Брат Григорий поддержал ее и вытолкнул в мир. Свами слегка сжимала ее бедрами, пока она проходила родовым путем, сестры и братья встретили дружным хором:
"Для спасения нас всех, чтобы смыть адамов грех, Мати Дочу родила в День Счастливого Числа".
Как же хорошо жить на свете, Госпожа Божа. Отдаться на милость Твою-Твои! Не иметь своих желаний, но только исполнять волю Твою-Твои!
– А теперь в общей радости поможем и сестре Софье. Снимем только малую печать с нее, а от большой Госпожа Божа разрешит рабу недостойную по прихоти своей. Госпожа Божа найдет пути! Вижу, что предназначено и сестре Софье служение великое во славу Госпожи Божи и для пользы Сестричества!
Свами подошла, сорвала с Соньки белый веночек весталочий – и разорвала. Потому что важен урок наглядный, а веночек в хозяйстве и другой найдется – нашлась бы новая весталка действенная.
Брат Григорий перехватил стоящую на четвереньках Соньку поперек живота и потащил, так что руки и ноги болтались расслабленно, а волосы мели мол.
С помощью двух проворных боровков, среди которых мелькнул Толик, горбун приложил Соню к нарисованному кресту, затянул руки и ноги.
Сонька едва бормотала:
– Госпожа Божа, помил…
Свами подошла с плеткой – любалкой, разглядела Клава, и ударила Соньку три раза всего, но необычно: по мыску справа, по мыску слева, а третий удар сверху как бы рассекающий – предвещая расставание с девственностью, которой весталка больше не достойна.
– Снята печать малая, открыта отныне сестра Софья для мерзости и для блага. По милости Мати, Божи и Святой Души да войдет в нее благо и да минует мерзость! Прочь, мерзость мира, прочь!. . А теперь, сестры и братья, охладите ее поцелуями беглыми и оставьте для покаянного бдения.
Когда вышли с радости, Толик дернул Клаву за руку:
– Обошлась сеструха. Я думал, порвут ее хуже чем меня. А ваша сестра жалейкой и здесь откупается. А я останусь в вашей весталочьей, ладно? Если тебе чего надо.
– У меня Валерик есть.
– А мы вдвоем.
Клава не собиралась валяться ночью на общем тюфяке. Теперь-то уж никто не пойдет врать про нее Свами!
– Это ваши проблемы, – сказала она по-школьному.
25
Витёк нашелся у себя.
Клава прыгнула на него с разбегу.
– Я так испугалась!… Но я сразу верила!. .
От Витька пахло водкой. Клава с рождения знала этот запах – через папусика. Но папусик пахнул противно, а Витёк свежо – словно свежим огурцом.
И не мог же он не согреться после холодной Фонтанки!
– Тачку жалко. Тачка еще хорошая, – первые его слова. – Но Свами сказала, купим и лучше. Божа пришлет растаможенную. Тачанку! Споем еще: "Эх, тачанка-не-Фонтанка, все четыре колеса!" Потому что такие номера два раза не проходят. Съемка без дублей.
Перед ним стояла закуска. Бутылки не торчало.
– Давай, жри, штрафница Каля.
– А тебе? Тебе закусывать надо!
Эту женскую мудрость Клава знала с рождения.
– Я уже покушал. Бутылка – йок. Ваша Свами не держит?
– Ты что!
– А чего такого? Баба как баба. Генерал-баба! А баба должна поднести. В старое время с поцелуем полагалось!
Ужасные вещи говорил Витёк. Но Клава не пугалась. Госпожа Божа чудо спустила с неба ради него – значит простит и любит, простительница ведь Она-Они великая. Никому нельзя, а Витьку – можно. Свами ведь всё видит и понимает сквозь стены и дальше, и если бы Витёк говорил неправильно, Свами не держала бы его здесь.
– Кофе вот выпей теперь.
– Кофе – только с постелью. Или давай, Марью-Хуану с постелью. Ты как там – еще не распустилась?
Клаве и страшно было бы раскрыться для Витька, нарушить обет весталочий, и стыдно, что не может принять его так, как ему хочется. Единственный стыд в ней остался.
– Да, – отправился в разведку. – На прежних позициях. Ну разве, бороздочка какая-то наметилась.
Ну ведь уже приспособились они! Но Клава понимала, что Витёк – не Валерик.
Не Валерик – он и встал резко, сбросив ее с колен.
– Ну вот, штрафница Каля. Слово – за тобой, но не консервным же ножом тебя откупоривать. Сама придешь и доложишься после капитального ремонта. Когда готова будешь к ходовым испытаниям. А посуху гонять больше неохота. И смежный вариант я не уважаю. Как пишут в армянской бане: "Просят на путать девочек с мальчиками".
Клава снова подумала: к Соньке пойдет! Пока та виснет. Тоже поза интересная. За весь женский род во искупление греха первородного.
Клава попыталась, встав на колени, прильнуть губами, не о своей гладкой коже заботясь, а о нем, но Витёк оттолкнул:
– Это к утру хорошо, для расслабления. Свободна, штрафница Каля.
А Клава-то думала, Витёк полночи станет ей рассказывать, как он чудесно спасся, выпрыгнул из утонувшей тачки!
И ангелочком не назвал. А пупочек ему без интереса.
Клава вышла, унося свой стыд.
Но не пошла баловать Валерика с Толиком. Ей вдруг и вспомнить сделалось противно, как они ползают, лижутся. Боровки и есть. Ищут корыто.
Там – тошно, здесь – нельзя. Если бы припасть к самой Свами, чтобы она приласкала, уложила на свою настоящую кровать – как после первого воплощения Клавы в Дочу Божу.
Совсем недавно Клава была самой легкой и самой счастливой. Любимой дочкой Госпожи Божи. И вот дрогнет в холодном коридоре.
Но это – испытание. Гспожа Божа поможет, если верить в Неё-Них! А если Витёк пойдет к висящей Соньке, та ведь не обоймет и не поцелует – обмякнет на Витька и всё. Ну и пусть. Пусть он Соньку пырнет вместо Клавы, потом-то ему захочется ласки нежной, утренней. И тогда Клава прокрадется, и он не оттолкнет.
Она отошла в конец коридора. Там валялись свернутые подстилки из молельни – лишние. Клава уселась, уткнувшись носом в колени, а другой толстой тряпкой прикрылась.
Дверь комнаты Витька отворилась – как по нотам Клава рассчитала. У нее же от Госпожи Божи – прозрение. Вышел Витёк, не приглушая шаг, громко заскрипели половицы. Остановился. Открыл дверь Свами. Виден стал квадрат лампадного света и черный силуэт на квадрате. В слабом свете фигура казалась огромной – прогибающей пол и пробивающей потолок.
Витёк вошел – и дверь затворилась за ним.
26
Клава спала, но не спала.
Госпожа Божа, едва касаясь, гладила ее по голове. Гладила своего ангелочка по белым волосам.
Божа пройдет по битому стеклу – и не порежется. По красным углям – и не сожжется. И Клава так сможет – по стеклу и по углям, потому что любит Госпожу Божу. Все удивятся ее терпению и святости, будут поднимать на руки и передавать друг другу, потому что всякий, кто поднимет ее на руки, излечится от греха и очиститься от болезней. А всем ведь хочется излечиться и очиститься – и они выхватывают ее друг у друга всё быстрее, и она летит, передаваемая из рук в руки, быстрее и быстрее, дальше и дальше.
Ее легко передавать, потому что она маленькая и легкая. Она никогда не станет большой и взрослой, потому что стать взрослой, значит стать старой. И потом умереть с мусором человеческим, как сосед Устиныч – спасибо!
Она останется маленькой и никогда не умрет. Она придет пожалеть Витька, когда он станет старым, когда ему достаточно будет ласки ручной и ласки поцелуйной. И он скажет, что только ее и любил всегда, только ее и помнил с другими.
Или у Витька будет дочь, и Клава возьмет ее сюда в корабль. Чтобы дочку Витька полюбила Госпожа Божа – почти как саму Клаву.
У тачанки четыре колеса. Чтобы ехать на ней на небеса. Госпожа так наша Божа, сестру Калю спать уложит. Кто захочет разбуждать, должен день счастливый ждать. Раскрываются листочки вместо опухоли-почки. Раскрываются цветы небывалой глубины.
Все-таки остальные люди умирают постепенно, хотя и нескоро. А Клава не умрет никогда, потому что есть душа, и куда же ей без Клавы деваться? Душе бездомной даже похуже, чем бомжу.
Без тела душа – несчастная бомжа. И если Госпожа Божа за страдания и верность продлит Клаве душу в вечность, придется Боже предоставить клавиной душе и тело. Как предоставляют квартиры многодетным и ветеранам.
Чудесный голос не женский и не мужской запел-заговорил: "Выходи одна ты на дорожку, сквозь туман тенисты путь лежит; ночь темна во славу Мати Божи, и звезда с звездою говорит обо всем".
Потом звезды гаснут, солнце встает, и его надо видеть. Солнце встает, потому что Клава его видит. А если не видеть, то ничего не будет. Не будет людей, листьев, лимонов, любви, любалок, лекарств, ласк, летних каникул. А пока они есть, будет и Клава – чтобы любви, листьям и лимонам было кому показаться. Когда Божа любит Клаву, раскрываются цветы небывалой глубины. Раскрывается ее цветок.
Раскрылась дверь из комнаты Свами. Светлый квадрат утренний осветил стену. Огромная фигура прогнула пол и пробилась сквозь потолок.
Витёк вышел и прошагал пять шагов до себя под скрежет половиц.
Клава выждала еще, и догадалась, что настало и ее время. Под ней половицы не скрипнули – после Витька не вес.
Он лежал и не спал.
– Ты чего? Уже? Пришла доложиться?
Может быть, и вправду она раскрылась и сама не заметила, пока сидела? Раскрылась, как тот цветок?
Клава при нем проверила себя старательно.
– Не-а.
И сразу стало стыдно, она запахнулась в два слоя.
– Ну и мотай тогда отсюдова.
– А давай кофе твое выпьем? В постель и со сливками.
– Мотай. Неохота.
Она пошла к двери – обесчещенная.
– Или… – запнулся было он.
Она вся повернулась с надеждой.
– Нет, мотай.
Вот отчего некоторые дуры не верят ни во что. Оттого и в такие моменты. Когда услышат: "А ну – мотай!" У них в школе Надька Пашкова вешалась и топилась по очереди. Но Клава не такая. Госпожа Божа всё видит и любит. Она-Они только испытывают, чтобы потом прогнать неверок и наградить верных Ей-Им!
Поэтому Клава верит. Она докажет Госпоже Боже, что ее терпение длинней любого испытания. И дождется когда-то потом. Хотя лучше бы сразу.
Дождется. Сейчас Витёк не выбежал за нею, но еще выбежит. Если только она захочет вернуться к нему, когда он когда-нибудь за нею побежит.
Про Свами Клава не думала. Про то, что Свами с Витьком делали столько времени. Это их взрослое скучное дело, похожее на дела папусика с мамусенькой. А Клава совсем иначе устроена. Ее жалеечка не похожа на небритые – такие как у гадкой Пупочки – которые нужно назвать совсем другим словом, но только не здесь, в спасательном корабле.
У Свами, конечно, не как у Пупочки, но и Свами бреется с утра. А с вечера для Витька, небось, не догадалась. А он-то говорил, что только маленьких любит. Безбородок. Соврал. А врать – грех. Хорошо, если Госпожа Божа простит!
Клава мысленно попросила Госпожу Божу, простительницу, чтобы Она-Они простили Витьку маленькую ложь. Да он ведь и выпивший был, когда пошел. А про маленьких безбородок говорил трезвый. А правды – трезвые всегда.
И Клаве показалось, что по мысли ее Госпожа Божа уже простила Витьку слабый его грех.
Госпожа Божа простила, значит и Клава простит когда-нибудь, но не совсем сразу.
А Свами нельзя ревновать так же, как саму Госпожу Божу. Даже думать странно. Она поступает не для себя, а для всех. Может быть, для всех нужно, чтобы Витёк поскорей покорился ей. Может быть, она проникла сквозь тонкую стенку в его неприличные разговоры – она ведь и сквозь города и страны проникает! – проникла и решила показать ему свою силу. Вот он и встал, как заведенный, пошел и покорился ради всего Слабодного Сестричества. Свами всё видит в высшем смысле, о чем Клава даже догадаться не смеет, вся занятая своей верой и собственным спасением. Свами видит так далеко и высоко, что даже иногда не замечает некоторых мелочей вблизи. Клава даже проверяла немножко. Потому что у Клавы к Боже и свой ход – не только через Свами…
Клава зашла посмотреть на Соню. Хорошо ли отвислась?
Соня держалась только на петлях. Непонятно, узнала или нет.
Но забормотала:
– За мной… В руки Её-Их предалась… Свершилось… Пи-ить дай от жажды!
Клава принесла стакан, стала поить, проливая.
– Не оставила… Я знала… В День Счастливого Числа… А что будет в тот День, ты не знаешь?!
Клава не знала – пытаться ли отвечать на кощунственный вопрос?
В День Счастливого Числа будет – будет очень хорошо всем верным. О чем же еще спрашивать?!
Вовремя – как и должно сходиться по милости Госпожи Божи – вошла Свами.
– Что, сестра Соня? Доброе утро приспело? Сейчас мы Сонечку уложим, ублажим.
Клава распустила петли по знаку, а Свами подхватила падающую Соню и положила на подстилку.
– Ну вот и исполнила, вот и испытала. Всё хорошо. Теперь новая жизнь твоя, Сонечка. После изгнания из рая безгрешного. В трудах и в поте будешь. И в муках, как положено.
– Положена… Куда положена?. . Во гроб?
– Ты вытерпела, заслужила: положение в кровать.
Подоспел брат Григорий – Госпожа Божа направила его вовремя – и облегчил Свами и Клаве положение в кровать сестрички Сони, искупившей. Сама Свами почетно придерживала голову, чтобы волосы не мели по полу. А Клава держалась за пятки, которые когда-то целовал Толик.
Положенная в кровать Свами, Соня пробормотала:
– Госпожа Божа, не оставь меня.
– Надо говорить "помилуй", – возразила Свами. – Госпожа Божа никого не оставляет, но не всех милует.
27
Соня по милости Свами оставалась в кровати, и Клава принесла ей после общей радости миску овсянки. А Свами добавила росы утренней большой стакан. Чтобы Свами еще и завтраком своим персональным кормила весталку разжалованную, Клаве и примыслиться не могло.
Следом вошла сестра Эмилия.
– Подвиги какие свершают девочки, подвиги какие! – умилилась она. – Я с моими немощами и помыслить не могу.
– Укажет Госпожа Божа, и смогёшь, – заметила Свами без всякого назидания.
Все равно как если бы сказала: "Пойдешь тут рядом хлеба купить".
– Совесть меня гложет, сладкая Свами, потому что грех великий совершается: дочь моя Ксения в темноте пребывает. Я спасаюсь, узрела истину, а дочка коснеет. Звала я ее, по телефону увещевала, а она трубку бросает. Отец ее настраивает. Такой безбожий, что ничем не пронять его, до души не добраться. Знает только свои компьютеры, а в них-то самое безбожие и запрятано. Даже и философы спорят сейчас, что они мыслить могут без души. Такой грех! У меня давно начались от него всё дальше искания, а он молчит или смеется, а потом научился вместе: молчать и смеяться. А дочка в него. Папина, не моя.
– Большая дочка?
– Как они вот примерно. Сестрички светлые. Или на год старше. Только сестрички уже спасение нашли, а моя дочь гибнет безнадежно.
– Безнадежности нет, проси Госпожу Божу.
– Я только и делаю, что прошу.
– Значит – мало.
– Я не знаю. Я на всё готова. Может, претерпеть мне нужно?
– Нужно привести сюда дочку в корабль наш спасательный. Авось и просветим с помощью Божи.
Клава с сочувствием думала о неразумной девочке, почти ровеснице, которая убегает от истины и спасения. И чуть-чуть радовалась по контрасту, еще раз вспоминая, что она-то спаслась и попала к Госпоже Боже в милость.
– Не хочет она идти.
– Силой мы никого не тянем. А захочет Госпожа Божа – и просветит во тьме.
– Он ее в математический лагерь услал. Я думаю, нарочно. Боится, что узрит она со мной истину.
– А он, значит, один сейчас? Один в квартире?
– Один.
– А может, уже привел кого-нибудь? Долго ли мужику. Ты здесь, дочка в лагере.
– Нет. Он равнодушный. Ничего не видит мимо своих экранов. Да и ради дочки мачехи не хочет.
– Пока не хочет. А полгода пройдет, год. И мачеху пропишет, и каких-нибудь родичей ее. Тогда-то дочка и увидит, Ксения твоя, кто ее любит и спасает.
– Она бы и раньше увидела, да уж очень она отцу верит. Обольстил ее этими своими компьютерами безбожьими. С семи лет сидит и щелкает, сидит и щелкает. Тут ей и Бог, и кесарь. И ей, и ему.
– Бог ложный мужской его не просветил, а Госпожа Божа сильней в своих милостях. А пока один он, пока дочкой не занят, он для просветления доступней. Можно сразу и просветить.
– Сладчайшая Свами! Яви такое чудо! Поедем, я покажу, познакомлю. Уж говорить-то он не откажется. Как интеллигент воспитанный.
– Не надо. Против тебя у него сердце ожесточено. Мы сами. Вот и сестра Соня искус перенесла и к новой жизни готова. Братик Григорий всегда ревнует Госпоже Боже послужить. Да все мы. Скажи только ему через телефон, что сестра Сонечка вот за вещами твоими приедет. Чтобы не удивлялся. А то теперь чужим и дверь не откроют. Так люди отдалились, замкнулся каждый, а замкнуться – великий грех. Госпожа Божа велит подруга подругу тесно любить. И друг друга. Одежда глухая пуговчатая – гроб походный, а дом замкнутый – смрадный склеп!
Сестра Эмилия тут же и позвонила.
– Сеня? Это Эм… это Лена… Ну не будем сейчас, это долгий разговор. Ксаночка как? Всё в лагере? Сеня, тут девочка от меня зайдет. В нашем, в серебряном, святая вся. Она вещи для меня заберет, какие скажу… Ну не будем, ты собрался в ад, это твой выбор. Вещи-то забрать я имею право?. . И живи пожалуйста, никому твоя площадь не нужна. Здесь другие люди, они познали истину и духом одним живут. У меня есть место здесь в корабле спасательном, и площадь мирская мне теперь все равно, что диссертация по марксистской эстетике, прости меня Божа за слова непотребные… Да, только вещи. А Ксаночка сама выберет, где свет и где тьма. И проваливайся дальше в обнимку со своим компьютером.
И добавила для своих:
– Он этот ящик дьявольский, по-моему, и ночью не выключает… Прости меня сладкая Свами, что я мирским умершим именем назвалась: он бы не понял иначе. Наложи поучение любовное.
– Потом. Иди, сестра Эмилия. Госпожа Божа тебе улыбается и благословения шлет.
После Эмилии Свами призвала в совет и Витька.
– Всё понятно, сестры и братья? Этот Сеня дальше компутера ничего не видит. Ну – профессор и есть. Увещевай его, сестра Соня, словом истинным. Госпожа Божа тебе поможет, уста твои медовыми преобразит. И подвиг твой девический Она-Они благословят. И братья Витя с Гришей укрепят тоже. Ну и сестричка Каля, пожалуй, в помощь полезна: у нее тоже, я знаю, уста, как мед.
Свами глянула при этом на Витька – притушив иссиний взгляд.
– Ну, присели все, и благослови вас Госпожа Божа. Нет преград на путях Её-Их.