, глупости! Гроб несут по лестнице.
31
Входим в наш дом. Как бы суметь замочить этого пришельца, наблюдателя из центра Галактики, из созвездия Стрельца?
Она ставит розу в уродливую красную вазу, красное в красное: роза красит вазу, ваза красит розу… Мне кажется, будто оба предмета горят.
Эх, знала бы ты, как я прикалываюсь, что я творю с этими цветами и моей другой девочкой…
32
Входим в наш дом. Скоро уже только мой. Микров сразу берет стакан, быстро идет с ним в свою комнату. Мне надо обязательно что-то сделать с коробкой, чтобы утвердить ложь. Я открываю коробку, ставлю водочку в холодильник. Бутылка кажется мне очень теплой, как будто там кипит и клокочет яд. Ну да, коробка лежала в машине, прямо под обогревателем, теплый ветер дул мне в колени…
Я достаю куколку, которую мне подарил Жан, которую я искусно прятала в одной из кухонных банок. Кладу ее в коробку. Снова завязываю ленту и тут же слышу его шаги…
33
– Ну-с, и что у нас там в коробочке? – спрашиваю, потирая руки. Будто это и впрямь мне интересно. А водка греет мое горло. И все, происшедшее сегодня, проваливается вместе с ней, будто водка толкает прошлое волшебным поршнем вдоль моего пищевода…
Она разворачивает коробку, там лежит куколка. Страшно. Почему-то я чувствую страх, когда вижу эту куколку. И, кажется, я уже когда-то где-то видел ее…
34
Кукла в коробке выглядит, будто Микров в гробу. Мне жутко. Кукла лежит в той же коробке, где минуту назад лежал яд.
Яд!
Неужто я действительно собираюсь сделать это?
35
– Что с тобой? Ты побледнела прямо на глазах!
– Это похоже на гроб.
И она вдруг делает то, чего давно не делала: обвивает мою шею руками, встает на цыпочки и прижимается ко мне.
Всхлипывает.
Так она всегда делала, когда я уезжал в командировки. На пороге расставания…
Однако! Только что произошло доказательство. Я подумал эту мысль, насчет трупа и гроба, а она возникла в ее мозгу.
Получатся, что инопланетянин сидит во мне, и генерирует мысли в ее головушке. Надо срочно принять стакан. И закусить.
Мягко снимаю ее руки с плеч, отталкиваю. Открываю холодильник, беру кусочек сыра.
Странно…
– Что это за бутылка? Откуда в нашем холодильнике этот амброзий для бомжей?
36
– Взяла для сантехника, – говорю, не сморгнув глазом.
Почему Жан подарил мне эту куклу? Что он имел в виду? Может быть эта кукла – и есть я?
37
Пью в кабинете водку. "Привет!" Ну-ну. Она пошла в ванну. За стеной мирно журчит вода.
Где же находится этот чертов паук? Ловлю себя на том, что ощупываю свою грудь…
38
Я приняла решение. И теперь все потечет по воле волн… Этих волн, которые создают мои руки и ноги… Этих счастливых волн…
39
Она лежит в ванной – это розовое распаренное туловище, обитель непостижимой космической тайны… Это лучше бы исследовать, а не уничтожать, как тех курей, в Гражданскую…
Из-под воды торчат ее пальчики с аккуратным педикюром, они шевелятся, будто печатают какие-то слова на некой карикатурной клавиатуре для ног…
ФВА… ОДЖ…
Дальше, за клочьями пены, словно в разрывах облаков, просматривается ее далекое тело: лесистые икры, ляжки с венозными реками, еще севернее – пологое плоскогорье живота, вулканы грудей, м-да… Метафора разворачивается непроизвольно, наверное, во мне погиб великий стилист.
Мне всегда хотелось лизать эти пальцы, да и вообще делать с ее телом гораздо больше, чем я делал, но мешал стыд… А теперь мне стыдно от моих желаний, а тело это вызывает лишь ужас и отвращение.
Она улыбается. Видит траекторию моего взгляда и понимает его по-своему…
– Хочешь сейчас?
С чего бы это вдруг? Когда в последний раз она сама предлагала, тем более – в ванной?
Она смотрит на меня, сощурившись, проводит ладонями под водой по ляжкам, по животу, останавливается на грудях и ласкает их круговыми движениями. Соски мелькают меж ее пальцев, видно, что они набухли. Она закусывает губу и закатывает глаза.
И говорит:
– Мамочка!
Как всегда говорит во время своего оргазма. Это она намекает, что хочет действительно крикнуть Мамочка! – здесь и теперь.
Я нагибаюсь, трогаю руки ее и груди, груди трогаю сквозь руки… И мне приходит в голову неожиданно удачное решение. Она картинно высовывает язычок и смотрит на меня с блеском в глазах. Другого случая не будет. Я улыбаюсь, осматриваю ее, наверное, чтобы лучше запомнить, наклоняюсь и целую на прощанье, и медленно прижимаю ко дну. Она улыбается под водой, из ноздрей выскакивают два маленьких пузырька. Это будет не долго, не больно…
Она смотрит из-под воды, очень уже далекая за облаками. Все еще улыбается, но уже несколько ненатурально, вымученно, как я с цветочницей, там, наверху… Интересно, как я выгляжу из ее глубины?
40
Я думаю, что он шутит. Шутит-утит… Но нет, ведь он меня и вправду утит. Вместе с моим утенком, который у меня внутри…
От Жана…
Это я брежу: нет у меня никакого утенка.
Ты ведь так шутишь, Микров? Помучаешь, а потом трахнешь.
Мой садист…
Ну, хватит уже. Я вижу твое лицо из-под воды: так нас видят рыбы. Долго же я могу не дышать. Но не бесконечно, милый!
Хватит! Я бьюсь, что есть силы, вода волнуется, лицо мужа плывет, он превращается в чудовище.
Он и есть чудовище. Я поняла: ты с далекой планеты гость. Вот почему моя девочка, моя маленькая Юлечка такая была…
Хватит! Я больше не могу, выпускаю воздух, я кричу, он меня слышит, крик мой слышит через поток пузырей, и под водой тоже передаются звуковые волны, но это уже не моя мысль, а его, и я вынуждена вдохнуть воду, гона орячая…
Я вся полна воды, вся… Я была пустая внутри, а теперь я полна воды…