Надька повертела головой и заметила вдруг те самые кабинки для выжимания мокрых трусов. Она посмотрела на Гаррика и снова глянула на ближнюю кабинку. Мысль девушки была быстрее, чем полет стрелы Амура. Она дернула Хожа за рукав и показала на выжималку: "Может, там будет лучше?" Гарик усмехнулся: "А если придут купаться, тогда что? Или охрана услышит?". Надька обняла джентльмена и лукаво спросила: "Может, друг, ты уже расхотел? или…" Хож сделал последнюю затяжку, щелчком отправил сигарету в воду и решительно повел дивчину к кабинке. Как не вспомнить, читатель: "И девочек наших ведут в кабинет…". Кажется, комаров здесь действительно было поменьше, но следовало торопиться. Торопливо пристроив Надин свитер на нужном уровне, шустро спустив ее трико почти до лодыжек, Гаррик расстегнул свои брюки – все стояло, как и должно было стоять в таком случае. Надя застонала и снова полезла целоваться, от нее резко пахнуло смесью перегара и дешевых духов; Хож поморщился, но приготовился честно закончить начатое. Два пальца мэна погрузились уже в весьма вместительное лоно юной Нади, уже стоны нимфетки несколько приглушили ее не слишком приятные испарения, подъятая плоть сэра готовилась уже начать свое поступательное движение вовнутрь, как вдруг… "Ого, кажется, в говно встали", – прошелестел в кабинке нежный девичий голосок, явно разрушая тихое очарование летней ночи. Что тут сказать, читатель…
Все упало в тесной кабинке, как непременно заметил бы тонкий психолог и прекрасный писатель Лев Николаевич Толстой. От себя добавим, что так, как выражался в этот момент Хож, он не ругался с армейских времен, когда на полевых сборах ему чуть не прострелили правую ногу. Надя ему вовсю сочувствовала, но сама в дерьме побывать не успела. Выскочив из выжималки, джентльмен бросился к озеру и принялся отмывать в воде опоганенные западные кроссы фирмы "Адидас", ему было очень тошно и несколько обидно. Надя стояла сзади и что-то говорила, пока Хож железным баритоном не попросил ее заткнуться. Вскоре кроссовки были очищены от … сами знаете чего, заодно Хожем были тщательно промыты нижние концы брюк, а затем и сами руки аккуратно вымыты. Надька, снявшая свою обувь и убедившаяся, что она чистая, охала и ахала, сидя на купалке и болтая ногами, но Гаррику почему-то казалось, что в душе нимфа весела и просто издевается над ним. Мэн почти с ненавистью глянул на девушку – она ему почему-то уже совсем не нравилась: губы слишком толстые, улыбка ироничная, ножки и вымя, конечно, ничего, но вот мыться ей, между нами, нужно почаще. Крокодилоглаз не к месту вспомнил запомнившееся ему место из одного стихотворения какого-то француза: "Но помните, и вы, заразу источая, вы трупом ляжете гнилым// Вы, солнце глаз моих, душа моя живая, вы, лучезарный серафим!". Прямо про нее, эту лесную подружку. И вообще, почему они оказались у них так поздно; где-то ведь они шмонались все это время?
В душу Хожа стала закрадываться тревога. Гаррик поднялся и с кроссовками в руках тяжело взошел на купалку: окунуться или не стоит? Надя меж тем сняла свитер, повесила его на поручень и завязала снизу: "Эй, сэр, окунемся что ли?". Хож внимательно глянул на нее: "Мысли читать умеешь?". Надежда загадочно улыбнулась и быстро скатала с себя трико, повесила его рядом со свитером. Хож присел возле нимфы на корточки, кроссы поставил рядом. "Давай, раздевайся! – прошелестела нимфетка. – Чтоб искупаться хотя бы". Гаррик, все еще сомневаясь, скинул джинсовую рубашку, и несколько нагнулся, чтобы снять штаны.
Надя, словно дождавшись момента, разбежалась и запрыгнула Гаррику на плечи; от неожиданности крокодилоглаз поскользнулся и упал на четвереньки. Нимфа этому только порадовалась и начала лихо на нем подпрыгивать, попутно теребя Хожа за его густые черные волосы. Ужасное подозрение закралось в душу Гарика – кто она в самом деле? Бешенство придало ему силы, и схватив нимфу за руки, он отчаянным рывком перебросил ее через себя. Надя пребольно ударилась правым локтем о доски купалки, но ее звериная натура вытерпела эту пытку. Она кинулась к не успевшему встать Хожу и, ни слова не говоря, в исступлении принялась целовать его лицо и грудь, два раза она довольно чувствительно сжала его светлую, несмотря на загар, кожу своими острыми, как у белки, зубами; с большим трудом он оторвал ее губы от себя.
Оба тяжело дышали и почти с ненавистью следили друг за другом. Наконец, Надька не выдержала первой и помахала рукой перед глазами Хожа: "Эй, ты чего перепил что ли?". Гаррик встал и поднял свои наполовину вывернутые брюки; ему очень хотелось утопить в озерце эту маленькую ведьму, но он сдержался. Надя прошептала:
– Ты меня любишь или нет?
– Зачем тебе знать это? – сухо ответил сэр нимфетке.
– Я люблю тебя, Гаррик, – одними губами прошептала страстная Надя.
– Да уж конечно…
– Как ты думаешь: я еще девушка или уже нет?
– Я стараюсь вообще поменьше думать, – заметил Хож и пришлепнул на себе пару комаров. – Так в наши дни спокойней…
– Я уже полгода как не девушка, – зачем-то сообщила ему нимфетка.
– С чем тебя и поздравляю, – иронично ответил ей Хож.
– Так тебе по фигу, да?
– Ты пришла сюда, чтобы выяснить мое мнение? – Гаррику надоели все эти разговоры и потные упражнения. Он вплотную подошел к Наде и легким движением стянул с нее трусы. Она не сопротивлялась. – Или для этого?
– Мы с подругой пришли в лес, чтобы трахнуться со взрослыми мужиками, – откровенно процедила сквозь зубы девчонка.
– И вот ты у цели! – Гаррик нажал нимфетке на плечи, и она послушно опустилась на колени.
– Ладно, – прошептала нимфа и отдалась ему равнодушно и зло.
… Далее многоточие, читатель!
Нравственное отступление
Тебе, конечно же, жалко, досточтимый читатель, этих славных девочек, угодивших в руки пьяных студентов? Но не спеши бить тревогу по поводу как бы изнасилованной Любки и оскорбленной в своей любви Надежды! Давай, друг, разберемся в "гибельном очаровании нимфеток" (Набоков) – такие ли они страдательные и безобидные?
Инфернальная сущность нимфетства не подлежит сомнению. В той или иной мере нимфомания правит всей мужской культурой (ибо женщины ее отнюдь не создавали, а лишь иногда пользовались) и особенно литературой. Короли в легендах и поэмах предлагают своим вассалам победить драконов и завоевать для них юных невест, а позже подключаются к этому завоеванию, собственноручно (это слово неудачно, но что делать?) лишая привезенных невест невинности. По поводу прекрасной и, думается, довольно свеженькой рабыни Ахилл закатил истерику в начале "Илиады" и тем самым позволил Гомеру начать свое великое повествование. Сколько лет было юной Эвридике, когда ее укусила змея, и она в полном расцвете своей прелести оказалась в царстве Аида? Сколько же лет было Изольде, Лесбии, Маэнт, девочкам Ронсара?! Уж, наверное, меньше двадцатки, что бы вы там не шуршали!
А вспомним "Гамлета" великого Шекса: "Офелия, о Боже, помяни меня в своих молитвах, нимфа!" – как видно, и наш славный драмодел не устоял против сексуального очарования английских девчонок. Ну а великий Гете, чем же он уступит Шекспиру в превознесении нимфеток?! Сколько лет Маргарите, которой пленяется Фауст? Дружище Мефистофель точно называет в трагедии ее возраст – "менее четырнадцати лет", а иначе нужна была бы она великому ученому в образе прекрасного юноши!
Эх, что там, читатель… А знаменитые французские короли, принцы, герцоги, виконты, шевалье – кем это они пленялись на протяжении своей многогрешной жизни, кого старались затащить в свои обширные постели, кого делали своими морганатическими женами?! Уж, не нимфеток ли, читатель? Прочти наудалую пару-тройку страниц любого либерального произведения франко-литературы 17–18 веков, и ты поймешь, о чем я говорю! Об одном тебя прошу – не увлекайся чересчур Альфонсом Донасьеном де Садом, пропусти мимо глаз своих его Жюстин, Терез, Эвелин и разнообразных Жюльетт…
Первой русской запечатленной нимфеткой по праву считается Наташа Ростова графа Толстого. Старый хрен, сам соблазнив в 34-летнем возрасте лакомый кусочек Соню Берс, не преминул вставить в свой пухлый романчик-эпопею двенадцатилетнюю нимфетку, которая уже в десятой главе 1-го тома загоняет офицера Бориса в оранжерею и бессовестно его лобызает, нагло намекая на большее… Известна любовь уже весьма зрелого Тютчева к молоденьким и доверчивым "смоляночкам", с которыми приятно поговорить о поэзии, а еще приятнее забраться в постель. Мы уж не говорим здесь о ловеласах Давыдове, Пушкине, Тургеневе и прочих Крестовских… Сей список законно продолжает Теодор Достоевский с нимфеткой Матрешей, нагло соблазнившей в "Бесах" Николя Ставрогина; а вспомнив мелькание девочек-подростков в ранних романах русского нимфолептика, нам многое станет понятней.
Льюис Кэрролл – по мнению Набокова, "викторианский нимфетолюб и педераст" – также приложил руку к доминированию нимфетства в литературе, создав два весьма сомнительных произведения с главной героиней Алисой, худой, костлявой, но жутко привлекательной нимфеткой. Алиса соблазняет на своем пути едва ли не все и всех в подземном и зазеркальном королевствах; жертвами ее коварства падают Мартовский Заяц, Бармаглот, Чеширский Кот, Болванщик и даже мирный Белый Кролик. Ну а самой подруге оксфордского профессора было всего десять лет, и остается удивляться, как же изобретателен был в общении с ней хитроумный Льюис. В англо-литературе его, правда, опередил поэт Эдгар Поэ, поимев, между объяснением математических формул, свою кузину Вирджинию, когда девочка находилась на переходе к 14 годам. После страстного романа с ней, скандальной женитьбы и, увы, преждевременной смерти очаровательной жены он поддерживал свою гибельную страсть посланиями к Эннабель Ли, Линор и Улялюм.
Однако, что же сами нимфетки?
Слово им было впервые предоставлено в романах де Сада, однако знаменитый романист, часто обвиняемый при жизни в содомских грехах, не четко различал настоящих нимфеток и просто юных греховодниц, которые смешанно присутствуют на страницах его нескучных романов. Владимир Набоков, автор, которого проблема нимфетства волновала всю жизнь, произвел выводок запечатленных "юных демонов в обличии невинных девочек" в своих текстах вроде "Камера обскура", "Лолита", "Ада, или Страсть"… Нимфетка Лолита, сработанная гением Наба в 1954 году, выскочила из великого романа и, покорив и закоренелых распутников, и мирных обывателей, и честных педагогов, и грозных мужчин с пристальными взглядами, запрыгала в своих коротких трусиках, купленном Гумбертом бюстдержателе, где еще нечего было держать, по страницам иных книг, кинолент и журналов. Ошарашенные Кубрики, Тинто Брассы и доморощенные Пичулы принялись на свой лад тиражировать ее "нежность", и – Нимфетка правит бал! Увы, и ах…
Поэтому не оглядывайся во гневе, любезный читатель, а спокойно дочти до конца это моралите. Извлеки из него нравственные, и только нравственные, уроки для своих симпатичных, надеюсь, пока еще жен, подрастающих шустрых дочек, которых тебе стоит понимать получше, знакомых и привлекательных девушек, а также просто милых подружек! Слушай же, слушай дальше повесть "писателя-мурлыки", преемника великого Наба и светозарного Сверчка. Слушай, просвещайся и думай:
Ты можешь, ближнего любя,
Давать нам смелые уроки,
А мы послушаем тебя…
Часть 3
из которой становится известно, что в нашем мире все непостоянно, а любовь недолговечна
Утро в июне наступает рано… Гашик, кое-как выспавшись, выбрался из палатки уже часов в пять – возле костровища молча сидели Гаррик Хож и Надька. Спросив, как дела, и получив весьма уклончивый ответ Надежды, мудрый Гашик прихватил мыло с полотенцем и отправился на озеро умыться. Вернувшись, Гашик застал у начинавшего разгораться костра и вторую пару: братец-кролик выглядел умиротворенным, а его юная подружка Люба вела себя гораздо бойчее, чем ночью. Дрон пожаловался всем на плохое самочувствие после вчерашнего, хотя по его довольной физиономии трудно было сделать такой неутешительный вывод.
– Завтракать будем? – наконец спросила у честной компании Надя. – Приготовлю.
– Что-то не хочется ничего, – вяло заметил сэр Гаррик. – Поспал бы с час…
– Чаю бы попить, – пискнула хитрая Любка. – Во рту все сушит, будто кто нагадил или это… эскадрон гусар переночевал.
– Вот и сходи сама за водой, – огрызнулась Надя в сторону младшенькой. – Не дворянка, чай!
– Про эскадрон-то ты лихо, – оценил шутку старина Хож.
– Че бесишься, Надька? Че орать-то с утра? – удивилась нимфетка. Однако она встала и пошла к озеру, прихватив с собой закопченное эмалированное ведро и ноющего Дрона.
– О, кого я вижу! – из палатки показалось заспанное лицо гитариста Антона. – Думал, Надя и Люба, уж и не вернетесь… А тут такая радость!
– Ты поменьше думай, гитара… – строго заметила старшенькая нимфа. – Вон дров нет, принес бы!
– Пошли сходим, – предложил Яблочкину младший Вулич.
– Сначала бр-р… хоть харю сполоснуть, – помотал головою Яблоч. – Потом принесу, конечно. А Прен-то дрыхнет как дохлый, вот здоровье!
Остатки ночи между тем быстро поглощались жадным до жратвы утором, скоро стало совсем светло; слева послышались дружные, хотя и не вполне трезвые голоса отдыхающих в "Медике". Надька в компании с проснувшимся Преном соорудили импровизированный завтрак на траве. Пить совсем не хотелось, но Леня все же открыл бутылку вермута и предложил желающим, каковых, впрочем, и не оказалось. Любашка, чье дуплишко требовало некоторого успокоения в виде теплой ванны, сидела и расчесывала несколько спутавшиеся за эту многотрудную ночь волосенки. Дрон сидел рядом, тесно прижав свое бедро к девочкиному, и не слишком интересное что-то шептал ей; Любка иногда ему улыбалась, но, откровенно говоря, этот старый дядя ей уже несколько надоел. Она, выполнив просьбу, дала ему свой телефон в Лепотаево, где она якобы жила, но это, конечно, был вовсе не ее номер. Надя оживленно рассказала компании поучительную историю из жизни другой своей подруги; ее внимательно слушали только Прен и Яблоч. Прену было все равно, что слушать, а Яблочкин еще надеялся на что-то. Только, читатель, ты мне поверь – надеялся паренек с гитарой понапрасну. Утомленный сэр Гаррик задремал прямо на бревне, сложив голову себе на колени: видимо, ему снилось нечто приятное, он улыбался во сне.
В семь часов заиграли подъем в "Искорке", тишина леса окончательно была разрушена возгласами вожатых и детскими криками. Надя внимательно посмотрела на свои наручные часики: в восемь двадцать должна была подойти электричка, им с Любой уже пора – вторую ночь дома не ночуют, вот мать ей вставит за такой выезд! Она ласково посмотрела на своего дремлющего кавалера – хорошо ли, плохо, но все у них на понтоне было замечательно, правда, возвращаясь, сэр честно сказал, что продолжения не хочет, что у него есть подруга и все такое… Надька не обиделась: она девка современная, на шею вешаться не станет. Не хочет – фиг с ним, сегодня у нее один, завтра другой: романтика! Правда, он ей запомнится, будет сниться, наверное… Гаррик, словно услышав мысли нимфетки, очнулся и посмотрел на нее.
– Ну что, пацаны, спасибо за все! – Надька подмигнула Хожу. – Но пора нам и честь знать. Через час наш поезд.
– Честь-то вам, конечно? В первую очередь… – хихикнул ироничный Яблоч.
– Проводите нас? – спросила Любашка у Дрона. – Ты ж обещал!
– А-то как же… Переоденусь только, – Дрон, рыгнув, отправился в палатку.
– Эй, Гаррик, а ты? – Надежда с надеждой посмотрела на Хожа. Тот, однако, не проявил особой активности. – Чего?
– У меня знаешь… нога что-то болит! – нашелся хитрющий крокодилоглаз. – Вас Дрон доведет, тут идти минут сорок пять, не больше.
– Понятно, сэр! – Надежда отвернулась.
– А вот и я, – появился переодевшийся Вулич-старший. – Вперед!
– Я тоже пойду, – привстал было молоденький Гашик.
– Сиди уж! – синхронно рявкнули на него обе нимфы.
– Ну как хотите… – младший Вулич махнул рукой и счел нужным обидеться.
– Пока-пока, – Яблочкин все же чмокнул обеих нимф на прощание, а Любку даже хлопнул по попе. – Приходите еще раз и в большем количестве.
– Как-нидь в другой раз, – сделала книксен Любка. – Эй, Гаррик, поцелуешь на прощание? – перед Хожем стояла красавица Надька. – Может, мы и не увидимся больше.
– Ну, если ты хочешь… – Гаррик встал и прижал к себе деву. Нимфетка, прикрыв глаза, так сильно впилась в него, что Хож едва сумел оторвать ее от себя. От неожиданности он чуть было не встал ногою в тлеющий костер.
– Спасибо тебе, прощай! – махнул рукой сэр Гаррик.
– Прощай, – Надюха кивнула. – Я буду помнить тебя, – и она, уже не оборачиваясь, пошла к Дрону и Любке, отошедшим от костра и компании метров на двадцать. Люба волновалась, опасаясь опоздать на электричку, и что-то недовольно пищала.
– Твой-то брат, Гашик, хорош: на пацанок перешел, – хмыкнул Леня Прен. – Козлина!
– Это не пацанка, это шлюха… – прокомментировал Яблоч. – Хотя целуется здорово, ничего не скажу. Жаль, что они так рано сдернули…
– Ты бы, Антуан, помолчал лучше, – крокодилоглаз, потрясенный поцелуем своей нимфы, раздумывал, не броситься ли следом? Далеко они не ушли… Да только зачем.
– Она тебе хоть минет сделала? – нашел нужным проявить познания Яблоч. – Ну че ты, рассказывай! Эти девки ведь на все готовы.
– Они чудные, чудные, чудные… – только и вымолвил немногословный Хож.
– Да пошли вы все, озабоченные! – и Гашик, осушив чей-то недопитый стакан с портвейном, бросился в палатку. – Слушать тошно!
– А ты не слушай, – хохотнул Яблочкин. – За брата обиделся…
Дрон Вулич честно выполнил свой долг, доведя нимфеток до выхода из леса; оттуда до станции было рукой подать, да и рисоваться с юными девицами на перроне опытный Дрон не желал. Встретишь кого из знакомых, потом расспросами задолбают… С Надькой попрощался чопорно, только пожав ей руку, а вот Любашку снова от души потискал, даже получил от нее по губам за очередную сальную шутку. "Ты мне звони, – кивнула ему хитрая Любка. – Я же тебя сразу полюбила, ты знай!". Вулич важно кивнул: кто сомневается? В него и не такие киски влюблялись. Любка продолжала пищать: "Я сама, Дроша, к тебе в Билибинск приеду, ладно! Позависаем …". Дроныч раскланялся и пообещал позависать. Последний поцелуй милой подружки, тяжкие вздохи… Возвращаясь обратно к палаткам, Вулич, однако, порвал смятую пачку из-под сигарет, где был записан номер Любкиного телефона. Он был парень не промах, хитрющий Дрон, что там, читатель, греха таить.
Спустя десять минут нимфетки уже подлетали к станции железной дороги, где их ждала электричка до нужного им места на Земле. Смеясь и подпрыгивая, они заскочили в последний вагон, тут же обернувшись розовощекими школьницами, гостившими здесь у чадолюбивой бабуси. До отправления еще оставалось минут пять, и наши крошки, не слишком опасаясь, принялись живо обсуждать события минувшей ночи. Пережив такие занятные и опасные приключения, в этот момент они казались себе почти счастливыми; а ведь, может быть, читатель, так оно и было!