Кроме Кулинкиного письма, Устинья получила два письма от мужа. Одно Тихон отправил с какой-то станции, пока добирался до места назначения, а второе уже из части по месту прибытия.
Глава 6
ОКУНЬКИ
Утро было туманное. Пойло корове сварено. Молоко для матери в кринке оставлено. Всё, что можно заранее предусмотреть и сделать - сделано ещё с вечера.
Мать, которая, пока луна из окна не ушла, всё ворочалась и норовила о чём-нибудь спросить, теперь спала чутким тревожным сном.
Ворохнулась потревоженная корова. Стадо ещё не выгоняли. Еле слышный шорох на крыльце и тяжелая поступь босых ног в сенях, заставили Акулину бесшумной тенью метнуться к дверям. На пороге стояла соседка. Женщина грузная, тяжелая. Ноги её, похожие на две синюшных бесформенных чурки, с потрескавшимися в кровь пятками и черными то ли от грязи, то ли от запекшейся крови, ногтями, тяжело переступали по половицам сеней.
Акулина прикрыла ладонью свой рот, и жестом показала во двор. Соседка кивнула, и также грузно, переваливаясь с ноги на ногу, стала спускаться с крыльца. Долее тянуть было некуда. Перекрестившись на образа, глянула на мать, поправила на столе угол полотенца, под которым был оставлен для неё хлеб, хотела вздохнуть, но сама себя оборвала: "Чегой-то я? Как прощаюсь. Итить пора". И стараясь не шуметь, пусть мать поспит, вышла во двор.
- Ты, Наталья, хучь из утра, когда корову выгонять, да вечером, как подоишь, приглядывай за ней, - кивнула в сторону дома Акулина.
- Энто уж как говорено было. Не сумлевайся. А днем когда и малой забежит посмотреть как она.
Наталья грузно переступила с ноги на ногу: "Хучь и тяжело тебе, Кулинка, а моя жисть знай тяжельше. Этой ночью Антип дома не ночевал. Мне пятерых настрогал. Да и опять, думаю, понесла. А он знай своё, по бабам шастает".
- Да ить к ней все деревенские мужики шастають. Не один твой. Глядь, один огородами сигает, а другой уже на приступке. Ты особливо душой не болей, кому он нужон при таком-то выводке? Думай об детях. В них вся твоя дальнейшая жисть. Ну и покель оставайся тут, а мне пора уже…
Акулина повернулась к дому, перекрестилась, поправила на голове платок и открыла калитку.
- Пришёл домой с рыбалки, а дома одни мальцы. Дак итить твою в кандебобер, куды бы думаю Наталье моей уйтить? Може у тебя? Хучь и рань ещё, да ить ты вроде как сегодня собиралась уходить…
Прямо перед калиткой переминался с ноги на ногу щуплый русоволосый мужичок, в мятой ситцевой рубахе до колен, которую он старательно разглаживал на груди заскорузлыми пальцами.
- Не мово ума это дело, но ужо и прекратил бы ты, Антип, энту рыбку-то ловить, - Акулина вышла за ворота, оставив Антипа и Наталью самим решать склизкие рыбьи вопросы.
- Чего энто ты, Наталья, подбоченилась-то? Чего? Там на крыльце окуньки. Вот ушицу сварганим.
Мужичок вошел в ограду, обошел Наталью, принявшую воинственную позу, и, не дав ей и слова сказать, обхватил со спины.
- Намёрзся за ночь - страсть. Погрела б мужа-то свово.
- У-у-у-у, горюшко моё, - Наталья боднула мужа головой, вздохнула и оба о чем-то негромко переговариваясь, направились к своему дому.
Вдоль деревни навстречу им двигалось деревенское стадо.
- Ой, вихром тебя скати, корову-то Кулинкину не выгнали!
- Ты иди, Наталья, иди, я щас, я мигом…
Наталья с подозрением посмотрела на мужа.
- Да, ты чего, чего… Корову Кулинкину выгоню и догоню тебя. Иди, знай себе иди…
Антип шустрым живчиком кинулся назад.
Всё тем же тяжелым шагом Наталья шла к своему дому: "А вдруг и впрямь окуньки на крыльце? Чего бы зря болобонил? Ить дойду и увижу".
Уже подходя к дому, через редкие жерди старой ограды, Наталья, вытянув шею, старалась разглядеть окуньков.
- Ни окуньков, ни мокрого места от них…
Наталья вошла в дом и принялась шуровать почти прогоревшую печь, которую затопила перед уходом к Кулинке.
В чугунке уже успела свариться картоха, когда Антип вернулся домой. Как ни в чем не бывало погремел рукомойником и уселся за стол: "Ну, мать, чем бог послал…"
- Окуньки-то твои где? Окуньки-то?
- Дак ить на крыльце… Куды ж ты их дела-то?
- Не видала я никаких окуньков. Не было их и не было…
По щекам Натальи катились мелкие слезинки. Она размазывала их ладонью, но те упрямо продолжали катиться одна за другой.
- Вот ить напасть, котов на деревне развелось, что комарья по лесу. Куды ж им, окунькам, было деться-то? Могёт сама забыла куда подевала, положила, да и позабыла, а потом найдешь и будешь себя костерить: вот дура я, дура. Ну, а уж ежели какой кот изловчился, то тогда поминай как звали тех окуньков. Энто ж надо ночь из-за них мытарился, мытарился, а ты нет, что бы убрать, дак оставила котам на прокорм. Где ж теперь их сыщешь?
Наталья от такого поворота, сама не зная как уж и лучше - притвориться, что поверила, али уж…
"Куды ж я с этим выводком, куды? Да и ноги мои - страх", - мысли её как-то незаметно для неё самой стали выискивать в словах Антипа что-нибудь такое, что б самой поверилось.
Деревенский день разгорался. А в сельсовете Антипа уже ждала повестка. И хоть был он признан ограниченно годным, что, однако, не помешало его жене рожать каждый год по ребенку, подошла нужда и в нём.
Что ждало Наталью с пятерыми мал мала меньше, да шестым, которому ещё предстояло родиться, никому не было ведомо. И слава богу.
Глава 7
БАБОНЬКИ
К закату того же дня Акулина добралась до места назначения. Предписано было явиться со своей лопатой и запасом продовольствия на неделю. Дорога шла через Федоровку, через Выселки, а собирали всех в Михайловке. Акулина направилась к сельсовету, в окнах которого теплился еле заметный огонёк. У крыльца остановилась. Приглядевшись, в темноте нашла щепку, соскребла с обувки налипшую за дорогу грязь, для лучшего вида потерла пучком травы, одернула юбку, поправила на голове платок и осторожно, стараясь не шуметь, приоткрыла дверь.
В полутемной комнате на сбитых наспех нарах спали женщины, а двое так и вовсе в простенке на полу на охапке соломы. К окну был придвинут, судя по виду - бывший председательский, стол. На нем еле теплилась керосиновая лампа, на слабый свет которой и пришла Акулина.
- Не топчись зазря. Подымут затемно. Устраивайся, как сможешь, да узелок под голову положи. А там, кто завтра уйдет домой на побывку, тебе место будет.
Крупная рыжеволосая женщина, заправив под платок выбившиеся пряди, вздохнув, пожевала губами, устроилась поудобнее и уже в следующую минуту спала так, будто и не говорила ничего.
И тут Акулина под общее посапывание и причмокивание поняла, что нет сил не то, что где соломки подыскать подстелить, а хоть падай, где стоишь. Она села на пол с краю, возле спящих на соломе. Разулась, поверх обувки положила узелок - вместо подушки. Скрутилась в маленький комочек и, прижавшись спиной к одной из спящих, попыталась уснуть. Голова была тяжелой, гудели натруженные ноги, а сон всё не брал. В голове всплывали картины прошедшего дня. Но самое главное, что не давало покою её душе - это мысль о том, что где-то, совсем недалеко, воюет Тимофей. "Може, бог дасть свидеться". С этой мыслью сон накрыл маленькую фигурку. Ночь продолжалась и солдаты трудового фронта спали.
Ещё деревенские петухи не прокричали, а над речкой серой ватой стлался туман, когда в комнату, чуть скрипнув дверью, вошел сержант.
- Девоньки, подъём, - было в этих коротких, негромко сказанных словах что-то такое, что женщины на нарах зашевелились и, перебрасываясь редкими словами, будто и не спали тяжелым усталым сном, стали торопливо собираться.
- Сбирайтесь. Новенькая - подь сюда.
Акулина, уже успевшая обуться, подошла к столу, возле которого на единственном стуле и сидел сержант.
- Дай-ка гляну твою обувку.
- Да ты не стесняйся, он нам тут и за отца родного, и за начальство строгое, и за попа, токмо вот мужа никому заместить не желает, - все та же рыжеволосая баба легонько подтолкнула Акулину к столу.
- Болоболка ты, Марья. Однако баба справная, - говоря всё это, он, наклонившись, внимательно рассматривал обувку Акулины.
- У нас тут сухие, да не стертые ноги - самое главное. С кровавыми мозолями много траншею не нароешь. Да и с простудой свалишься - тоже не работник.
Удовлетворившись осмотром обувки Акулины поднял глаза: "С лопатой?"
- Как председатель велел. - Акулина протянула перед собой черенок лопаты, которую на ночь оставила у дверной притолоки.
Сержант поводил натруженной ладонью по черенку: "Годится".
Отполированный за картофельную копку черенок - хорошо помнил Акулинины руки.
- Идешь в ряд вместо убывшей. На месте всё сама увидишь.
- Становись.
Акулина вздрогнула и не сразу поняла - в чём дело. Но, женщины быстро выстроились, как потом узнала Акулина, в том порядке как работали. Одна из них потянула её за рукав: "Сюды тебе".
Сержант молча, серьёзно оглядывая каждую, обошел всех.
- Предупреждаю - немец рядом. Так что кому по нужде приспичит - никакого самовольства. Бегать куда указано. Обед сегодня будет. Обещали солдатскую кухню прислать.
Женщины ободрительно переговариваясь, направились к выходу.
Сразу за оградой последнего деревенского дома Акулина увидела извилистую траншею, которая одним концом упиралась в березовую колку, а другим - вплотную подходила к какой-то старой деревянной сараюшке. Перед траншеей возвышался земляной вал. Подойдя ближе, Акулина увидела, что траншея местами совсем мелкая, а местами - её с головой скроет. Перед этой траншеей также виднелись какие-то земляные сооружения. В этот момент небо озарил пробившийся сквозь туман луч восходящего солнца. В березовом колке звонко защебетала какая-то птаха. И тут же, перекрывая птичий щебет и тихие звуки раннего утра, что-то жутко ухнуло, потом ещё, ещё…
Кто-то громко взвизгнул. Двое кинулись к сержанту: "Убьют тута, как бог свят, убьют!" Остальные молча спрыгнули в траншею.
- Поясняю для новеньких, - сержант сделал паузу, пережидая разрыв, - сюда снаряды не долетают. Но на случай какого шального - сидеть в окопе и не высовываться всё время обстрела. Ясно?
Акулина стояла как вкопанная - где-то там, под этими жуткими разрывами, под пулями, в такой же холодной и мокрой траншее был сейчас её Тимофей.
- Господи, спаси и помилуй раба твоего Тимофея, Господи спаси и помилуй…
Акулина молча спустилась в траншею и начала копать. Мокрая земля тяжелыми комьями липла к лопате.
"Землица, сколько её Тимофей перепахал, она должна помочь, спасти его в страшную минуту," - мысли Акулины постепенно стали успокаиваться и она, продолжая выкидывать на бруствер тяжелые комья мокрой земли, повернула голову к соседке:
- В рост надо рыть, може наших мужиков спасаем. Да хучь и чужих. Може и наших кто побережет, - но соседка не очень-то махала лопатой.
- Не зыркай на меня. Я тута вторую неделю. Надорвалась вся. Что спина, что низ живота, поди уж и не видать мне деток.
- Не жалься, Мотька! Не вернутся мужики живыми, от святого духа щёль, родишь? Соседка по другую руку от Акулины воткнула лопату в землю и облокотилась на черенок подбородком, отдыхая.
- Бабоньки, бабоньки, перекур объявлю всем. Вместях отдыхать будем, - сержант стоял крайним и вместе со всеми орудовал лопатой. И только тут Акулина заметила, что в том месте на галифе, где должно быть колено расползалось бурое пятно. Она распрямилась, выгнула занемевшие шею и плечи, глубоко вздохнула и как у себя на картошке продолжала копать. Пот заливал глаза. Спины она уже не чувствовала. А сержант все не объявлял перекур.
- Иван Федорович, очумел, щёль? Побойся бога.
- Бабоньки, рядом долбють, слыш - автоматные очереди доносятся. Негде будет мужикам зацепиться. Войдут немцы в деревню. Попробуй их оттуль выкурить.
Какое-то время все копали молча. Потом услыхали какое-то чавканье по проселку.
- Перекур! Девоньки, милые, кухня солдатская, и запах, чуете, каша - в ней вся сила наша.
Женщины выбрались из траншеи, кто платком, кто подолом вытирая потное лицо.
Возница, пожилой солдат, по форме которого ни одна разведка мира не определила бы, к какому роду войск он принадлежит, таким разнокалиберным всё на нём было, остановил лошадь и прокричал: "Подходить со своей посудой и по одному разу".
Все засуетились, доставая из котомок чашки да ложки. Акулина тоже встала в очередь. Есть хотелось так, что, казалось, живот к спине подвело.
Раздав всем по черпаку каши, возница собрался уезжать.
- Бабы, а начальство-то наше где? Не емши останется. В рощу-то ему бежать не с чего, вроде, - Акулина посмотрела по сторонам.
- Есть чего ему в роще делать. Раненый он, а щеб повязку поправить - надо портки сымать. Вот он от нас и хорониться, - Мотька облизала ложку. Положила в чашку. Подошла к вознице. - На двоих.
- Кому ж энто? Не слепой покель. Всех отоварил, - возница стал пристраивать черпак, собираясь уехать.
- Не слепой, да глупый. Солдат тут нами командует. Раненый он. Ложь, говорю, на двоих.
- Ну, дак так бы и сказали, - в чашку шлепнулись две порции каши. И по дорожной грязи опять зачавкали колеса полевой кухни.
К исходу дня все копали молча. Сил не было ни на что.
- Всё, бабоньки, айда домой.
- Счас бы в баньку, - Акулина вспомнила, как после копки картошки банька её спасала.
- Кто ж нам её приготовил?
- Нас вон какая орава. Уж по ведру воды принесем. Баня парит, баня правит, - Акулина шла заложив руку за спину, чуть ссутулившись, да и другим товаркам было не лучше.
Как-то все засуетились, сами не заметили, как и воду натаскали, и дров добыли, и натопили, и веничек, как положено, березовый замочен в ушате был.
- Так, бабоньки, первым идёть Иван Федорович, - и хоть никто не возражал, Марья воинственно окинула всех взглядом.
- Покель он в бане, портки бы его простирнуть, на печь сушить положить, а то от крови да мокрой земли совсем заскорузли, - Акулина достала сменную рубаху, примерилась и оторвала подол.
- Боязно мне, но може кто посмелее - повязку-то ему поменяет, а я покель портки на речке простирну, - и Акулина протянула оторванный подол.
- Давай ужо, - Мотька вздохнула, глянула на дверь баньки и, немного приоткрыв, крикнула в дверь - Иван Федорович, ты как помоешься, сразу не одевайся, а так накинься чем, взайду рану перевяжу.
- Да ежели есть какая тряпица, то сам я, сам.
- Не тяни, сам всех до свету подымешь.
В эту ночь уснули не сразу, и негромкий шелест женских разговоров висел в бывшем правлении до тех пор, пока все не помылись. Но усталость взяла своё. Ещё луна не успела подняться в небо, как сонное дыхание заполонило комнату
Утро следующего дня было таким же сырым и туманным, как и все предыдущие. Накрапывал дождь. К будущим окопам подошли молча. Было видно, что работа в этом месте подходит к концу.
- Девоньки, могёт докопаем, да хучь на день другой домой отпустят? - молодая, красивая девка Настасья с тоской смотрела на свои ноги в остатках размокшей старой пары ботинок.
- Чегой-то тихо, - Мотька покрутила головой, будто старясь чего-то услышать. Все уже привыкли к близкой канонаде, начинавшейся с рассветом каждое утро.
- Всё, бабоньки, заканчиваем здесь и передислокация.
- Никак опять отступаем?
- Нет, забавы ради убиваемся тут.
- Разговорчики, живо все в траншею!
Акулина привычно махала лопатой, стараясь размять спину, руки и ноги. Краем глаза, распрямляясь, поглядывала на товарок. Но что-то в привычной картине было не так. Акулина распрямилась, окинула всех взглядом и увидела, новенькая, только вчера пришедшая молодая женщина, машет почти пустой лопатой. Подхватит небольшой комок земли, не спеша выбросит наверх и опять тоже.
- Это ще же? Никак самая хитрая выискалась? - Марья уже пробиралась по траншее к новенькой.
- А чего пупы надрывать? Все одно немцы тута будуть! - взвизгнула новенькая.
- Опреж немцев нашим мужикам тута биться. Може мужей, да братьев своих от смерти спасем. Дура! - Марья со злости плюнула.
- А нету у меня ни мужа, ни брата. А тапереча, думаю, апосля такой работы уже и дитев не видать, - бросив лопату наверх, она вылезла на бруствер.
- Дура и есть дура. Под суд захотела? Мобилизованная ты. И значит судить тебя будуть по законам военного времени, - Иван Федорович говорил спокойно.
- А мне все одно кака власть. Никуды не пойду. Коровам хвосты крутить, да дитев рожать, хучь при какой власти - бабья участь.
- Да у немцев в Германии своих баб пруд пруди. А тебя, дуру, используют, да опосля пристрелят. Не ты первая, плохо что и не последняя, выискалась. Думаешь - умнее других?! Накось - выкусь! - и Мотька сунула ей в лицо фигу.
- Прекратить разговорчики. Уходить нам отсель до обеда, ежели хотите солдатской кухней попользоваться. Потому как ждать нас она будет за Выселками сразу после полудня. Там и новую дислокацию получим, - и Иван Федорович продолжил орудовать лопатой.
К ночи этого же дня уставшие и вымотавшиеся до предела, промокшие и продрогшие женщины добрались до нового места дислокации.
Разместились в пустом, видать давно заброшенном доме. Но рады были и старой развалюхе с печкой.
- Всем разуваться и сушить обувь. А то тут к утру форменный лазарет будет, - Иван Федорович сидел на корточках у входа, и было видно, что не уйдет, пока все обувку на просушку не поставят. Опасался он не зря, женщины просто валились с ног от усталости.
- Ты глянь-ка, глянь, а матушки мои… - Марья стояла возле новенькой и, не понять - толи с сочувствием, то ли с раздражением, рассматривала её ноги. Зрелище и впрямь было аховым. Не ступни, а сплошной кровавый мозоль.
Та сидела на полу молча обхватив руками колени.
- У-у-у, и за что ж меня бог покарал вами - бабами… - Иван Федорович присел рядом с ней.
- И чего ты молчала? За время-то до такого не допустили бы.
- Скажешь вам чего. Токмо и слышишь, дура, да престрелють. Всё одно сочли бы нарочно.
- Ну, энтого уже не переделаешь. Значит, завтра остаешься по хозяйству. Баня, порядок в хате, кипяток. Опять же, ежели картохи у местных раздобудешь - сваришь. Всё. Отбой, бабоньки.
Дни, как вода из горсти, утекали одинаково тяжелые. Шли медленно, а проходили быстро. Траншеи, окопы, землянки… Сколь их выкопала Акулина, давно уж считать перестала.