3
Когда они стащили с него пижаму в безоконном полицейском фургоне и он увидел толстые, сильно вьющиеся тёмные волосы, покрывающие его бёдра, Саладин Чамча второй раз за ночь испытал потрясение; на сей раз, однако, он начал истерично хихикать, заражённый, возможно, непрекращающимся весельем своих похитителей. Эти три иммиграционных офицера были в особо приподнятом расположении духа, и особенно один из них - пучеглазый парень, чьё имя, как оказалось, было Штейн, - "рас-паковывавший" Саладина с весёлым криком: "Время открытий, Паки; давайте посмотрим, из чего ты сделан!" Красно-белые полосы протянулись от протестующего Чамчи, который полулежал на полу фургона, удерживаемый двумя парами крепких полисменов за обе руки и ботинком пятого констебля, твёрдо установленным на его груди, и чьи протесты потонули в общем радостном шуме. Его рожки продолжали бить, раскачиваясь из стороны в сторону, по неприкрытому ковриком полу или голеням полицейских (в этом последнем случае он получал справедливые оплеухи от, понятное дело, сердитых правоохранительных офицеров), и в итоге он находился в самом паршивом расположении духа, которое только мог припомнить. Однако, когда взгляд его падал на то, что находилось под позаимствованной в домике Розы пижамой, он не мог помешать этому нелепому хихиканью прорываться сквозь зубы.
Его ляжки стали необычайно широкими и мощными, а также непостижимо волосатыми. Ниже колена волосатость резко обрывалась, и ноги сужались в жесткие, костлявые, весьма тощие голени, завершающиеся парочкой лоснящихся раздвоенных копытец, какие можно найти у любого козлятушки-ребятушки. Саладин был также ошеломлён видом своего фаллоса, весьма выросшего и смущающе эрегированного: органа, который он с наибольшим трудом мог принять за собственный.
- Что же это такое? - посмеивался Новак - недавний "Шипучка" - и игриво пощипывал Саладиново хозяйство. - Быть может, ты хочешь кого-то из нас?
После чего "стонущий" иммиграционный офицер, Джо Бруно, шлёпнул Чамчу по бедру, обхватил Новака за рёбра и закричал:
- Что ты, дело не в этом! Кажись, мы добыли самого настоящего козла.
- Я добыл его, - крикнул Новак, когда его кулак невзначай впаялся в недавно увеличившиеся яички Саладина.
- Эй! Эй! - завыл Штейн со слезами на глазах. - Послушайте, так даже лучше… Не диво для такого грёбаного рогатика.
После чего все трое принялись непрестанно повторять "Добыли своего козла… рогатика…", падая друг другу на руки и восхищённо воя. Чамча хотел было заговорить, но побоялся, что обнаружит свой голос превратившимся в козлиное блеяние, и, к тому же, полицейский ботинок ещё сильнее придавил его грудь, что затруднило формулировку каких бы то ни было слов. Что наиболее озадачивало Чамчу, так это тот факт, что обстоятельство, поразившее его как в высшей степени изумительное и беспрецедентное - а именно его метаморфоза в это сверхъестественное существо - воспринимается другими как вполне банальная и знакомая ситуация, вовсе не потрясающая воображение.
"Это не Англия", - подумал он не в первый и не в последний раз. Как могло случиться такое, в конце концов; где во всей этой умеренной и отнюдь не сверхчувственной стране могло бы сыскаться место для такого полицейского фургона, в чьём интерьере подобные события могли бы найти правдоподобное объяснение? Он утвердился в убеждении, что действительно погиб при взрыве самолёта и что всё происходящее с ним теперь является некой формой послесмертия. Если причина крылась в этом, его прежнее отрицание Бессмертных выглядело бы весьма глупо.
Но где же, в таком случае, какие-нибудь признаки Высших Сущностей, хоть доброжелательных, хоть вредоносных? Почему в Чистилище, или в Аду, или что там это ещё за место, всё так похоже на Сассекс наград и фей, знакомый каждому школьнику?
Возможно, пришло ему в голову, он в самом деле не погиб в крушении "Бостана", но лежит тяжело больной в какой-нибудь больничной палате, мучимый бредовыми видениями? Он отверг это объяснение, прежде всего потому, что оно разрушало значение кое-какого ночного телефонного звонка и мужского голоса, который он пытался - безуспешно - забыть… Он почувствовал острое давление от пинка по рёбрам, болезненного и достаточно реалистичного, чтобы заставить усомниться в истинности всех этих галлюцинативных теорий. Он вернул своё внимание к действительности, к настоящему, включающему закрытый полицейский фургон (в котором находились три представителя иммиграционных властей и пятеро полицейских), ставший теперь - во всяком случае, на данный момент - всей вселенной, которая у него осталась. Это была вселенная страха.
Новак и остальное сбросили, наконец, своё счастливое настроение.
- Животное, - проклинал его Штейн, нанося серию ударов, и Бруно присоединился к нему:
- Так и есть. Нельзя ожидать, что животные будут соблюдать цивилизованные стандарты. Ведь так?
И Новак уцепился за нить:
- Мы говорим сейчас о грёбаной личной гигиене, ты, мелкая трахухоль.
Чамча был озадачен. Тут он заметил, что на полу "чёрного воронка" появилось большое количество мягких шарообразных предметов. Он почувствовал себя поглощённым горечью и позором. Казалось, что даже его естественные процессы стали теперь козлиными. Это оскорбительно! Он был - и ушёл в этом довольно далеко - умным человеком! Такая деградация могла бы подойти какой-нибудь деревенской шушере из Силхета или магазина велозапчастей Гуджранвалы, но он был сделан из другого теста!
- Мои дорогие друзья, - начал он, пытаясь придать своему голосу властный тон, что было достаточно затруднительно выполнить из этого недостойного положения на спине с широко расставленными копытными ногами и мягкими катышками собственных экскрементов вокруг, - мои дорогие друзья, вам следует признать свою ошибку прежде, чем станет слишком поздно.
Новак приставил ладонь к уху.
- Что это? Что это за шум? - спросил он, оглядываясь вокруг, и Штейн произнёс:
- Скажите же.
- Вот что это был за звук, - вызвался Джо Бруно и, сложив ладони рупором, проревел: - Мее-её-её!
Тут все трое расхохотались снова, так что у Саладина не осталось никакого средства для общения, независимо от того, просто издевались ли они над ним или же его голосовые связки действительно подверглись этому недугу, ибо он боялся, что эта ужасная демоничность неожиданно уничтожит его. Он снова задрожал. Ночь была чрезвычайно холодной.
Офицер Штейн, казавшийся лидером троицы или, по крайней мере, primus inter pares, резко вернулся к предмету круглых катышков, рассыпавшихся по полу фургона.
- В этой стране, - проинформировал он Саладина, - мы сами устраняем свои безобразия.
Полицейские перестали удерживать его и рывком подняли на колени.
- Верно, - заметил Новак, - убери это.
Джо Бруно положил свою большую ладонь Чамче на шею и подтолкнул его голову вниз к загаженному шариками полу.
- Пошёл, - произнёс он театрально. - Чем раньше начнёшь, тем раньше покончишь с этим.
*
Даже когда он выполнял (не имея иного выбора) самый последний и основной ритуал своего нечаянного позора, - или, выражаясь иными словами, когда обстоятельства его чудесно спасённой жизни стали более инфернальными и чудовищными, чем когда-либо, - Саладин Чамча начал замечать, что эти три офицера иммиграционной службы выглядят и действуют теперь не столь странно, как раньше. Прежде всего, они перестали напоминать друг друга в малейших деталях. Офицер Штейн, которого его коллеги именовали "Мак" или "Джок", оказался высоким, рослым человеком с горбинкой на толстом носу; его акцент, как теперь выяснялось, был преувеличенно шотландским.
- Приобретайте билетики, - одобрительно заметил он, глядя на трагически чавкающего Чамчу. - Настоящий актёр, не правда ли? Я пристрастен в наблюдении за действиями подопечных мужчин.
Это наблюдение побудило офицера Новака - то бишь "Кима" (тревожно-бледное, аскетически сухое лицо которого напоминало средневековую икону и хмуро свидетельствовало о неких глубоких внутренних муках) - пуститься в короткое разглагольствование о своих любимых телевизионных мыльнооперных звёздах и ведущих гейм-шоу, тогда как офицер Бруно, побивший Чамчу за сотворённую им прелестную неожиданность (его лоснящиеся от стильного геля волосы зачёсаны на прямой пробор, а белокурая бородка контрастирует с более тёмными волосами на голове), - Бруно, самый молодой из троицы, похотливо произнёс: а что до подопечных девчонок, так это уже моя игра. Этот новый поворот беседы привёл всех троих к той манере полузавершённых анекдотов, что чревата предложениями особого рода, но когда пятеро полицейских попытались присоединяться, они вспомнили о рангах, став строгими и поставив констеблей на место.
- Маленькие детки, - пожурил их мистер Штейн, - ваше дело смотреть - не подслушивать.
К этому времени Чамча яростно давился своей пищей, сдерживая рвоту и зная, что такая оплошность лишь продлит его страдания. Он ползал по полу фургона, разыскивая шарики своей пытки, катающиеся из стороны в сторону, и полисмены, нуждающиеся в выходе из фрустрации, порождённой упрёком иммиграционных офицеров, принялись жестоко измываться над Саладином, выдёргивая волосы из его задницы, дабы увеличить и его смущение, и его смятение. Затем пятеро полицейских нагло запустили свою собственную версию беседы представителей иммиграционных властей и принялись анализировать достоинства всевозможных кинозвёзд, игроков в дартс, профессиональных борцов и так далее; но, наткнувшись на придурковатый юмор высокомерного "Джока" Штейна, они оказались неспособны поддержать абстрактный и интеллектуальный тон своих старших и опустились до ссоры о сравнительных достоинствах Тоттенхем Хотспур - команды-дублёра начала шестидесятых - и нынешней могущественной сборной Ливерпуля, - в которой ливерпульские болельщики разозлили фэнов Спуров утверждением, что великий Дэнни Бленчфлор был игроком-"роскошью", сливочной пенкой, белым цветочком по имени, голубой незабудочкой по характеру; после чего оскорблённая сторона с криком отвечала, что ливерпульские болельщики сами - пидоры, банда Спуров могла бы послать их подальше со связанными за спиной руками. Разумеется, все констебли были знакомы с приёмами футбольных хулиганов, проведя множество суббот за их спинами на играх и рассмотрев сверху донизу зрителей всех стадионов страны, и когда дискуссия накалилась, они возжелали продемонстрировать своим противостоящим коллегам, что такое "раздиралка", "яичница", "файерплей" и тому подобное. Фракции в гневе вперили глаза друг в друга, а затем, как по команде, обратили свои пристальные взоры к персоне Саладина Чамчи.
Итак, гвалт в фургончике становился всё громче и громче, - и, по правде говоря, в этом была частичная вина Чамчи, начавшего визжать подобно свинье, - а молодые бобби били-колотили различные детали его анатомии, используя его как морскую свинку и предохранительный клапан и оставаясь, несмотря на возбуждение, достаточно бдительными, чтобы ограничиваться ударами по наиболее мягким, наиболее мясистым деталям и минимизировать риск травм и ушибов; и когда Джок, Ким и Джой увидели, чем занимаются их подчинённые, они решили быть терпимыми, поскольку у ребят должна быть своя забава.
Кроме того, наблюдение этой беседы привело Штейна, Бруно и Новака к исследованию важных вопросов, и теперь, с торжеством на лицах и благоразумием в голосе, они заговорили о необходимости, в такие дни и годы, совершенствоваться в наблюдении, имея в виду не только "зрительство", но и "бдительность", и "наблюдательность". Констеблей юных опыт уместен чрезвычайно, декламировал Штейн: Следите за толпой - не за игрой.
- Вечная бдительность - вот цена "свободы", - провозгласил он.
- Ээк, - кряхтел Чамча, неспособный избежать перебивания. - Аарх, ууухх, ойоо.
*
Спустя некоторое время любопытство отделения перепало на Саладина. У того не оставалось уже ни идей о времени их путешествия на "воронке" в этой тяжкой утрате благодати, ни смелости в предположениях о близости конечного пункта назначения, несмотря на то, что шум в его ушах постепенно становился громче: эти призрачные бабушкины шаги, элёэн, дэоэн, Лондон. Удары, дождём льющиеся на него, воспринимались теперь мягкими, будто ласки любовницы; гротескное зрелище собственных телесных метаморфоз более не ужасало его; даже недавние шарики козьих экскрементов не смогли взбудоражить его оскорблённый желудок. Замерев, он погрузился в свой крохотный мирок, пытаясь стать всё меньше и меньше и надеясь, что в конечном итоге ему удастся исчезнуть совсем и таким путём восстановить утраченную свободу.
Разговор о методах наблюдения воссоединил иммиграционных офицеров и полисменов, исцеляя разрыв, причинённый словами пуританского порицания Джока Штейна. Чамча, насекомое на полу фургона, слышал - словно через телефонный скремблер - далёкие голоса своих похитителей, охотно обсуждающих потребность в увеличении количества видеооборудования на общественных мероприятиях, выгоды от компьютеризированной информации и, что казалось полным противоречием, эффективность размещения особенно богатой смеси в кормушках полицейских лошадей в ночь перед большим матчем, поскольку лошадиные желудочные расстройства вели к потокам дерьма, льющимся на демонстрантов, что всегда призывало их к насилию, вот тогда-то мы можем действительно оказаться среди них, а это не так-то просто. Неспособный найти путь для соединения этой вселенной мыльных опер, спортновостей, плащей и кинжалов вместе в какое-либо распознаваемое целое, Чамча закрыл уши на весь этот трёп и слушал шаги в своей голове.
Тут в его сознании что-то щёлкнуло.
- Запросите Компьютер!
Трое иммиграционных офицеров и пятеро полицейских затихли, когда вонючая тварь уселась и заорала на них.
- Что это? - спросил самый молодой полицейский - один из сторонников Тоттнема, ибо случилось - невероятное. - Надавать ему, что ли, ещё пенделей?
- Моё имя - Салахуддин Чамчавала, профессиональный псевдоним - Саладин Чамча, - промямлил полукозел. - Я являюсь членом Гильдии Актёров, Ассоциации Автомобилистов и Гаррик-клуба. Регистрационный номер моего автомобиля - такитак. Запросите Компьютер. Пожалуйста.
- Что за козлячьи шуточки? - спросил один из ливерпульских болельщиков, но голос его тоже звучал неуверенно. - Взгляни на себя. Ты - грёбаный неотёсанный Паки. Сальный-кто? Что это ещё за имя для англичанииа?
Чамча обнаружил где-то в себе остатки гнева.
- А как же у них? - требовательно проговорил он, мотнув головой в сторону офицеров по делам иммигрантов. - Их имена, по-моему, тоже звучат не слишком по англо-саксонски.
На мгновение показалось, что сейчас они все набросятся на него и разорвут на части за такое безрассудство, но резкий череполикий офицер Новак всего лишь влепил ему несколько пощёчин, отвечая:
- Я - из Вэйбриджа, ты, манда. Обрати внимание: из Вэйбриджа, где обычно жили грёбаные битлы.
Штейн сказал:
- Лучше проверить его.
Через три с половиной минуты "воронок" остановился, и три иммиграционных офицера, пять констеблей и один полицейский водитель провели кризисную конференцию - что за прелестный рассол! - и Чамча отметил, что в своём новом настроении все девять стали выглядеть одинаково, демонстрируя равенство и идентичность своих опасений и напряжённости. А незадолго до этого он сообразил, что запрос Полицейского Национального Компьютера, который быстро идентифицировал бы его как британского подданного первого класса, не улучшит его положения, но создаст для него, если такое возможно, большую опасность, чем прежде.
- Мы можем сказать, - предложил один из девяти, - что он лежал без сознания на пляже.
- Не сработает, - поступил ответ, - из-за старой леди и второго чудика.
- Тогда он мешал аресту и оказал сопротивление и пострадал в последующей драке.
- Или старая кошёлка твердила га-га, лишённые всякого смысла, а второй неизвестный парень ничего не говорил, а что до нашего недоразумения, вы только гляньте на этого малокровного, он ведь похож на самого дьявола, что мы, думаете, ещё могли предположить?