Фиктивная жизнь
Настроение у меня после того вечера испортилось. Моя жена заявила, что если я пойду к Сметанину свидетелем на фиктивный брак, то могу наш брак считать тоже фиктивным. Она хорошо знала Сметанина, поскольку до того, как мы поженились, училась в нашей группе. Потом, правда, ей пришлось на год отстать из-за дочки.
- Если уж ты не занимаешься дипломом, а устраиваешь фиктивные браки, пошел бы лучше подработать. На нашу с тобой стипендию я не могу купить дочери даже туфельки.
Она была абсолютно права. Мне все стало казаться в мрачном свете. Мой диплом тоже выглядел фиктивным. Незаметно это слово взяло меня в плен, потому что я постоянно думал то о фиктивном дипломе, то о фиктивном браке. Все вокруг стало фиктивным. Я фиктивно ел, фиктивно спал, слушал фиктивные радиопередачи, смотрел фиктивные детективные фильмы по телевизору. Я делал фиктивные расчеты фиктивных электронных приборов. Я становился фиктивным инженером.
Окончательно добил меня Крылов. Выяснилось, что он уже написал свой диплом и теперь работает над диссертацией, потому что Мих-Мих обещал ему аспирантуру. Вот только неясно, что он сначала будет защищать - диплом или диссертацию. Попутно он фактически написал диплом своей Вике, как я и предполагал. Об этом рассказал тот же Сметанин. Правильно говорят, что любовь способна на чудеса. Моя беда состояла в том, что я пережил любовь еще на втором курсе. Нужно было оттянуть ее до диплома.
Сметанин повадился к нам в комнату и вел бесконечные разговоры о преимуществах фиктивного брака и о Кутырьме, местоположение которой он выяснил. Кутырьма была где-то за Уралом, что не устраивало Сметанина. Еще он начал читать Фрейда и нес несусветную чушь о психоанализе.
Мое положение становилось критическим. Спас меня Чемогуров.
Однажды он, как всегда, вышел из-за интегратора и выгнал Сметанина. Сметанин и не предполагал, что Чемогуров там сидел и слушал его бред о психоанализе и фиктивном браке.
- Вот ты, - сказал Чемогуров, указывая пальцем на Сметанина, - уходи отсюда и больше сюда не приходи. Я запрещаю как ответственный за противопожарное состояние комнаты.
- Почему? - выдавил перепугавшийся Сметанин.
- Потому что он, - и Чемогуров перевел палец на меня, - уже горит синим пламенем.
Сметанин удалился, стараясь сохранять достоинство. Чемогуров тут же переменил шифр на двери и запретил сообщать его посторонним. Он поставил 4-67 в честь того шампанского, которое мы будем пить после моей защиты.
После этого Чемогуров сел верхом на стул напротив меня и долго изучал мое лицо. Я в это время внимательно рассматривал пол.
- Как ты думаешь, чем студент отличается от инженера? - начал Чемогуров. Я понял, что вопрос риторический, поэтому не ответил. - Тем, что студент получает оценку от преподавателя, а инженер ставит ее себе сам, - продолжал Чемогуров. - Преподавателя можно обмануть, а себя не обманешь.
- Вот-вот, - сказал я. - Я и не хочу себя обманывать. Моя работа никому не нужна.
- Любую работу можно делать двояко, - продолжал философствовать Чемогуров. - Можно сделать так, что ею воспользуются один раз и выкинут, как бумажный стаканчик. Но если ты сделаешь ее по-настоящему, она пригодится еще много раз. Ты сам не знаешь, кому и когда она сможет пригодиться.
- Вы ведь сами говорили, что весь смысл моей работы в получении диплома…
- Для тебя, - спокойно парировал Чемогуров. - Но не для человечества.
- Скажете тоже - для человечества! - смущенно возразил я. Мне несколько польстила неясная связь моей работы с человечеством.
- Ты студент, Петя, и останешься студентом до пенсии! - в сердцах вскричал Чемогуров. - Ты будешь вечно видеть не дальше своего носа, вечно зарабатывать хороший балл у начальства, вечно решать маленькие конкретные задачи…
Я обиделся. Особенно меня задело слово "вечно". Мне не понравилось, что мою бездарную деятельность планируют на такой срок.
- Лазеры еще еле дышат! - кричал Чемогуров. - Тебе и не снилось, как они будут применяться! В космосе чем будут сваривать? А?.. У тебя появилась уникальная возможность поставить и решить задачу в общем, для многих случаев, для будущего! Бу-ду-ще-го! - по складам произнес Чемогуров. - А ты страдаешь, что твои расчеты не нужны сейчас в городе Тбилиси.
Чемогуров ушел в свой закуток и с шипением погрузил паяльник в канифоль. А я стал думать над его словами.
В самом деле, я еще ни разу не смотрел на свою работу с такой точки зрения. А ведь нужно смотреть на любую работу именно так. Я старался ее спихнуть и получить маленькую пользу в виде диплома и горстки полезных сведений для грузинского КБ. Теперь мне предстояло переосмыслить задачу и стараться уже для всего мыслящего человечества.
Мыслящее человечество с нетерпением ждало результатов.
И я провалился в программу для машины. Тут моя жизнь стала опять совершенно фиктивной, но уже в другом смысле. Я стал работать по ночам.
Вычислительная машина днем сильно загружена. Поэтому студентам ее в нормальные часы не дают. Мое машинное время начиналось с полуночи и кончалось в шесть утра. Около месяца я жил в странном режиме совы или летучей мыши.
Я просыпался после обеда, часа в четыре. В пять я завтракал и садился за программу и выкладки по расчету тепловых полей. В десять часов вечера я обедал и шел на машину. Ровно в полночь я нажимал кнопку общего сброса и запускал свою задачу. Устройство ввода заглатывало колоду перфокарт и лампочки на панели начинали дрожать мелкой дрожью.
В шесть часов утра появлялся заспанный инженер по эксплуатации и нажимал ту же кнопку общего сброса. Он сбрасывал мою задачу. В семь утра я приходил домой, ужинал и ложился спать.
Я жил в противофазе с женой и окружающими.
Мыслил я в то время на двух языках, причем оба были не родными. Первым был математический язык формул. Мои тепловые поля выражались через ряд интегралов, среди которых выделялся один. Он имел особенность. Я старался обойти ее и так и сяк, вычисляя интеграл приближенно, но ничего не получалось. Для этого интеграла я придумал специальное имя. Я назвал его "бесконечно подлый змей", потому что он обращался в бесконечность в одной точке, а другие слова выражали мое к нему отношение. На "змея" я тратил уйму времени.
Другим языком на этот период времени стал сильно усеченный английский, в котором было около двух десятков слов. Этот язык назывался АЛГОЛ-60. На нем я разговаривал с машиной.
Может ли машина мыслить? Этот вопрос часто становится предметом дискуссии в прессе. По-моему, он устарел. Машина уже давно мыслит. В этом я убедился на собственном опыте. Правда, она мыслит не так, как нам бы хотелось.
Мои диалоги с машиной выглядели странно.
- Бегин! - говорил я, нажимая кнопку ввода. Этим словом начиналась моя программа. Машина не различала его на слух, но понимала, если слово было набито на перфокарту.
- КОНЕЦ ОТДЫХА, ВРЕМЯ СЧЕТА, - вежливо говорила машина, печатая свои слова на пишущей машинке. И начинала считать.
Чаще всего ей не нравилась моя программа. Проработав несколько минут, машина говорила мне страшное слово АВОСТ. На нормальном языке это означает АВТОМАТИЧЕСКИЙ ОСТАНОВ, хотя я сильно сомневаюсь в наличии слова "останов" в русском языке.
Короче говоря, она останавливалась, потому что произошло деление на ноль или что-то в этом роде. По всей вероятности, это были проделки "подлого змея". После АВОСТА машина терпеливо ожидала продолжения диалога.
Однажды, когда она выдала мне подряд семь "авостов", я ее ударил. Я смазал ей по никелированной панели устройства ввода. Машина и тут оказалась выше меня. Она в восьмой раз произнесла с достоинством это слово и затихла. Я ругался так, что мне не хватало не только алгольных, но и всех известных русских слов. Машина молча зациклилась, то есть ушла в себя и минут десять крутилась на одном месте программы, пока я ее не остановил.
Подобные сцены обычно происходили часа в четыре ночи, когда в голове полная путаница, а сквозь окна машинного зала видны только одинокие милицейские машины.
Корректность и твердость машины бесили меня. Я совал ей в пасть новые и новые перфокарты, но она невозмутимо выплевывала АВОСТ или зацикливалась.
Иногда инженер по эксплуатации заставал меня лежащим на пульте в полном изнеможении. Машина же всегда была как огурчик.
Кто же из нас, спрашивается, мыслил?
Я пожаловался на машину Чемогурову. К тому времени он завалил меня исходными данными по лазерной сварке, которые брались неизвестно откуда. Но из-за упрямства машины результаты задерживались.
- Всякая машина - это женщина, - глубокомысленно изрек Чемогуров. - Только лаской, Петя, только лаской и нежностью. Грубым напором ты ничего не добьешься.
Я не успел воспользоваться его советом, потому что подошло время жениться Сметанину. Я уже успел позабыть, что приглашен свидетелем. Но Сметанин это хорошо помнил. Продолжение моего романа с машиной пришлось отложить. Сметанин нашел меня и потребовал выполнения обязательств. Я сказал, что жена против. Сметанин презрительно посмотрел на меня и обозвал подкаблучником.
- Сделай так, чтобы она не знала. Ты же все равно каждый вечер уходишь из дома. Не все ли ей равно - на свадьбу или на машину?
И я решился. Кроме всего прочего, я никогда не видел фиктивного брака. Хотелось посмотреть, как это выглядит. Было только одно маленькое затруднение. На свадьбу нужно было одеться поприличнее, чем на работу. Жена, конечно, сразу обратила внимание, когда я наряжался.
- На работу так не ходят, - сказала она. - У тебя, наверное, свидание?
- Конечно, свидание, - сказал я. - Чемогуров советовал подойти к машине как к женщине. Теперь я всегда буду ходить к ней нарядным и с цветами.
Между прочим, я так потом и делал. Может быть, именно это мне помогло.
Но в тот вечер жена не оценила моего юмора, и мы с ней немного поспорили. В результате я чуть не опоздал во Дворец бракосочетания, где регистрировались Сметанин и Мила.
Когда я с букетом белых хризантем влетел во Дворец, до бракосочетания оставалось полторы минуты. А во Дворце график бракосочетаний выполняется с точностью железнодорожного расписания. Это я знал еще по своей регистрации.
Я взбежал по мраморной лестнице наверх и ворвался в зал, где происходило построение участников. Процедурой руководила миловидная девушка. Она выстраивала всех парами перед закрытыми дверями в самый главный зал, где совершалось таинство.
- Впереди жених и невеста, - командовала она. - Дальше свидетели…
Какая-то незнакомая девушка подхватила меня под руку и повела. Мы пристроились за Сметаниным и Милой. Мила на этот раз была в нормальном свадебном платье. Сметанин, красный от духоты и ответственности, обернулся и погрозил мне кулаком.
- Следующими становятся родители невесты… - продолжала вещать распорядительница.
За нами пристроилась еще одна пара. Я скосил глаза и, к своему ужасу, обнаружил, что пара эта состоит из элегантной пожилой женщины в розовом костюме и профессора Юрия Тимофеевича, моего руководителя.
Он был строг и торжественен.
- Здра… - прошептал я, но задохнулся.
Профессор кивнул мне немного холодновато. Мол, не стоит церемониться, после поговорим. Я отвернулся, чувствуя, что мой затылок немеет под взглядом профессора. Вот и состоялась наша встреча!
Больше всех я в тот момент ненавидел Сметанина. Только теперь я понял, зачем я ему понадобился в качестве свидетеля.
Сметанин прикрывал мною свой фиктивный брак. Я был буфером между ним и профессором.
Заиграл свадебный марш композитора Мендельсона, и мы вошли в зал бракосочетаний, чтобы выполнить формальности фиктивного брака.
Свадьба понарошке
Интересно было бы узнать, о чем свидетельствует брачный свидетель? Свидетель в суде, например, рассказывает, как произошло преступление. При этом он обязуется говорить правду и только правду. С брачного свидетеля таких обязательств не берут. По-видимому, он должен засвидетельствовать, что знает жениха с хорошей стороны и уверен в благоприятном браке. То есть я должен был сделать именно то, против чего активно возражала моя совесть.
Тем не менее в нужный момент я вышел к столу и поставил свою подпись там, где требуется.
- А теперь, товарищи, поздравьте новобрачных! - сказала главная женщина с бархатной красной перевязью.
Мы все, толпясь, подошли к Сметанину и Миле и принялись их целовать куда попало. Хуже того, пришлось целовать и родителей. Я облобызался с собственным профессором, чувствуя, что никогда еще не был в более идиотской ситуации.
- Как ваши расчеты? - спросил он меня между поцелуями.
- Как сказать?.. Скорее хуже, чем лучше, - ответил я и снова приник к его щеке.
После этого мы дружной гурьбой спустились вниз и принялись рассаживаться в такси. Я как свидетель ехал с новобрачными в специальной машине с переплетенными колечками на крыше. К колечкам примотали большую куклу в свадебном платье с фатой. Кукла хлопала глазами на ветру и была очень похожа на Милу. Эта кукла символизировала что-то хорошее.
Мы поехали сначала на Дворцовую площадь, где трижды объехали вокруг Александровской колонны. Зачем это понадобилось, не знаю. Таков обычай. Эти загадочные обычаи плодятся с огромной быстротой. Кажется, уже появилась мода взбираться на купол Исаакиевского собора в день бракосочетания.
Потом мы поехали в ресторан "Ленинград", где был заказан свадебный ужин. Заказывал ужин Юрий Тимофеевич, который взял на себя и другие свадебные расходы. Если бы профессор знал, что его дочь вступает в фиктивный брак, он не потратил бы ни копеечки.
- А ты не боишься, что придется расплачиваться при разводе? - шепнул я Сметанину, чтобы хоть как-нибудь испортить ему настроение.
- Не имеет права. Я узнавал у юриста, - быстро ответил он.
Колоссальный человек!
Все расселись за столом. Гостей было человек сорок. С одной стороны стола сидели старики - тети, дяди, бабушка Милы и прочие родственники. По другую сторону - молодежь. Были ребята из нашей группы, включая Крылова и Вику. Вика разглядывала всех с повышенным интересом и невзначай наводила справки. Она готовилась к своему браку. Крылов до сих пор пребывал в состоянии грогги и никого, кроме Вики, не замечал.
Мои неприятности продолжились и в ресторане, потому что меня назначили тамадой. Я должен был выкликать тосты и время от времени организовывать хор, завывающий "Горько!"
Сметанин и Мила целовались кинематографично и не без чувства. Было не похоже, что впереди их ждет фиктивный брак. Я тем временем потихоньку записывал на салфетке имена и отчества всех родственников, чтобы, не дай Бог, не перепутать.
- А теперь мы попросим бабушку Милы Калерию Федоровну сказать несколько слов и напутствовать новобрачных! - кричал я голосом циркового клоуна.
И несчастная бабушка, принимая за чистую монету все происходящее, проникновенно говорила о трудностях и радостях семейной жизни. Рука об руку… Умейте прощать друг другу… Главное - дети… Сметанин понимающе кивал.
- Горько! - крикнула Вика и вдруг ни с того ни с сего запустила пустым фужером в стенку. Фужер просвистел над головой профессора и разлетелся на мелкие брызги.
- На счастье! - твердо сказала бабушка, выпила и тоже хряснула своим фужером об пол.
Сразу возник официант. Он обеспокоенно повертелся вокруг стола и наклонился к уху профессора. Юрий Тимофеевич, благодушно улыбаясь, что-то сказал официанту. Тот испарился.
Сметанин и Мила опять слились в поцелуе. Они, кажется, вошли во вкус. Свадьба потеряла управление и покатилась дальше сама собой, как трамвай, у которого отказали тормоза. Заиграл оркестр, гости пошли танцевать, а ко мне подсел Юрий Тимофеевич. Он был в приподнятом расположении духа.
- Вот как бывает, Петя, - сказал он, обобщая совершающееся в одной фразе.
Потом он помолчал и стал расспрашивать о Сметанине.
- Скажите, как вам нравится Боря? Вы ведь его хорошо знаете… Как студент он… э-э… немножко с ленцой. Но мне кажется, если захочет, он своего добьется. Не правда ли?
- Совершеннейшая правда! - убежденно сказал я.
- Хорошая пара… - сказал профессор, с любовью глядя в зал, где на площадке перед оркестром кружились Сметанин и Мила.
- Очень подходят друг другу, - согласился я.
- Так что Боря? Мне хотелось бы знать ваше мнение. Вы ближайший его товарищ.
Всякий раз, когда у меня спрашивают мое мнение, я теряюсь. И вовсе не потому, что не обладаю им. Дело в том, что в подавляющем большинстве случаев хотят услышать не мое мнение, а подтверждение своему. Вот и сейчас профессор Юрий Тимофеевич хотел услышать от меня, что Сметанин превосходнейший человек, добрый товарищ и верный друг. Я же придерживался мнения, что Сметанин большой прохиндей, бездарен, но энергичен. Поэтому я сказал:
- Боря очень энергичен…
- Так! - воскликнул Юрий Тимофеевич, радуясь совпадению.
- Любит общество. Всегда живет жизнью коллектива, - продолжал я, вспомнив его поручение относительно мест распределения.
- Ага! - кивнул профессор.
- По-моему, Мила любит его, - закончил я свое мнение.
- Я тоже так думаю, - сказал профессор.
А ведь умный человек! Лауреат государственной премии. Большая голова в своей области. Почему умение разбираться в людях никак не коррелирует с профессиональным совершенством? Проще говоря, почему профессора, академики и, скажем, народные артисты могут быть сущими детьми во всем, что касается человеческих отношений?
Профессора опять отвлек официант. Они стали обсуждать горячее и сладкое. Что когда подавать. А я пригласил Вику, потому что она явно скучала. Крылов не умел танцевать и только шептал ей что-то на ухо. Я дружески отстранил Славку и повел Вику на площадку.
Слава богу, играли что-то спокойное. Можно было поговорить.
- Как тебе это все нравится? - спросил я.
- Очень! - мечтательно сказала Вика. - Они такие счастливые! Я вот только удивляюсь твоему участию…
- А что? - не понял я.
- Всем известно, что при кафедре оставят двоих, - сказала Вика. - Крылову место обеспечено. Мы думали, что вторым будешь ты. А теперь скорее всего оставят Борьку. Как же не помочь зятю?..
Я отодвинул Вику от себя и осмотрел ее, продолжая танец. Наконец я ее увидел. Оказывается, можно проучиться с человеком пять лет, а увидеть один раз в ресторане во время танца.
Я подумал, что Крылов непроходимый дурак. У меня даже появилось желание его спасти. Но вмешиваться в чужую личную жизнь не принято.
Я поблагодарил Вику за танец и вернул Крылову.
Дальше были какие-то незначительные свадебные эксцессы. Кто-то куда-то убегал, его ловили, успокаивали, пили на брудершафт, целовались, хохотали над чем-то, привели иностранца, усадили, пили с ним на брудершафт, целовались, выясняли, откуда он, наконец выяснили. Он был с острова Маврикий.
В общем, все как обычно.
В полночь я обнаружил себя стоящим в вестибюле ресторана в обнимку с профессором. Я выяснял, почему он к себе на диплом взял меня, а дочь выдал за Сметанина. Я находил это нелогичным. Профессор настойчиво грозил мне пальцем и смеялся.