- Мартынцев, выводи отделение на позицию. Займите оборону, в атаку - по красной ракете! - приказал лейтенант.
- Есть! - крикнул я радостно. - Отделение, за мной!
И выпрыгнул из грузовика. За мною посыпались мои люди, в том числе Голубев с ящиками патронов. Я насчитал человек шесть. Грузовик умчался. Я обвел взглядом подчиненных.
- Занять позицию! - скомандовал я.
- Кончай панику пороть, Серега, - сказал Голубев. - Покурим.
Все достали из гимнастерок сигареты и расселись под деревьями, прислонив автоматы к стволам. Я тоже уселся и потянулся к карману. Оказалось, я курю сигареты "Лайка". Пришлось прикурить и с отвращением затянуться. Дикая гадость.
- Уже ползут, - кивнул в сторону низкорослый парень с раскосыми по-якутски глазами.
Я взглянул туда. Противоположная сторона оврага полого спускалась к маленькой речке, над которой стоял белесый туман. В предутренней мгле из тумана выплывали черные контуры танков. За танками неслышно двигались человеческие фигуры с автоматами наперевес.
- Надо стрелять… - неуверенно сказал я.
Вдруг из переднего танка вырвалось короткое пламя, и в ту же секунду над нашими головами с уханьем и свистом пронесся снаряд.
- Командуй, чего сидишь?! - Голубев вскочил на ноги.
- Отделение, слушай мою команду! - я тоже вскочил. - По врагу короткими очередями… Патронов не жалеть!.. Умрем, но не сдадимся!
Все с интересом смотрели на меня.
- Ребята, ну давайте же! - взмолился я. - Устанавливайте эту штуку! - я показал на пулемет.
- Твоя же работа! - Голубев бросился к пулемету, принялся его разворачивать.
- Я не умею, - развел я руками.
- Сдрейфил командир, - констатировал Голубев, припадая к пулемету и наводя его на атакующих.
Мои солдаты залегли за деревьями. Началась бешеная стрельба. Я отполз в сторону, отложил автомат и дрожащими руками вынул из-за пазухи часы. Мимо свистели пули. Надо было срочно сматываться, учитывая обстановку. Но куда? В будущее не очень хотелось. Надо назад, к маме… Рядом взорвалась граната. Меня обсыпало землей. "Что-то слишком круто для холостых…" - успел подумать я, переводя стрелки, и стал нажимать на головку календаря. Замелькали годы в окошечке, месяцы, дни… Я окинул прощальным взглядом свое сражающееся отделение и щелкнул крышкой. В этот миг я чувствовал себя дезертиром.
Слава богу, я оказался дома, в своей комнате. Первым делом я взглянул на часы и убедился, что попал в тот же год, из которого прыгнул вперед, но не в июнь, а в август. Следовательно, КМЛ был уже позади. Оно и к лучшему: неизвестно, как смотреть в лицо Марине после вчерашней истории. Я стал анализировать итоги первого прыжка в будущее. Армию я разгадал быстро. Если это не было настоящей войной, в чем я был почти уверен, то, значит, я отбывал службу после института. Какого? Интересно было бы узнать.
Гораздо больше меня волновало другое, а именно - полное отсутствие в памяти информации о прошедших в промежутке годах. Я ведь как-никак их прожил. Не свалился же я с Луны прямо в казарму. Тот же Голубев, и прапорщик, и лейтенант прекрасно меня знали. А я их - нет. Выходит, что некто, называвшийся Сергеем Мартынцевым, служил с ними, учился стрелять из пулемета, дослужился до ефрейтора, а потом в один миг все позабыл, когда в него из КМЛ впрыгнул я? Странная картина.
Рассуждая логически, этот Сергей Мартынцев остался там, у овражка, стрелять по танкам, когда я из него выпрыгнул. Но вернулась ли к нему прошлая память? Научился ли он снова стрелять из автомата? Совершенно неизвестно…
Какая-то чертовщина получается: я был здесь, дома у мамы, и одновременно служил в армии, но в другое время, шесть лет спустя. Более того, пока я прыгал туда и обратно, на что ушло не более двух часов, прежний я успел прожить пару месяцев, уехал из КМЛ, потом был неизвестно где, а теперь сидит дома и ломает голову. Я совершенно запутался. Что же это за время такое?
Или: что это за времена? Судя по всему, их довольно много. Надо срочно поговорить с дедом, решил я.
- Сережа, ты готов? - раздался из другой комнаты голос мамы. "К чему?" - испугался я, оглядываясь. Тут я понял, что переодеваюсь, поскольку был в трусах и в одном носке. На стуле висел мой черный вельветовый костюм. Значит, мы с мамой куда-то идем.
- Сейчас! - крикнул я, принимаясь быстро одеваться.
В комнату вошла мама. Лицо у нее было строгое. Под глазами я заметил мешки. Мама была в темном платье с черным платочком вокруг шеи.
- Пошли, - сказала она.
В коридоре нас ждала Светка. Живот у нее заметно подрос. Она тихонько всхлипывала, утирая кончиком платка слезы. Я почувствовал, что произошло что-то ужасное и непредвиденное, но спросить боялся. Мы молча пошли по лестнице.
У подъезда стояло такси. Мы уселись в него так же молча.
- Пожалуйста, к Военно-морской академии, - сказала мама.
И тут я догадался.
У подъезда академии стояла вереница машин и автобусов. Нас встретил офицер и повел маму под руку вверх по лестнице. Мы с сестрой шли сзади.
Двери актового зала были широко раскрыты. В них бесшумно входили люди. Из зала выплывала траурная мелодия.
Посреди зала на возвышении стоял гроб, обтянутый красной материей и окруженный венками с траурными лентами. В гробу лежал дед в адмиральской форме. У гроба навытяжку стояли курсанты с карабинами. Блестели примкнутые штыки.
Нас усадили на стулья с правой стороны.
В зал входили люди, возлагали цветы, оставались стоять, глядя на деда. Он лежал с плотно сомкнутыми губами, будто улыбаясь загадочно и горько. Мне было страшно смотреть на него. К нам подходили, шептали какие-то слова. Потом началась панихида.
Слова с трудом доходили до меня. "Крупный флотский военачальник", "честный и принципиальный", "беззаветное служение Родине". Мне вспомнилось, как он подмигнул мне, даря часы. Он унес с собою их тайну.
Шестеро офицеров подняли гроб на плечи и понесли к выходу. Впереди колыхалась вереница венков и бархатных подушечек с дедовскими орденами.
В автобусе дед лежал в закрытом гробу между мною и мамой. На крышке покоились его адмиральская фуражка и кортик. Он так и не подарил его мне.
На кладбище, улучив момент, я отодвинулся назад и, пригнувшись, скрылся за могильными крестами и памятниками. Гроб уже опускали в могилу. Глухо стучала земля о крышку. Вдруг ударил в небо залп ружейного салюта. Я стоял рядом с мраморным крестом, на котором потускневшим золотом была выбита надпись: "Федор Федорович Горбыль-Засецкий, адвокат". На мраморной плите стояла маленькая и тоже мраморная скамеечка. Я присел на нее, и рука сама потянулась к груди, отыскивая часы.
За что он так наказал меня? Ведь я не могу жить дальше, зная, что он лежит тут, засыпанный теплой летней землей. Я со страхом взглянул на матовый вороненый циферблат, в первый раз понимая, что за вещь у меня в руках. Остальное было делом минуты. Я прыгнул назад ровно на две недели.
…И оказался под водой. Час от часу не легче! Судорожно двигая руками, я попытался вынырнуть, но мне кто-то не давал. Меня держали за плечи, толкали вниз… Вода клубилась пузырьками воздуха. Я собрал последние силы, сбросил чужие руки и вынырнул на поверхность. Передо мной были радостные лица Макса и Толика. Не раздумывая, инстинктивно, я двинул Макса в нос кулаком.
- Ты чего?! - опешил он. - Психованный, что ли?
Кажется, он обиделся и поплыл к берегу надменным правильным брассом. Толик последовал за ним.
Я осмотрелся. Мы были в Озерках. На пляже валялись загорающие.
Я поплыл к берегу. Там сидели и лежали наши, среди них Марина. Ни на кого не глядя, я нашел свою одежду, быстро натянул ее и пошел прочь.
- Серый, ты куда? Мы же только приехали! - кричали сзади.
- Прижали мы его, он испугался, - объяснил Толик.
Плевал я на них! Испугался… Я деда только что хоронил. Я примчался домой и первым делом осторожно выведал у Светки, где находится дед.
Она пожала плечами: дома…
- А как он себя чувствует?
- Прекрасно. А зачем тебе?
Я набрал номер телефона.
- Дед, это я, Сергей. Можно к тебе приехать?
- Милости прошу, - ответил он удивленно.
Я поехал к нему.
Вот эти минуты были самыми страшными - когда я ехал в трамвае к деду. Меня прямо трясло. За последние несколько часов я пережил неудачное объяснение с Мариной в лесу, танковую атаку, похороны деда и едва не был утоплен. Ощущения, прямо скажем, разнообразные. Но не это главное. Перед глазами стояли плотно сомкнутые губы деда в гробу.
Он встретил меня приветливо.
- Заходи… У тебя появились новые вопросы?
- Почему новые?
- Ну ведь мы же с тобою вчера беседовали. Ты мне рассказывал о своих прыжках, как ты их называешь. О своих ужимках и прыжках. Не обижайся. Вы помирились с Мариной? Кажется, сегодня ты хотел ей что-то сказать в Озерках?
"Любопытная информация", - подумал я, проходя в кабинет.
Там все было по-старому. На столе лежала толстая тетрадь в кожаном переплете. Она была раскрыта на последних страницах, усыпанных ровным, мелким почерком деда.
- Что ты пишешь? - спросил я, кивнув на тетрадь.
- Мемуары… - сказал он, как-то странно взглянув на меня.
- Для издательства?
- Для тебя, - дед начал раздражаться. - Я считаю, что каждый человек должен оставить воспоминания о себе для своих потомков. Хотя бы краткие. Наступает час, когда они необходимы сыну или внуку. Впрочем, мы с тобою говорили об этом вчера. Ты забыл?..
Видимо, на этот раз уже я посмотрел на него странно, потому что дед склонил голову набок, озадаченно причмокнул губами, и сразу его осенила догадка.
- Ты прыгал?
- Да, - потупился я.
- Ага, и это произошло до вчерашнего нашего разговора. Ты прыгал вперед, поэтому ничего не знаешь о том, что произошло с тобою здесь, - удовлетворенно кивал дед, распутывая загадку. - А сейчас ты вернулся и пребываешь в недоумении…
Я потупился еще сильнее.
- Ну и как там, в будущем? Какие новости? - спросил он с виду беспечно, но, как мне показалось, с затаенной тревогой.
Я поднял лицо. Это было мучительно. Мы встретились глазами, и дед все прочитал в моих глазах.
- Садись, Сергей… - Он направил меня к креслу, по пути легким движением дотронувшись до груди, где под рубашкой покоились часы. - Часики на месте. Молодец… Я в свое время не догадался всегда иметь их при себе… Молодец.
Я уселся в кресло, дед - напротив. С минуту он смотрел на меня, а точнее, сквозь меня.
- Когда это случится? - вдруг тихо спросил он.
Я посмотрел на него с мольбой. Я не мог сказать ему, когда он умрет.
- Понимаю. Не надо, - остановил он меня. - Надеюсь, я успею закончить это, - дед взглянул на тетрадь. - Значит, ты вернулся из-за меня?
Я кивнул.
- Напрасно. Живые не должны встречаться с мертвыми. Это противоестественно. Они должны лишь помнить о них…
- Дед, возьми их назад, - я вытянул часы за цепочку, и они повисли у меня в руках, как гирька убийцы.
- Спрячь, - поморщился он. - Неужели ты думаешь, что я отступлю перед смертью? Я с нею не раз встречался. Это неприятная дама, не скрою, но можно стать сильнее ее. Тем более когда знаешь, что жизнь и смерть относительны.
- Как? - не понял я.
- Это следствие феномена часов. Ты еще не понял? Значит, ты не дал себе труда подумать над ними. Слушай меня внимательно. Это все чисто логические умозаключения.
И дед прочитал мне теорию часов, то есть теорию пространства-времени, которую он вывел из свойств этого удивительного прибора. Конечно, это не было строгой физической теорией - дед не обладал для этого необходимыми знаниями, - но кое-какие понятия об относительности пространства-времени он имел, что, кстати, меня удивило.
Дед сказал, что время - не единственно. Времен - бесчисленное множество. Точнее - временных пространств, как он выразился: это то же самое, что четырехмерное время-пространство у Эйнштейна, с той лишь разницей, что там оно одно, а на самом деле их бесконечно много. Правда, я уже предупреждал, что означают слова "на самом деле". Все эти пространства пересекаются в одной-единственной точке. Эта точка и есть мои часы, как вы догадались. Каждое временное пространство можно сравнить с пленкой бесконечного кинофильма, где кадрик за кадриком зафиксированы все состояния Вселенной. С помощью часов мне удается совмещать кадрики разных пространств, будто прикладывая одну пленку к другой, и перескакивать из кадрика в кадрик.
Далее я живу уже в новом пространстве, но с тем, старым, ничего не случилось. Кино крутится дальше. Более того, своим прыжком я порождаю новое временное пространство. Если я впрыгиваю в кадрик своей жизни где-то впереди, как это случилось, когда я попал в казарму, то я лишь мгновенье существую в нем, а дальше кино раздваивается: тот человек, который назывался Сергеем Мартынцевым и дослужился до ефрейтора, с твердой памятью и военными навыками, скорее всего успешно отразил атаку неприятельских танков, а я, впрыгнувший в кадр его жизни совсем из другого времени, повел кино по другому пути и вынужден был бежать, оставив себя в лесу с автоматом в совершенно беспомощном состоянии. Следовательно, там, в будущем, сейчас крутились два сходных кино: в одном - бравый ефрейтор Сергей Мартынцев отражал атаку, а в другом - тот же ефрейтор, внезапно потерявший память и воинский опыт, скорее всего позорно бежал с поля боя, бросив автомат, и должен был за это предстать перед судом военного трибунала.
Существенная разница, не правда ли?
- Так, значит, меня… нас много? - пробормотал я.
- И тебя много, и меня много, и всех - очень-очень много, - весело сказал дед. - Беда только в том, что мы не знаем о существовании друг друга. Иногда слабо догадываемся: все-таки пространства влияют одно на другое. Тогда возникает слабая догадка, воспоминание, будто это уже с тобою было когда-то… Дежавю.
- Что? - спросил я.
- Дежавю. Ложная память… Отсюда же предчувствия и сбывшиеся предсказания. Каждый из нас живет бесконечное количество жизней. В близких пространствах они более или менее совпадают, в далеких - расходятся. Может быть, в каком-нибудь дальнем пространстве я еще не родился. А в другом и не явлюсь на свет никогда… И тех, и других пространств - бесконечность. Следовательно? - спросил он, как наш учитель математики.
- Следовательно… - тупо повторил я.
- Следовательно, бесконечное число моих "я" существовало, существует и будет существовать всегда! - эффектно закончил дед.
С минуту до меня доходило.
- Так это же… бессмертие… - пробормотал я.
- Правильно. Бессмертие, - дед почему-то подхихикнул. - Только от такого бессмертия мне ни тепло, ни холодно, поскольку я не общаюсь с другими своими "я".
- Так вот же. Общайся, - я опять протянул ему часы.
- Нет, Сережа, - он отстранил их. - Я уже выбрал. Негоже на старости лет… - дед не договорил.
Он сделался серьезен, ушел в себя. Мы долго молчали.
- Значит, мне осталось совсем немного… - наконец произнес он. - Ну что ж… Надо доделать свои дела. Ступай, Сергей.
Он уселся за стол, придвинул к себе тетрадь. Я поднялся тоже и стоял рядом, как истукан, не в силах тронуться с места.
- Ступай, ступай! - недовольно сказал он.
Я деревянно наклонился к нему, чтобы поцеловать.
- Вот еще новости! В гробу поцелуешь! - раздраженно ответил он, отмахиваясь от меня, как от мухи.
Я поспешно покинул комнату.
Потянулись томительные дни, каждый из которых приближал роковую дату. Я не видел выхода из создавшегося положения. Не допустить смерти деда можно было лишь одним способом: самому прекратить жить. Нет, не убивать себя, упаси бог, а просто болтаться по пространствам времени в пределах тех четырех месяцев, что прошли от моего дня рождения. Я перестал есть и выходить на прогулки. Напрасно меня вызванивали друзья по телефону, не понимая, что со мною случилось. Мама, конечно, тоже заметила, но даже она не почувствовала, что таится за моею апатией.
- Сережа, что с тобой? - спросила мама, когда я в очередной раз отказался обедать.
- Он влюбился. Точно, - сказала Светка.
- Не похоже… - с сомнением сказала мама.
Оставалось два дня. Я чувствовал себя одновременно как приговоренный к смерти, которому сообщили дату исполнения приговора, и как судья, подписавший этот приговор. В первый раз я оценил мудрость и милость природы или судьбы, не знаю, держащей нас в неведении относительно смертного часа. При том, что мы уверены в его неминуемости, ибо никому не удалось его избежать, мы живем спокойно и даже веселимся, благодаря сущему пустяку - неосведомленности о часе ухода. Точное его знание, даже если час этот отодвинут на сто лет - парализует. Ты перестанешь жить, лишь будешь сто лет считать, сколько тебе осталось.
Оказалось, что это справедливо по отношению не только к себе, но и к близким.
В момент наиболее мучительных раздумий позвонил дед.
- Сережа, ты еще тут? - спросил он.
- В каком смысле?
- Ты не пробовал прыгнуть вперед?
- Нет.
- Напрасно. Это тягостная процедура, поверь мне, и лучше будет, если ты ее избежишь. Мне много раз приходилось провожать близких и друзей.
Со стороны можно было подумать, будто он говорит о проводах на вокзале.
- Улетай, мой мальчик. Тебе еще предстоит много испытаний, - продолжал он.
- Что ты говоришь?! - с досадой закричал я, но тут же вспомнил, что разговариваю с человеком, который послезавтра умрет. - Дед, милый, я не знаю, как тебе сказать… Зачем ты мне их подарил? Что мне теперь делать?
Я едва не заплакал, как первоклассница, ком стоял в горле.
- Ага, я же тебя предупреждал! - ехидно отозвался дед. - Сам виноват. Нечего было их крутить. Экспериментатор! Давай уматывай отсюда, чтобы я тебя больше не видел!
Он прогонял меня в другое пространство.
- Как же "уматывай"? Я же не на ракете, в самом деле… Здесь же останется другой "я"…
- Вот он меня и проводит, - тихо сказал дед. - Прощай, мой мальчик. Не возвращайся больше ко мне, не надо…
Я не мог ответить, горло сжало.
Я стал готовиться в дальнюю дорогу. Я сразу понял, что прыгну далеко, чтобы раз и навсегда проститься с неудачами юности, начать новую жизнь и забыть о волшебном даре, полученном в подарок от деда.
Можно было, конечно, перепрыгнуть неприятную процедуру похорон и явиться первого сентября в десятый класс, как ни в чем не бывало. Но мне это почему-то казалось подлостью. Да и встречаться с друзьями больше не хотелось. Слишком много я накрутил в последнее время, слишком запутал отношения да и сам запутался во времени, чтобы так вот запросто явиться к ним с безмятежной физиономией.
И хотя я точно знал, что они не имеют понятия о моих прыжках и время текло для них обычным путем, поскольку они ничего не помнили о возвратах, мне все же казалось, что каждый мой шаг им известен.
Нет-нет, улететь далеко, распрощаться с этими унизительными годами, когда тебя не считают человеком, а так, каким-то полуфабрикатом человека, а вся твоя жизнь не имеет самостоятельной ценности, служа лишь подготовкой к той, настоящей, взрослой жизни. Улететь, и дело с концом! Там разберемся.