* * *
Подойдя к своим знакомым, Не-Маркетинг проговорил:
– Да, я подтверждаю, что это мой отец. Да, вот такой у меня отец, вот такой! Может быть, мой голос сейчас звучит удрученно, но не обращайте на это внимания, я давно уже привык к своему отцу, к существованию у меня вот такого вот отца и, честное слово, факт существования у меня такого вот отца уже давно никаким образом не трогает мою душу.
Затем Не-Маркетинг повернулся к знакомому незнакомцу, чуть тише, чем прежде, но с огромным раздражением в голосе сказал ему:
– Певец Иван Бобылев жив, жив, жив, я же говорил вам, говорил, вы не верили, и вот!.. Вот что произошло теперь! Певец Иван Бобылев теперь бывает немного не в себе, хотя это состояние находит на него лишь временами, лишь временами...
– Вот так-так! – бормотал шофер пазика. – Папашка... Певец... Вот и так бывает: узнали отца случайного знакомого, а вместе с ним и самого случайного знакомого совсем с другой стороны узнали! Получается, вы скрывали от нас, что вы – сын Бобылева, вы отца своего, из плоти и крови которого вы получились, от нас скрывали, вы рассуждали о нем с нами так, будто вы к нему не имеете никакого отношения и знаете о нём только по газетам, вы как о каком-то постороннем дядьке рассуждали о собственном отце, а сами-то при этом всё, всё знали, вы сами многое знали, но ничего не сказали.
– Вы уж как-то слишком зло ко мне относитесь! Несправедливо!.. Я же всё-таки не дал поставить заупокой Ивана Бобылева! Свечу...
– Как же вам нелегко было делать вид, что вы не при чем! – продолжал поражаться шофер автобуса. – Как же вам было нелегко!
Потом он спросил:
– Но как же вас теперь звать? Вы ведь тоже получаетесь Бобылев, Бобылев, но не Иван. Не Иван, а кто? Хотелось бы это узнать теперь.
– Что касается меня, то я разорвал со своими родственниками, с Бобылевыми. И прежде всего с ним, со своим отцом, – твердо сказал Не-Маркетинг. – Если хотите понять, как меня звать, то зовите просто, как иногда зовут меня теперь друзья и коллеги по офису, то есть Не-Маркетинг!
– Вот так-так! – опять пробормотал шофер. – С папашей не дружишь, значит... А папаша-то, тем временем, людей стращает...
Иван Бобылев по-прежнему стоял на другой стороне проезжей части и как-то очень странно смотрел на Не-Маркетинга. Непонятно, что тут происходило, какой механизм тут срабатывал, но теперь мертвец не казался таким уж мертвецом, покойницкое как-то уходило из него, и он всё больше в глазах смотревших на него превращался в человека, и чем больше они были возле него, тем больше он превращался: выступали, выступали из него человеческие черты, а всё странное в его облике отдалялось, растворялось, переставало существовать, ибо как-то само собой на покойницкие его черты они переставали обращать внимание.
Вдруг заговорил знакомый незнакомец. Заговорил очень страстно, обращаясь к Не-Маркетингу:
– Теперь всё поменяется местами! Я хочу сказать... Теперь вы так для меня интересны! Я хочу знать... Я хочу многое увидеть и услышать собственными глазами. Вы не представляете, как это важно для меня! Раньше вы обращались ко мне, вы, можно сказать, преследовали меня... Каюсь, я избегал вас, я раздражался. Впрочем, мне нечего каяться. У меня были причины. Но теперь, кажется, всё поменялось. Вы должны понять... Вы должны проявить понимание и благородство, потому что теперь я, который избегал вас, который не хотел общаться с вами, я стану преследовать вас... Все изменилось в эту минуту, всё стало совсем наоборот. Иван Бобылев... Иван Бобылев жив!.. Он не уходит! Смотрите, он стоит, смотрит на вас и не уходит! – пораженно воскликнул под конец знакомый незнакомец, показывая рукой на Ивана Бобылева.
– Почему же он должен уйти? – прошептал Не-Маркетинг.
– Но ведь там, возле фотографии... Я всё понял! Вы увидели его и бросились от него прочь! Он тоже, наверное, увидел вас. И тоже пошел прочь!.. Ведь вы же разорвали с ним отношения! Вы же сами только что об этом сказали...
– Вот так дела! – потрясенно проговорил шофер "пазика" и бросил обрезок металлической трубы обратно на загаженный и истоптанный газон.
Мимо них к винному магазину прошло несколько шатавшихся из стороны в сторону пьяниц.
Шофер решительно достал из кармана какой-то обрывок бумаги, ручку и направился к стоявшему на другой стороне Ивану Бобылеву. Сразу после этого мимо них с шумом проехала легковая машина, впрочем и без неё вряд ли бы было слышно, что сказали друг-другу шофер с Иваном Бобылевым, было ясно только то, что шофер попросил у Бобылева автограф. Тот что-то быстро написал ему его ручкой на обрывке бумаги.
Шофер вернулся к стоявшему на другой стороне улицы знакомому незнакомцу и Не-Маркетингу:
– Он плачет. Смотрите, что он мне написал!
Шофер протянул Не-Маркетингу обрывок бумаги: "Сынок, подойди ко мне" – разной величины буквы плясали на воображаемой строке.
Не-Маркетинг пару мгновений колебался, но потом всё-таки медленно шагнул на проезжую часть улицы... Пока он шел, отец не отрывал от него взгляда, когда сын подошел к нему совсем близко, он продолжал рассматривать его с жадностью и восторгом.
– Ну, что это за странные записки? Объясни мне... – проговорил Не-Маркетинг чрезвычайно мягким и ласковым голосом.
Отец как-то мигнул глазами, словно не поверив: действительно ли он слышит эти слова, сказанные таким тоном, или это мерещится ему.
– Да нет, почему же странные... Так, деликатность. Ты же от меня бегаешь... Совершенно напрасно, между прочим, бегаешь, – отец, действительно, вытер глаза тыльной стороной ладони. Значит, шофер автобуса не ошибся, и он, и вправду, плакал.
– Я не бегаю от тебя. Когда я тебе говорил, что я от тебя бегаю? Глупости ты какие-то выдумываешь, – Не-Маркетинг бросал слова, как ни в чем не бывало. Кажется, что слезы отца не произвели на него никакого впечатления.
– Ну как это, глупости?! Говорить ты мне, конечно, ничего не говорил. Но ведь такие вещи никогда в лицо не говорят. Тем более отцу. Хотя, впрочем, иногда и говорят. Именно иногда в лицо и говорят. Но дело-то не в этом. А в том, что отношения со мной ты разорвал полностью! Без слов, так сказать. Но, на деле, полностью!
– Да ну как же, разорвал, что ты за чушь-то мелешь! Вот придумал-то! Чу-ушь! – протянул Не-Маркетинг и улыбнулся отцу в лицо.
– Как же чушь?! Сколько раз я к тебе подходил, а ты исчезал, уходил, скрывался. Ты как летучий голландец для меня стал, как призрак, как привидение!
Не-Маркетинг вздрогнул. Отец тотчас заметил это.
– Что, не так разве? Именно, как привидение. Ведь я тебя несколько раз видел в городе. И всё, как назло, при таких обстоятельствах...
– Каких еще обстоятельствах?! – воскликнул Не-Маркетинг, в голосе его ясно слышалась нервозность.
– Мрачно-романтических, я бы сказал... – ответил Иван Бобылев. – Представь себе: дождь, туман, машины с включенными фарами едут, сумерки наступают. Вдруг, вижу, впереди на углу мелькнул ты. Я за тобой, бегом... Чуть не споткнулся. Сердце колотится, как бешеное. Вот-вот догоню, а ты исчезаешь. И ведь видел же, что перед исчезновением ты несколько раз оборачивался. И понимаю я, что заметил ты меня и нарочно от меня скрылся, а такое ощущение, как будто мерещится мне всё это, как будто только снится, как будто то был не ты, а только призрак, которого я лишь воображал. А ты, тем временем, наверное, стоял за какой-нибудь рекламной тумбой. Или из подворотни выглядывал... На тебе тогда как раз плащ был серый. И день серый, и всё серое. Всё сливается, а я как-то плохо вижу, как-то не различаю предметов в этих сумерках, так что тебе в сером плаще от меня скрыться – никакой истории не составляет. А потом я еще раз тебя видел под вечер. И странное совпадение – всё под вечер, всё в дождь. И опять – мелькнул и растворился. Призрак! Одно слово – призрак! Так ведь призраки-то сами заговорить не могут! Первыми не могут. И спугнуть их легко. Вот я сейчас и думаю, и рассуждаю: дай, думаю, напишу записку. Если подойдешь – состоится разговор. А нет – так и ясно: опять призрак. И гоняться за ним не стану. Посмотрю, сколько позволит на себя посмотреть, да и пойду по своим делам. Только вот сегодня погода какая-то необычная: нету дождя! Что же ты, призрак, явился, когда сегодня не дождь, и не мрачно? Не твоя погода! Не твоя!
– Погоди, ты накаркаешь! У меня как раз сегодня ни зонтика, ни плаща серого, а вон, кажется, и собирается, – проговорил тут Не-Маркетинг. Действительно, погода могла перемениться. Признаков, утверждавших об этом с полной вероятностью, пока еще не было, но намеков в природе уже существовало предостаточно – небо временами начинало хмуриться... Тучки! Ветерок поднимался...
– Так что, вот так вот!.. – вздохнул тем временем Иван Бобылев. – Я вот что тебе, Коленька, скажу: жизнь – она во многом из призраков-то и состоит. И всякие там призраки играют в ней гораздо большую роль, чем нам кажется. Я об этом очень много в последнее время думаю.
Не-Маркетинг вновь и заметно вздрогнул.
– Призраки? Играют роль? – с совершенно бестолковым выражением на лице переспросил он.
– Да-да! Гораздо большую, чем тебе по молодости лет, пожалуй, и кажется! – подтвердил Иван Бобылев с каким-то так же заметным, как и вздрагивание Не-Маркетинга, воодушевлением.
Тут Не-Маркетингу вдруг пришли в голову слова знакомого незнакомца про чемоданчик неблагополучия, про вырезки, про информации о многих разных видах ада, и он зачем-то спросил у отца:
– А в аду призраки есть?
Что-то мелькнуло у того в глазах, но тут же и пропало; он ответил:
– Есть, конечно есть! Это его главное наполнение! Там именно одни призраки и есть. И вся мука ада и заключается в нежелательных встречах. Вот как у тебя сегодня со мной...
Не-Маркетинг вскинул глаза. Уже он начинал раздражаться.
– Погоди, погоди, Коленька, не гневись... – поспешил сказать Иван Бобылев. – Я так больше говорить не буду. Обещаю тебе клятвенно. Извини, сорвалось, брюзжание, мелкая обида... Видишь ли, нам есть о чем с тобой поговорить. Я, видишь ли, не хочу упустить такого случая, который, может быть, больше и не повторится: что призрак мой на мою записку подойти соизволил и заговорить со мной решился. Мне этот случай сегодня очень нужен, потому что, видишь ли, замыслил я одно дело, вернее, не дело – намерение... Обуян я очень важным намерением. Мне, видишь ли, кажется, что ты – погибаешь. Не физически, ты это понимаешь, а как-то так, вообще. И я должен тебя от этой гибели спасти, уберечь, упредить... Вот такая благородная задача! – глаза его на последних словах почему-то опять начали слезиться.
– Видишь ли, отвечу тебе, что и мне грезится такая задача, но только уже в отношении тебя. Так сказать, совсем наоборот, с ног на голову! – ответил Не-Маркетинг.
– Прекрасно! Прекрасно! Я такой же как ты, и ни чем не хочу выделяться! Я – юноша, оступившийся, не ведающий о своей ошибке, и меня надо спасать! Прекрасно! Прекрасно!
– Ну, насчет юноши-то ты... Я, конечно, не знаю, что и кого ты имел в виду, но если меня – то я не юноша. Нельзя меня юношей назвать. Я, к моему и твоему сожалению – много старше. Юноша, к примеру, – это вон, видишь, стоит, в отдалении, смотрит на нас, но не может подойти... Вот он, безусловно, юноша, – Не-Маркетинг показал отцу на знакомого незнакомца. Тот стоял в сторонке и совершенно этого не скрывая, рассматривал Бобылева и Не-Маркетинга. Даже, кажется, делал какие-то пометки в маленький блокнотик. Во всяком случае, такой блокнотик у него, по крайней мере, на мгновение, в руках появился.
– Да, конечно, конечно, он юноша! Знаешь ли ты, он ужасно напоминает мне тебя в юношеские-то годы! Тот же взгляд, кажется, в самую суть вещей... Я с ним уже сегодня пересекался. Он меня этой схожестью с тобой уже поразил: тот же пронзительный взгляд, глаза...
Не-Маркетинг вздрогнул, – нет уж, на этот раз он не просто вздрогнул, а какая-то судорога пробежала по всему его лицу, по телу, по рукам, он схватился следом сразу за виски...
– Нет, что ты! Ты не правильно понял! – по-своему истолковал это Иван Бобылев. – Ты не стар еще! Ты не взросл даже. Ты тоже юноша, но только более зрелый, чем он. В тебе теперь эдакая мужественность, орлиный взор, осанка, повадка! Наша порода, одним словом, бобылевская! Да-да, бо-бы-левская! – закончил он с изрядным воодушевлением. – И не расстраивайся о возрасте! Что твой возраст!..
– Я и о своем-то не думаю, – прибавил Бобылев через мгновение. Но это уже вышло у него немного кисло; по крайней мере – без задора.
– Значит, ты полагаешь, он похож на меня?
– Ну-у, не знаю... – протянул Бобылев. – Что с того, что кто-то кажется кому-то на кого-то похожим. Не расстраивайся! – по своему истолковал он вопрос Не-Маркетинга. – Ты был при всем при том много лучше чем он. Мно-ого лучше! Я имею ввиду имидж: значительнее, живее... Тако-о-ой пронзительный взгляд! Острый, холодный! Бр-р... Прямо, знаешь, за душу окружающих брал. Я это замечал, но тебе никогда не говорил, не хотел хвалить. Думал, еще возгордишься, занесешься...
– Слушай, ну что за чушь ты городишь! Занесешься... Это я-то! Да еще тогда-то!.. Куда бы мне было заноситься! – проговорил Не-Маркетинг раздраженно и уже немного даже грубо. – Да и чушь все это: никакого у меня не было такого вот особенного взгляда. Я был самым заурядным молодым человеком. Без всякого взгляда.
– Ну... Ну... Ну ты себя не ценишь. Скромник! А вот это не по-нашему. Скромничать нечего – дурная черта. Нахальства не люблю, но и скромности – тоже. В скромности нет живости... Нет, Коленька, ты был необыкновенным сыном! Необыкновенным! – неожиданно твердо и безапелляционно закончил Иван Бобылев.
– Был? – с иронией спросил Не-Маркетинг. – Значит, теперь уже – нет?
Бобылев немного растерялся. Но тут же сказал:
– Не знаю. Что ты теперь – не знаю. Ты призрак! Имею твердые предположения, но с уверенностью – не знаю. Это тема отдельного большого разговора. И не забывай – я же выручать тебя собрался. А значит – не всё так хорошо. Не всё с тобой так уж хорошо, если ты стал призраком и появляешься только в дождь, в дождь и порывистый ветер.
Шофер автобуса, до этого наблюдавший за Не-Маркетингом и его отцом с противоположного тротуара, тут неожиданно перешел дорогу и, приблизившись к ним, сказал:
– Ну чего, в магазинчик-то?.. Идете со мной, нет?
– Нет, нет, что вы!.. Я не пью!.. – мгновенно ответил Иван Бобылев. – Хотя, я думаю, это самое ужасное, когда не пьёшь. Когда пьешь, всё-таки, это гораздо легче. Когда пьешь, это, можно сказать, прекрасно!.. Пить – это здорово! Это здорово, когда можешь на всё махнуть рукой и пить!
– Да, точно! Я так и делаю!.. – радостно согласился шофер. – Но не всегда, иногда, в меру. Вы, господин Бобылев... Позвольте выразить вам мое огромнейшее восхищение вашей... вашей замечательной персоной! Если бы вы пили, то я бы считал огромной честью выпить с вами! А кстати, почему не пьете? Здоровье не позволяет?
– Ладно, хватит! – резко сказал Не-Маркетинг. – Он действительно болен, что вы не видите?.. Смотрите, как он выглядит. Это от болезней. У него много болезней.
– Да нет, я... – испуганно пробормотал шофер.
– О, не бойтесь, на вас никто не сердится! – истерически радостно проговорил Иван Бобылев. – Я же понимаю! В молодости я тоже так умел: кампания, веселье, пивко, винишко, ресторанчики. Но с годами разучился.
Он замолчал, улыбка медленно сошла с его лица.
– Я не могу на всё махнуть рукой, – проговорил он вдруг тихо и очень отчетливо. – Не могу... Я должен был умереть давным-давно. Тогда бы всё было замечательно, тогда бы я был героем, умершим во цвете славы. Но я до сих пор жив. И даже мои болячки, которые мучают меня каждый день, не сильны настолько, чтобы убить меня сразу. А я должен был умереть давным-давно...
– Да, ты должен был умереть давным-давно! Ты, жалкий, тщеславный человек, который до сих пор жив, несмотря на то, что давным-давно должен был умереть, – сказал ему вдруг Не-Маркетинг.
– Я не могу, Коленька! – вдруг взмолился Бобылев. – Не могу! Песня не допета!.. Где-то там, в прошлом, под слоем пепла и песка не допета моя песня. Она взывает ко мне, стонет и плачет! Она просит допеть её! Я знаю, знаю, что никогда не смогу допеть её, я болею, я... Но если бы я умер, как бы была она? Одна, без меня, моя бедная недопетая песня!.. Я болею, но никак не могу умереть. Знаешь, доктора удивляются: ведь я не жилец, я мертвец уже, может быть, а всё живу... Доктора диву даются! Они не знают, что я – как мать, которая отчаянно цепляется за жизнь, потому что знает – умри она, и никто не позаботится о её дитяти!.. Моя недопетая песня – это моё дитя!
– Он болен, друзья мои, он болен! – горестно и серьезно проговорил Не-Маркетинг, обращаясь к шоферу и знакомому незнакомцу.
Те потрясенно слушали.
– Он болен, он психически нездоров, – продолжал Не-Маркетинг. – Он очень похож на нормального человека, но я знаю его тайну. И это не моя выдумка, а правда. Поэтому я и избегал его, поэтому и не решался открыть вам, что он – мой отец. Мне было стыдно... У него бывают разные фазы, разные состояния. В целом, он спокоен и неопасен, но иногда... Это – наследственное приобретение, моя бабушка... Бабушка... Ты плохо сделал, певец, что не умер! – неожиданно с ненавистью в голосе закончил Не-Маркетинг.
Подчеркнуто спокойно, но с ужасным сарказмом в голосе, Иван Бобылев ответил, тоже обращаясь к шоферу и внуку фотографа:
– Бедный мальчик!.. Он слишком впечатлителен. К тому же, начитался медицинских книжек про сумасшедших. Он объявляет сумасшедшими всех людей, которые хотя бы немного его раздражают. А раздражают его все. Весь свет. Если бы он видел себя в зеркало и не знал, что это отражение принадлежит ему самому, он бы сказал "О, вот совершенно очевидный сумасшедший!" Странный малый! Мой сын – очень странный малый. Но я его люблю, и прощаю ему всё!.. Такова доля всех нас – отцов, доля отцов, у которых сыновья – идиоты. Так нам велит бог: быть терпеливыми и необидчивыми. И спасать, спасать своих неразумных и великовозрастных чад от погибели!
– О, ты коварен! Ты всё превращаешь в шутку, в сарказм, – заметил Не-Маркетинг с прежней ожесточенной ненавистью. – И ты никогда, никогда не признаешь себя ни в чем виноватым...
Тут Не-Маркетинг ужасно побледнел, скулы его свело от ража, он зашипел, потому что злоба, душившая его, уже не позволяла ему говорить в полный голос:
– Ты никогда не признаёшь себя ни в чём виноватым, словно ты ангел, который и не спускался никогда на землю, словно ты и не жил, не оставил на этом свете меня... Мертвец! Ты умер и уже после того, как ты умер, уже после смерти зачал меня. Я – сын мертвеца! И всю жизнь, слышишь ты, всю жизнь, благодаря исходившим от тебя информациям, я ощущал на себе этот ужасный факт: я – сын мертвеца! Ты не всегда был возле меня, но всегда, каждый час, каждую минуту посылал ты мне свою ужасную информацию, информацию мертвеца, унылую и убийственную, грустную, тоскливую, подталкивавшую к тому, чтобы изготовить петлю, привязать её к крюку и повеситься, как повесился тот мальчик из соседнего дома. Иной информации я никогда не видел от тебя, мне не хватало информации, я задыхался и погибал от тотального отсутствия информации, но предостаточно было информации только одного рода, той информации, что я ежедневно получал от тебя: тоскливой, мрачной информации мертвеца!
Иван Бобылев отшатнулся. Испуг пробежал по его лицу. Он прошептал: