Первое деяние Саула в царском чине - сокрушение аммонитян, осадивших Иавис Галаадский, - стало высшим его достижением, и ничто в последующей его жизни с этим деянием на сравнилось, не считая того, как он с этой жизнью покончил: по одному из отчетов, он пал на меч свой после битвы на Гелвуе, когда понял, что очень изранен стрелами и бежать не сможет, а оруженосец, сильно испуганный, отказался его заколоть, прежде чем явятся филистимляне, чтобы поиздеваться над ним. Оруженосец, увидев, что Саул умер, и сам пал на меч свой и умер с ним. Нечто подобное случилось с Брутом при Филиппах, не правда ли? И с Марком Антонием после Актиума, если верить этому щипачу, Уильяму Шекспиру, который и у Плутарха тянул, не только у меня с Саулом. Что не мешает кому ни попадя именовать его бардом Эйвонским. Тоже мне бард. И вот с этим-то меня пытаются сравнивать? В мое время бард вроде него катал бы тесто для оладий на улице пекарей в Иерусалиме или караулил полотно, подсыхающее на поле сукновалов. Попробовал бы этот мой соперник написать порядочную книгу вместо гуляша из пятиактных пьес с идиотскими сюжетами, набитых еще не остывшими трупами, наполненных неистовыми звуками и совершенно бессмысленных. Но погодите. Погодите. Рано или поздно они еще присудят ему Нобелевскую премию по литературе. А в мою честь даже книги в Библии не назовут, разве что я сам ее перепишу от начала и до конца, - да только где я возьму столько времени? Между тем ничтожествам вроде Авдия, Неемии, Софонии, Аввакума и Захарии посвятили по книге каждому. Поверьте мне, важно не что ты знаешь, важно - кого. Что ж, слава - участь тех, чьи мысли чисты, так что я надежд не теряю. Как бы там ни было, Саул умер возвышенно - глупо, но возвышенно, - а я с невиданным мастерством и велеречивостью воздал ему должное в моей знаменитой элегии. Я обошелся с ним лучше, чем он со мной. Я его обессмертил. Да и стоило ли мне наводить критику? Добро людей переживает, меж тем как зло хоронят вместе с ними. Пусть будет так и с Саулом, решил я и не стал упоминать ни о том, сколько священников поубивал этот чертов психопат, ни о приступах помешательства, во время которых он принимался пророчествовать.
Когда я в ту волшебную ночь набрался храбрости, чтобы осторожно упомянуть о фантастическом эпизоде с пророками, про который все мы столько слышали, Саул бросил на меня косой взгляд.
- Я и поныне не понимаю, что на меня тогда накатило. - Он горестно покачал головой, с сокрушением подтверждая, что разговоры насчет эпилептических припадков религиозности, коим он был подвержен, не лишены оснований. - До того со мной ничего подобного не случалось.
После того случилось еще разок, когда он, точно обезумелый, гонялся за мной и едва не поймал меня в Навафе, что в Раме, куда я бежал с Самуилом, в последнюю минуту выскочив из окна моей спальни и оставшись, по выражению Иова, только с кожей около зубов моих. Дальнейшее выглядело чудом. Именно в тот миг, когда мы распрощались со всякой надеждой ускользнуть от Саула, на него вдруг снова напала неодолимая тяга пророчествовать. И снял он одежды свои, и весь тот день и всю ночь провалялся, голый и беспамятный. Спятил? Это уж вы мне скажите. Очнувшись поутру, он обнаружил, что решимость его ослабла, и, поджав хвост, возвратился в дом свой в Гиве, дабы попытаться проникнуть мыслью в загадку религиозного экстаза, который одолел его, лишив всяких надежд. Фрейд со товарищи могли бы растолковать это валяние в обмороке да еще голышом - и скорее всего наврали бы.
Как и предрек Самуил при первом их знакомстве столь страшившемуся будущего Саулу, он, Саул, встретил сонм пророков, сходивших с высоты, и пред ними псалтирь, и тимпан, и свирель, и гусли. И как велел ему Самуил, Саул стал пророчествовать с ними, и нашел на него Дух Господень, и он сделался иным человеком.
- А что со мною после того приключилось, я, по правде, и сказать не могу.
Когда он снова начал соображать, что к чему, то обнаружил себя лежащим у подножья холма в окружении небольшой толпы зевак, привлеченных необычайным зрелищем. Он чувствовал себя униженным и не вполне понимал, в какую сторону ему теперь идти.
- Это самое страшное воспоминание за всю мою жизнь.
Лишь по издевательским замечаниям глазевших на него людей и смог он восстановить случившееся и узнать, что изображал за компанию с фанатическими энтузиастами дервиша, орал мантры, распевал про Хари Кришну, содрал с себя одежды, и скатился со всей честной компанией по склону холма, и валялся, точно сор, в пыли, пуская изо рта пену и судорожно дергаясь в оргиастическом остервенении.
- Подбородок мой был еще мокр от слюны. Я не понимал, куда мне идти, чтобы отыскать плащ мой и прикрыть наготу. В жизни не было мне так стыдно.
Разумеется, соседи, с трудом поверившие глазам своим, изумились, увидев Саула в таком состоянии, однако признали в нем сына Кисова. И уж совсем он расстроился, услышав, как соседи вполголоса перебрасываются насмешливой фразочкой, сама легкость повторения которой способна преобразить случайно прозвучавшие в разговоре слова в надоедливую поговорку.
- Неужели и Саул во пророках? - слышал он столько раз, что и сосчитать невозможно.
- Ну и что? Во пророках, так во пророках.
- Разве не может быть Саул во пророках?
- Саул не может быть во пророках?
- Да куда этому Саулу во пророки?
- Иди сам посмотри.
- Таки я собственными глазами видел Саула во пророках.
Удивительно ли, что столь многие не пожелали потом признать Саула, сына Кисова, царем?
- А у меня и без того забот хватало. В конце концов, я был всего лишь сыном Киса, из вениамитян, одного из меньших колен Израилевых, и племя мое было малейшим между всеми племенами колена Вениаминова. Что я знал об управлении, о религии, о военном деле?
Грязные дети Вааловы, так назвал Самуил людей, которые отвергли Саула, потому что не видели, как может спасти их такой человек. Они презрели Саула и не поднесли ему даров, а Самуил ушел домой в Гиву и сидел там тише воды, ниже травы, пока аммонитяне не пришли и не встали лагерем под Иависом Галаадским.
- Это и стало моим шансом, - сказал Саул.
- Как Голиаф - моим, - не удержался, чтобы не напомнить, я.
Саул продолжал, не удостоив меня мимолетной благодарности, на которую я набивался:
- Наас Аммонитянин вышел из пустыни и осадил город, и все жители Иависа готовы были сдаться и служить ему и молили о мире. В качестве условия заключения мира Наас пожелал выколоть каждому из них правый глаз. Требование, на мой взгляд, не столь уж и непосильное.
- Да, я тоже увидел в нем признак слабости, - согласился Саул. - Вот я и взял пару волов, и рассек их на части, и послал во все пределы Израильские чрез послов, объявляя, что так будет поступлено с волами того, кто не пойдет вслед меня и Самуила.
Лично мне его поступок представляется скорее удачным драматическим ходом, нежели серьезной угрозой, и однако же страх Господень напал на людей, и выступили все, как один человек. Разделив народ свой на три отряда, Саул вторгся в середину стана во время утренней стражи и разил аммонитян до дневного зноя. И уцелевшие рассеялись так, что не осталось из них двоих вместе. Славная была победа.
- Когда я рос в Вифлееме, - застенчиво признался я, - мы часто играли в войну и больше всего любили играть в Саула, поражающего Нааса под Иависом Галаадским. Особенно нравилось нам рассекать волов на части.
- И какую же роль играл ты? - быстро спросил Саул, уставясь на меня цепким взглядом.
Меня пронизала мгновенная дрожь.
- Изображать врага никто из нас не хотел.
- А тебя никогда не посещало желание сыграть одного из волов? - Как ни странно, он не шутил.
- Каждый из нас стремился сыграть роль царя.
- Ты и поныне стремишься к ней?
Тут уж в воздухе безошибочно запахло опасностью.
- Каждый из нас хотел играть роль героя, господин мой, - ответил я со всей тактичностью, какую смог изобразить. - Нашего героя Саула, великого человека, которого весь народ поставил царем пред Господом в Галгале, потому что он собрал армию и спас Иавис, и весь народ радовался пред ним радостью великой.
Лесть моя обезоружила Саула, я увидел, как смягчаются его черты, как исчезают признаки настороженности. А после, снова принялся рассказывать он, все у него пошло под откос. Внушительную победу над филистимлянами, одержанную им при Михмасе, омрачила ссора с Самуилом по поводу жертвоприношения и упорное сопротивление, которое оказали ему после битвы слуги его, не позволившие, чтобы и волос пал с головы Ионафана на землю, между тем как Саул желал его смерти. Успех в сражении с амаликитянами привел ко второй ссоре с Самуилом и к окончательному разрыву их отношений.
- А что я должен был делать, когда Самуил не явился перед битвой в Михмас, чтобы принести жертвы? - громко вопросил Саул, сызнова охваченный недоумением, коего ему так и не удалось для себя прояснить. - Кто тут повинен - я или он? Он запаздывал, а воины мои вострепетали, видя, как филистимляне возрастают в числе. Ударь мы сразу, мы бы легко опрокинули их. А Самуила все не было. Я пришел туда с армией, рвавшейся в бой, и вот, ей пришлось смотреть, как филистимлян собирается все больше и больше, с колесницами и наездниками, так что скоро стало казаться, будто их там, что песка на морском берегу. Самуила же не было и не было. Когда народ Израиля понял, как он стеснен, он, натурально, расстроился и начал разбегаться от меня и укрываться в пещерах, и в ущельях, и между скалами, и в башнях, и во рвах. А некоторые из моих евреев переправились за Иордан в страну Гадову и Галаадскую. Мы же не имеем права сражаться, пока не вознесем к Господу мольбы в виде всесожжений. А без Самуила мы жертв принести не могли. Но Самуила все не было, не было, не было. Когда семь назначенных им дней миновали, а он так и не появился, я в конце концов сам вознес всесожжения. И стоило мне закончить, глядь, Самуил уже тут как тут. И он сказал мне, что худо поступил я и что теперь не устоять царствованию моему; теперь Господь найдет Себе мужа по сердцу Своему и повелит ему быть вождем народа моего вместо меня. "Так быстро? - воскликнул я. - Еще и жертва всесожжения не остыла!" А Самуил ответил: "Да ведь Он и мир сотворил всего за семь дней".
- За шесть, - не утерпел я, чтобы не влезть с поправкой.
- Вот именно. - Саул коротко кивнул головой. - Самуил, как сам ты видишь, тоже не безупречен. И я считаю, что его вина по крайней мере не меньше моей. Но с Богом ведь не поторгуешься. От меня ожидали победы, так? Ладно, я победил - без Самуила и, может быть, даже без Бога. А после этой великой победы начались неприятности с сыном моим, Ионафаном. Надеюсь, тебе никогда не придется столько натерпеться от твоих детей, сколько я от моих натерпелся. Ты, наверное, знаешь, как в тот раз подвел меня Ионафан?
- Подвел? - воскликнул я, разинув от удивления рот.
- Ты разве не слышал?
- Это когда он меда наелся, что ли?
- После того как я запретил вкушать хлеб до вечера. И проклял Богом того, кто сделает это.
- Ты думаешь, Бог ждал от тебя, что ты убьешь собственного сына за то, что он вкусил немного меда?
- А ты думаешь, не ждал? Когда я в тот день устроил жертвенник Господу и вопросил у Него, идти ли мне в погоню за филистимлянами, я не получил от Него ответа, никакого. Тут-то я и понял, что кто-то совершил неправое дело.
- Разве Ионафан знал о твоем запрете?
- Разумеется знал, - поспешил ответить Саул и соврал. - Я же не держал его в секрете. Что оставалось мне делать, когда я открыл его грех?
- Спросить совета у Бога, - подсказал я.
- Спросить совета у Бога, - повторил Саул и бросил на меня исполненный жалости взгляд. - Толку-то? Бог мне ничего не сказал. Бог мне с тех самых пор не отвечает.
- И ты винишь в этом Ионафана?
- Так ведь я его не убил, не правда ли?
А после и Самуил перестал приходить, чтобы увидеться с ним, - вслед за тем, как сделал Саулу выговор за его действия после одержанной над амаликитянами победы. То, что Саул взял царя Агага в заложники ради выкупа, а лучший скот его сохранил в виде добычи, вместо того чтобы всех их предать мечу, как ему было велено, стало лишь вторым или третьим его проступком - единственным актом неподчинения, однако Самуилу хватило и этого, чтобы покинуть его навсегда и Бога с собой увести.
- Он сказал, что это последняя соломинка, - мрачно продолжал Саул. - Он изрубил Агага в куски и ушел в дом свой в Раме. Сказав напоследок, что Господь отторг от меня царство.
- Всего за одно непослушание? - громко посочувствовал я.
- Да Он и Адаму не дал второго шанса.
- Адам сам разговаривал с Богом. А тебе пришлось положиться на слова Самуила.
- Так ведь это Самуил повелел мне стать царем.
- Ну, в этом случае и я бы ему поверил.
С минуту Саул размышлял в молчании, а затем повернулся, чтобы взглянуть мне в лицо.
- Слышал ли ты слово Божие, Давид?
- Не понимаю, о чем ты? - Ответ мой был осторожен, его вопрос - коварен.
- Бог когда-нибудь говорил с тобой?
- Если и говорил, я не заметил. - На сей раз я сказал чистую правду.
- А что происходит, когда ты приносишь жертву? - спросил Саул.
- Да я их и не приношу.
- А знаешь ли ты, что происходит, когда я приношу их? Ничего. Мясо не сгорает, жир почти не тает.
- Может, огонь следует разжигать погорячей, - предположил я, - или мясо брать получше?
Он оставил мои рекомендации без внимания.
- Я не получаю знамений, не получаю совета. Бог просто не отвечает мне больше.
- Быть может, Бог умер.
- Как может Бог умереть?
- А разве не может?
- Если Бог умер, почему мне так плохо?
- Сходи к Самуилу, - посоветовал я, - или к священникам.
- Я не верю священникам, они все заодно с Самуилом.
Самуил же отверг его в присутствии старейшин. Самуил, как потом оказалось, так больше ни разу и не пришел повидаться с Саулом, до самой ночи перед Сауловой смертью. Да и тогда явился лишь дух Самуила, вызванный волшебницей Аэндорской.
- Я думал, он хочет, чтобы я стал царем, - пустился теоретизировать Саул, - но он хотел сам быть правителем. Покидая меня, он сказал, что Господь отдал царство ближнему моему, лучшему меня. - Саул, нахмуря чело, внимательно вгляделся в мое лицо. - Давид, это ты был тем ближним, про которого он говорил?
Я ответил, исполнившись страха:
- Мне не дано этого знать, господин мой. Меня же там не было…
- Давид, Давид, - нетерпеливо прервал он меня, - я ныне оставил свирепство. Гнева нет больше во мне. Я люблю тебя, как моих сыновей. Самуил содеял тебя царем?
- Один только Бог может содеять человека царем, - ответил я.
- А если Бог умер?
Тут-то он меня и поймал.
- Тогда один Самуил.
- Мы знаем, он ходил в Вифлеем, - сказал Саул. - Он пошел туда с рыжей телицей на вервии, чтобы принести ее в жертву, так он сказал. Мы знаем, что он остановился в доме отца твоего, а дальше не пошел, и знаем, что он послал за тобою туда, где ты пас в то время овец. И назад он вернулся с телицей. Давид, Давид, содеял ли тебя царем Самуил?
Дальше выкручиваться было бессмысленно.
- Он помазал елеем лицо мое, - ответил я, - и сказал, что Бог усмотрел во мне царя. Но в Вифлееме вечно происходит что-нибудь в этом роде. Есть люди, которые уверяют, будто все это как-то связано с водой, которую мы там пьем.
- И ты строил с ним козни против меня? - спросил Саул. - О чем еще говорили вы с ним с той поры?
- О нет, господин мой, с тех пор я и не видел его, и не слышал, - честно признался я. - Он не открыл мне, как и когда я стану царем. И козней я никаких не строил. Я желал лишь служить тебе с того самого дня, в который я убил Голиафа.
- Голиафа? - Саул недоуменно воззрился на меня.
- Филистимского великана, - напомнил я. Меня начинало уже отчасти нервировать то обстоятельство, что никто, кроме меня, похоже, не вспоминает больше, как я при помощи одной лишь пращи убил в тот день ужасного воина.
- Какого филистимского великана? - спросил Саул.
- Того, которого я прикончил в тот день в долине дуба камнем из пращи. Тогда ты и принял меня на службу, и я стал подвергать опасности душу свою, чтобы поразить филистимлян, и хранил тебя с тех самых пор. Ты разве не помнишь?
- За собственную мою жизнь я не страшусь, - сказал Саул, так мне и не ответив. - В конце концов, Давид, смертью мы обязаны Богу, и тому, кто умрет в этом году, нечего бояться в следующем. Но для того, чтобы ты стал царем после меня, придется и Ионафану, и другим моим сыновьям сойти в могилу вместе со мной. Род мой и имя мое должны будут умереть между братьями моими.
- Молю тебя, господин мой, да не будет отныне спора между мной и тобой, - попросил я его. - Неужто ты веришь, что я пожелаю когда-нибудь зла сыну твоему Ионафану, душа которого прилепилась к душе моей и который всюду рассказывает, что полюбил меня, как свою душу?
- Да, это я от него слышал. - Саул, чуть прищурясь, вгляделся в меня, а затем требовательно спросил: - А что он хочет этим сказать?
- Что мы с ним близкие друзья, - поспешно ответил я.
- И все?
- Конечно.
- Тогда почему он так прямо и не говорит?
- Ему временами нравится говорить красиво, - объяснил я.
- Тебе тоже, - сказал Саул. - Терпеть не могу поэзию. А вот музыка твоя мне по душе.
- И я обожаю петь для тебя, - с чувством признался я. - И клянусь, никогда не подниму я меча ни на тебя, ни на кого другого из дома твоего. И стану после тебя служить Ионафану.
Я тогда и вправду так думал.
Саул вздохнул.
- Да будет отныне мир навек между тобою и мной, - предложил он. Тогда-то он и обнял меня, тепло прижал к своей огромной груди с ласковой приязнью, от которой у меня перехватило дух. - Даю тебе нерушимое слово, что никогда больше не усомнюсь я в тебе и не стану искать твоей гибели. Давид, приходи поскорей поиграть для меня - может быть, в следующий раз, как я впаду в меланхолию.
- Ты только дай мне шанс! - радостно пообещал я. - А больше мне ничего и не нужно.
Я и вообразить не мог, как скоро Саул мне его даст.