Едем обратно
- Собирайтесь, Василий Фомич! - сказал я утром. - Упаковывайте приборы. Поедем в Ленинград.
- Чего я там не видал? - насторожился Фомич.
- Вас там не видали, - сказал я.
- И не увидят. Вот еще!
- Мы вам осциллограф подарим, - пообещал я.
- Осциллограф? - Фомич мечтательно зажмурился. У него даже волосики на голове зашевелились. - Нет, не поеду. Кто коров будет облучать? Председатель не отпустит.
Я пошел к председателю в соседнюю деревню. Правление было там. Председатель ничуть не удивился моему визиту. Как видно, по поводу Фомича его посещали часто. Странно, что он еще сохранил к нему теплые чувства.
- Золотая голова! - сказал председатель. - Это раз. Не пьет. Это два… Но ерундит иногда, это верно. Измышляет без пользы. Вот облучатель сделал - молодец! А плазма эта - ну кому она нужна?
По словам председателя, золотую голову Фомича они даже в аренду сдавали. Соседним колхозам. Фомич тем рацпредложение, а они колхозу денежки. В общем, как у нас на кафедре договорные работы с предприятиями.
- Ладно, уговорил! - сказал председатель, когда я намекнул ему на Нобелевскую премию. - Будет премия, построим коровник.
- На эту премию и слоновник можно построить, - сказал я.
- Зачем нам слоны? - не понял председатель.
- Вместо петухов. Научите их кукарекать.
Председатель посмотрел на меня с интересом. Я понял, что свалял дурака со своим юмором. Так у меня часто бывает. Поэтому я решил исправиться.
- Вообще, слонов в Индии используют как рабочую силу.
- Да у нас весь урожай на корма пойдет! - сказал председатель, посмотрев на дело практически. - А сколько стоит слон?
- Их трудно достать. Они все импортные, - успокоил я председателя. Он сразу потерял интерес к слонам и выписал Фомичу какие-то документы на отъезд. Напоследок попросил, чтобы Фомич научил подпаска Кольку облучать коров. Я обещал.
День у нас ушел на сборы. Набрали в кузнице мешочек подков. Довольно тяжелый. Взяли приборы Фомича, чтобы соблюсти чистоту эксперимента. И тронулись.
Жена Фомича дала сушеных грибов и сказала:
- Держись там, Васюта.
И далее у них произошел такой же разговор, как у меня с женой. Только они говорили о научной позиции.
Когда приехали в райцентр, Фомич весь съежился. Он шел, не поднимая головы. Мы прошли мимо Дворца культуры. На стенде "Они позорят наш район" фотографии Фомича уже не было. Как, впрочем, и на Доске почета. Фотографии взаимно уничтожались, как частица с античастицей. У нас это называется - аннигилировали. Фомич первый раз улыбнулся. Неизвестно, исчезновению с какой доски он больше обрадовался.
Мы приехали утром, и я сразу поволок Фомича в институт. Он все время озирался и прижимал к животу мешочек с подковами. Два раза я вынимал его из-под колес движущегося транспорта. Один раз он меня. Но это случайно.
Мы шли по коридору кафедры, обрастая сзади хвостом из любопытных. У входа в лабораторию все уже напоминали комету. Ядром были мы с Фомичом.
Я впихнул Фомича в лабораторию, вошел сам и объявил, как на приеме:
- Знакомьтесь, Василий Фомич Смирный.
Шеф в это время давал консультацию студентке. Он сидел к нам спиной. И по лицу студентки я понял, что происходит с шефом. У студентки расширились зрачки, и она пролепетала:
- Виктор Игнатьевич, я потом зайду…
Шеф медленно повернулся. Все-таки у него сильная воля. Саша Рыбаков снял очки и протер их. Произошла немая сцена, как в "Ревизоре". А Фомич сказал:
- Вы меня помните? Я вам писал про Брумма…
- Помним, - сказал шеф. - Очень хорошо помним.
Носимся с Фомичом (1)
Публика расположилась как на стадионе, и у шефа с Фомичом началось состязание. Сначала работал шеф. Рыбаков ему ассистировал. Я был третейским судьей. Не знаю, что это такое. Так принято говорить.
Шеф взял подкову через носовой платок и укрепил ее. Подпаяли провода и так далее. Нагрели. Результата, конечно, никакого.
- Ну-с, - сказал шеф.
- Это по-вашему, - сказал Фомич. - Дайте свечку.
Фомич заступил за пульт управления и мгновенно добился тока. Получилась боевая ничья. Со счетом 1:1.
Откуда ни возьмись, появился Лисоцкий. Он подошел к Фомичу и нежно обнял его за плечи. Фомич испуганно отшатнулся.
- Ай-яй-яй, - сказал Лисоцкий. - Вам не стыдно, товарищи? Так встречать гостя не годится. Где наше ленинградское гостеприимство?
- Я пить не буду, - тихо сказал Фомич.
- Петр Николаевич, товарищ устроен в гостиницу? - спросил меня Лисоцкий.
- Он же не из Парижа, а из Петушков, - сказал я. - Попробуй его устрой.
- Я это беру на себя, - сказал Лисоцкий.
- Да я уж на вокзале, - предложил Фомич.
А подкова все продолжала давать ток. Кто-то из лаборантов незаметно присоединил к ней лампочку. Та, конечно, загорелась. Шеф сел на стул и вытер лоб тем же платком, которым брал подкову. Саша Рыбаков замерил напряжение и объявил:
- Двести двадцать вольт… А есть подкова на сто двадцать семь?
- Почему нет? Есть, - сказал Фомич.
- Не надо, - еле слышно сказал шеф.
- Василий Фомич, - сказал Лисоцкий. - Сейчас мы вас устроим, вы отдохнете, а завтра продолжим исследования.
- Да чего тут исследовать? - удивился Фомич.
- Могут быть побочные эффекты, - уклончиво ответил Лисоцкий. - Кроме того, надо дать теоретическое обоснование.
- Его уже дал Брумм, - сказал я. - Все дело в черте. Или в дьяволе.
Тут Лисоцкий увел Фомича. Тот успел кинуть на меня взгляд, молящий о помощи, но бесполезно. Мне нужно было писать отчет о командировке. Весь народ из лаборатории рассосался. Лампочка продолжала гореть.
- Петя, уберите этот иллюзион, - сказал шеф устало.
- Ничего не поделаешь, работает, - развел я руками.
- Ха! - крикнул из своего угла Рыбаков.
Шеф вскочил и зашвырнул лампочку в железный ящик. Там она благополучно взорвалась. Причем шефа стукнуло током от подковы. Это был неплохой аргумент. Но шеф ему не внял. Как говорят, он закусил удила.
- Петя, - угрожающе начал шеф. - Чтобы этого Фомича я больше не видел. И подков тоже. Сделайте для меня такое одолжение. Я вас освобождаю от работы на неделю. Поведите его в Эрмитаж, покажите кулибинское яйцо. В цирк, на карусели, в бассейн. Куда угодно!
- А эффект Брумма? - спросил я.
- Забудьте это слово! - закричал шеф. Взгляд его упал на подкову, он зарычал и бросился на нее. Никогда не думал, что шеф такой богатырь. Он моментально разогнул подкову и зашвырнул ее в тот же ящик. Следом полетела свеча. Шеф достал таблетку и засунул ее под язык. Я подумал, что если он сейчас умрет, виноват буду я, а не Брумм. Поэтому я, пятясь, вышел из лаборатории.
Носимся с Фомичом (2)
На следующий день был бенефис Фомича в лаборатории Лисоцкого. Лисоцкий прибежал на кафедру с самого утра, чего давно уже не бывало. В руках у него болтался мешочек с подковами. Видно, выпросил все-таки. Снова на счастье. Судя по всему, счастья Лисоцкому должно было теперь хватить до двухтысячного года.
- Петр Николаевич, - обратился ко мне Лисоцкий. - Я устроил Смирного в гостиницу "Ленинград". Поезжайте за ним, скоро прибудет корреспондент.
- Какой корреспондент? - спросил я.
- Из газеты, - сказал Лисоцкий.
Я пожал плечами, но поехал за Фомичом. Фомич по мне соскучился. Он чуть меня не расцеловал. В отдельном номере гостиницы с полированной финской мебелью он выглядел как леший в целлофане. Он сидел перед зеркалом во всю стену и приглаживал брови. Но безуспешно. При этом разговаривал со своим отражением.
- Что, Васька, генералом стал? - говорил Фомич. - И чего тебя, дурака, в город понесло? На кой шиш тебе эти исследования? Ага, молчишь!
Фомич сделал паузу, чтобы отражение и вправду немного помолчало. Потом он поднял сапог, стоящий под мягким креслом, и потряс им в воздухе:
- Лапоть ты, Васька! Сапог!
- Не расстраивайтесь, Василий Фомич, - сказал я.
- А я и не расстраиваюсь. С чего ты взял? - сказал Фомич.
Как мне показалось, Фомич так и не решился ночевать на кровати, а спал в кресле. Постель была не тронута. Мы спустились по коврам вниз, причем дежурная по этажу посмотрела на Фомича с изумлением. Наверно, она давно не видела обыкновенных людей.
Мы приехали на кафедру, где уже томился корреспондент. Удивительно ученый человек. Он так и сыпал научными терминами. Лисоцкий ходил с ним по коридору и чего-то пел ему про подковы.
- А вот и наш самородок! - сказал Лисоцкий.
Корреспондент достал блокнот и посмотрел Фомичу в зубы. Фомич сморщился, будто съел килограмм клюквы.
- Мы начнем интригующе, - сказал корреспондент и рассмеялся от счастья. Он был счастлив находкой. - Сначала история подковы. От египетских фараонов через крестовые походы до наших дней. Подкова уже отживает свой век. Она, можно сказать, при последнем издыхании. И вот тут-то… Второе рождение! Да, именно так это будет называться.
Корреспондента срочно нужно было остановить, потому что Фомич весь побелел. Наверное, его хватил приступ ностальгии. Я побежал к себе, а оттуда позвонил в лабораторию Лисоцкого. Вызвал корреспондента.
- Слушаю, - сказал корреспондент в трубку.
- Говорят с радио, - сказал я. - Нам срочно нужен материал в выпуск. Вести из лабораторий ученых. Две страницы на машинке. Подчеркните народно-хозяйственное значение открытия товарища Смирного.
- Когда? - спросил корреспондент.
- Через час.
- Схвачено! - сказал корреспондент. - Продиктую по телефону. Ваш номер?
Я назвал ему номер моей тети. Она у меня одинокая пенсионерка. Ей интересно будет послушать. Потом я позвонил тете и попросил принять для меня телефонограмму.
Когда я вернулся в лабораторию Лисоцкого, там вовсю кипел эксперимент. Фомич выглядел вяловато, может быть, поэтому ток в подкове был поменьше, чем вчера. Лампочка светила совсем слабо. Но корреспондент уже строчил про народнохозяйственное значение.
Он закончил быстрее, чем Фомич, и тут же все изложил моей тете. Начиная с египетских фараонов. Лицо его светилось вдохновением. После этого он помчался в газету.
- Надо звонить на телевидение, - сказал Лисоцкий.
- Звоните, - сказал я. - А мы пока пойдем в Эрмитаж. Человек ни разу не был в Эрмитаже.
Следуя указаниям шефа, я показал Фомичу в Эрмитаже кулибинское яйцо. К сожалению, его нельзя было тут же разобрать. Поэтому Фомич повертелся у музейной витрины, и мы пошли смотреть живопись. Фомича потряс Пикассо. Он долго стоял, обозревая какую-то композицию, а потом проговорил:
- Где билеты продают на поезд?
Уходя, он оглядывался на картину с опаской, будто она могла кинуться за ним, как собака. Окончательно добил его Матисс. Фомич вышел из музея как в воду опущенный. В цирк идти отказался.
- Пойдем выпьем, Петя, - предложил он.
Мне стало страшно за Фомича. Я повел его обратно в гостиницу. Там был бар. Фомич сел за стойку рядом с юношей, похожим на девушку. Или наоборот. Бармен придвинул ему коктейль с соломинкой. Фомич опрокинул бокал вместе со льдом и стал меланхолично жевать соломинку.
- Пресновата, - сказал он. - А так ничего, закусывать можно.
Вокруг галдели на иностранном языке. Фомич разомлел и уставился на носок своего сапога. Что-то он все обдумывал. Группа туристов захотела с ним сфотографироваться. А-ля рюс. Фомич слез с круглого сиденья, горестно махнул рукой и куда-то пошел. Две иностранки в блестящих брюках, похожие на голодающих марсианок, устремились за ним. Они подхватили Фомича под руку, и тут он им что-то сказал. У них чуть глаза не выпали из-под очков. Они вернулись к своим и долго о чем-то шептались.
А Фомич покрутился в холле, как слепой на танцплощадке. Его уже хотел вывести швейцар с галунами, но тут вмешался я. Я обнял Фомича за плечи и мягко повлек его в номер. Там он не выдержал и разрыдался. Я дал ему элениум, который ношу с собой с некоторых пор. А точнее, со дня начала истории с Бруммом. Вы что думаете, она мне легко дается? Ошибаетесь.
Я уложил Фомича в постель, и он заснул, вздрагивая всем телом. Я вышел от него на цыпочках и предупредил дежурную, чтобы она за ним следила.
Выступаем
Утром я заглянул к Лисоцкому. Он бурлил. Творчество так из него и било. На стене его лаборатории уже висела схема с подковой, вычерченная тушью. Лаборанты шлифовали дужки.
- Я договорился, - не разжимая зубов, сказал мне Лисоцкий. - Сегодня нас записывают на телевидении. Поезжай за Смирным и не отпускай никуда. Запись в четырнадцать.
Я затосковал. Интересно, когда мне дадут заниматься наукой? Но, с другой стороны, Фомич без меня пропадет. Он уже ко мне привык. Он мне верит.
Опять я к нему поехал и прогуливал до обеда. Я постарался выбрать спокойные места. Летний сад, Таврический сад, музей Суворова. Фомич был меланхоличен до неузнаваемости.
Наконец я отвлек его внимание и привез на студию. Там, в вестибюле, уже бегал Лисоцкий, одетый во все праздничное. Режиссер посмотрел на сапоги Фомича и хмыкнул.
- Одеть! - крикнул он через плечо.
Фомича схватили и куда-то поволокли. Он упирался, бедный, и смотрел на меня так, что я почувствовал себя предателем. Поэтому я пошел следом.
Две девушки очень властного вида привели Фомича в костюмерную. С ним они не разговаривали. Это не входило в их обязанности. Они толковали между собой.
- Фрак ему не пойдет, - сказала одна. - Лицо простовато.
- Может быть, китель? - спросила другая задумчиво. - Как будто он отставной офицер.
- Тогда уж гимнастерку, - вставил слово Фомич.
- И противогаз, - сказал я сзади.
Девушки обернулись и посмотрели на меня, как на идиота.
- Джемперок и брючки! - придумала первая. - Будет смотреться.
Они заставили Фомича напялить белый джемпер и брюки в полосочку. Как у Дина Рида. Сапоги заменили лаковыми штиблетами. Фомич был просто молодцом! Он зачесал волосы на пробор и стал похож на чечеточника.
- Ух, курносые! - воскликнул Фомич, пытаясь ущипнуть обеих девушек сразу. При этом он подмигнул мне. Девушки с трудом сохранили ледяную надменность. Я понял Фомича.
- Меня тоже нужно одеть, - сказал я. - Режиссер сказал, во что-нибудь средневековое.
Девушки поверили. Они там ко всему привычные. Мы с Фомичом еле сдерживались, чтобы не расхохотаться на всю студию. Но хохотать было нельзя. Рядом шли передачи.
Я выбрал такую черную кофточку с жабо. И стал как Ромео. Девушки были поразительно серьезны. Они старались вовсю.
Когда нас привели к режиссеру, он чуть не прослезился. По-моему, обе девушки схлопотали взыскания по службе. Нас опять переодели во что-то нейтральное.
Мы вошли в студию и начали репетировать. Лисоцкий вел передачу. Он так расписал про подковы, что оператор не мог нас снимать. Он уткнулся носом в камеру и там беззвучно смеялся. Удивительно, что Фомич приободрился. Он сидел с видом "пропадать, так с музыкой".
Сразу после репетиции, которая прошла поверхностно, начали запись. Оператор уже отсмеялся и был грустен. Надоело ему, наверное, каждый день снимать чепуху. Я его понимаю.
Когда дело дошло до Фомича, он встал, подошел к подготовленной аппаратуре и зажег свечу. С важным видом. Потом он стал греть подкову. К подкове был присоединен вентилятор.
- Обратите внимание, сейчас ток поступит в электромотор и вентилятор начнет вращаться, - сказал Лисоцкий в камеру.
Вентилятор на эти слова не прореагировал.
- Сейчас, - сказал Лисоцкий, все еще улыбаясь.
Фомич аккуратно потушил свечу пальцами, сел на место и сказал загадочные слова:
- Наука умеет много гитик.
- Стоп! - крикнул режиссер по радио. Через минуту он прибежал в студию.
- Почему нет эффекта? - спросил режиссер.
- Кураж не тот, - сказал Фомич.
- Какой кураж? - спросил Лисоцкий, бледнея.
И тут Фомича прорвало. Он показал характер. Он дал понять, что обо всем этом думает. Я был счастлив.
- Все свободны, - сказал режиссер. - Наука умеет много гитик. Это гениально!
Не смеялся один Лисоцкий. Он собрал свои листки и незаметно выскользнул из студии. А мы с Фомичом опять переоделись и поехали покупать билет на поезд.
Провожаю Фомича
Мы с Фомичом сидели у меня дома и пили чай. Фомич излагал свои взгляды на жизнь. И на физику. А я свои. Нам было интересно друг с другом.
- Понимаешь, - сказал Фомич, - что нам с тобой главное? Не то, чтобы людей удивить. И денег нам с тобой не надо. Главное, это когда всей душой устремишься и вдруг сделаешь что-нибудь. И оно только душою и держится. Вынь душу - пропадет все.
- А объективная реальность, данная нам в ощущении? - спросил я. Это я на материю намекал. Я, как уже говорилось, материалист.
- Данная? - спросил Фомич. - А кем она данная? А?
- Ну данная, и все, - ответил я.
- Э-э! - помахал пальцем Фомич. - Кем-то, видать, данная.
- Вы что, Василий Фомич, верующий? - спросил я прямо.
- Верующий, - сказал Фомич. - В науку верующий. В душу верующий.
- Это не одно и то же, - сказал я.
- У вас не одно и то же, а вообще так одно. Вот ты мне давеча про Эйнштейна толковал. А я думаю - поверил он в свою придумку так, что она и воплотилась. А если бы для денег или еще для чего - никакой твоей относительности и не было бы.
- Другой бы открыл, - сказал я.
- Это кто другой? Ну я, может быть, и открыл бы. Или ты, - раздобрился Фомич. - А этот Лисоцкий - нипочем. Даже если бы у него голова с силосную башню была.
Я живо представил себе Лисоцкого с силосной башней на плечах. Получилось внушительно.
- Или возьми Брумма, - продолжал Фомич. - Тоже был хороший мужик. Не лез в телевизор.
Мы попили чаю и стали собирать Фомича. Собственно, собирать было нечего. Вся аппаратура осталась у Лисоцкого. Был только осциллограф, который мы подарили Фомичу. Как я и обещал.
Мы поехали по ночному городу. Фомич задумался. Я решил его расшевелить.
- А Лисоцкий не ожидал все-таки такого фиаско, - сказал я.
- Фигаско, - сказал Фомич.
Я не понял, шутит он или нет.
- С него как с гуся вода, - сказал я.
- То-то и оно, - вздохнул Фомич. - Ну, Бог его простит.
На платформе мы обнялись. Фомич был добрым человеком.
Он меня пожалел.
- Поехали, Петя, со мной, - предложил он. - А то пропадешь здесь. Ей-богу, пропадешь.
- А семья? - спросил я.
- А наука? - сказал Фомич. - Если любит, приедет.
Последние слова относились к моей жене. Но все-таки я не поехал. Сдержался.
Поезд свистнул, ухнул, зашевелил колесами и унес Фомича в деревню Верхние Петушки. Красный огонек последнего вагона еще долго болтался в пространстве, пока я стоял на платформе.