– Сто рублей? – вмешался в события пожилой мужчина. Вот, возьми за них, что им пешком идти, что ли, – и протянул мятую бумажку с портретом Сталина.
– Спасибо большое, – поблагодарил Борков.
– Да, ничего.
– Да я бы и сама их не выгнала, – протягивая билеты, сказала кондуктор.
Тренированные умы сразу сообразили, что: во-первых, здесь сто рублей не деньги, во-вторых, что люди, просты и добры, а в третьих, что у них нет ни копейки.
Хмуро весь автобус молчал. Тянулись знакомые и одновременно незнакомые дома, и целые улицы. Не было панельных домов. Которыми в 70-х годах уже застроена вся столица, зато были несколько упрощенные, но все равно сталинского типа дома. На проспект они выходили довольно чисто покрашенные, а бока сияли явно отвалившейся штукатуркой. Даже для Москвы 77 года, грязной и облезлой это было слишком.
– А посмотри, хрущевки какие, – не выдержал Изотов и сразу осекся. Хрущевки за окном были выше и имели крышу не плоскую, а домиком. (два таких дома, постройки 1949 года, до сих пор стоят в Москве на Беговой около ипподрома. Хрущевки стали делать еще при Сталине, только потолки были повыше и комнаты попросторней. Еще не началась экономия, которой прославился Хрущев.)
Мужчина, заплативший за них, неожиданно поддержал разговор.
– Да, чего все молчат, расстреляли Хрущева, а за что? Хорошо люди смелые, уважаю.
– Молчи, пьяница, – шикнула на него жена.
Опять весь автобус, набитый людьми, поехал молча.
Борков уже более осторожно, и не громко сказал Изотову:
– А вот там за парком Серебряный бор Курчатовский, – с дороги был виден только лес с дорожками. Тут Борков понял, что и сам сказал что-то не то.
– Да, а Курчатова за что шлепнули? – продолжал ветеран. Жена его была права, с утра он был уже не трезв.
Жена снова сильно пихнула его в бок.
– А что бояться? Я войну прошел, немца победил. Мне что своих бояться?
Неожиданно автобус одобрительным гулом поддержал ветерана.
– Надоело бояться. Пусть стукачи бояться вот этими руками им башку оторву. Жрали там тушенку за нашими спинами, пока мы в атаку ходили. Знаю я все.
Народ стал одобрительно поддакивать. За окнами проходили огромные очереди в продуктовые гастрономы, в которых с утра стояли люди. Где-то была даже драка. Там стояли за макаронами, и пока одни дрались из-за того, кому первому входить в магазин, какая-то старушка, попавшая под горячую рука, собирала с асфальта просыпавшуюся лапшу.
– Борков с Изотовым протиснулись к выходу, чтобы улизнуть из автобуса, в которым проскочила молния. Видно было, что люди устали бояться настолько, что малейшего повода было достаточно.
Профессора вышли, а заведенный автобус поехал к центру Москвы.
– А Жукова за что? Что он шпион – нет, я сам его по фронту знал.
– А Кузнецова? Он уж точно наш.
– Это все черножопый в кремле, вот кого грохнуть бы надо.
(не надо упрекать автора в расизме и ксенофобии. Просто так называли Джугашвили в том автобусе. Чтобы не нарушать правдивость повествования я вынужден сохранить это ругательство. Еще раз прошу прощения у всех грузин. Сам я не расист.)
Все это слышалось из автобуса все громче и громче, хотя автобус уезжал все дальше от остановки.
– Ну, теперь нас будут искать.
– Это будет очень трудно сделать, – пошутил Изотов. Мы, по-моему, во всей Москве одни в шляпах.
– Давайте пойдем в Серебряный бор, я этот парк знаю, можно поговорить и подумать спокойно. Уже осень, без шляпы голове холодно.
– Холодно не холодно, выбросить ее и все. Жизнь дороже шляпы, – и Борков закинул свою шляпу вверх, как будто хотел в нее выстрелить. Изотов повторит то же.
– Кричали женщины – ура, и в воздух чепчики бросали, – Боркову почему-то бросание вверх шляп напомнило строчку из "Горе от ума". Настоящее большое горе от ума было налицо.
Они вышли на дорожку парка. Парк представлял собой настоящий лес, только с прямыми асфальтовыми дорожками. По парку никто не гулял. Если приглядеться, дорожки были строго функциональны, а не для гуляния. Одна из них вела на пересечение трамвайных путей с улицей ведущей к главному входу института Курчатова. На этом перекрестке стоит винный магазин, около трамвайной остановки. Он есть до сих пор. Приватизация и кооперация, бандитские разборки и рэкет миновали его. Это самый странный магазин на планете Земля, во всяком случае, я более странного магазина нигде не встречал.
Именно туда и вела дорога, и туда шли наши герои. Шли и разговаривали.
– А ведь умирать надо во время. Я сам плакал, когда Сталин умер в 53, а сейчас, когда знаю про расстрелы, пьянство, самодурство, я бы как тот ветеран в автобусе – сам бы расстрелял.
– Это все философия, Александр Федорович, давайте о наших делах подумаем.
– Что мы натворили такое.
– Зря в Дубну поехали.
– Ну, кто же знал?
– Так вот сейчас автобус приедет на конечную и стукачи доложат, что началось все с двух интеллигентов в шляпах. Чтобы спрятаться нужны деньги и связи. Мы же тут как рыба на сковородке.
– Надо разделиться. Один идет в дурдом и разведывает обстановку. Другой остается на воле, чтобы в нужный момент вытащить из больницы и сделать то, что надо сделать.
– Кому идти в дурдом? И что симулируем?
– Не симулируем, а демонстрируем амнезию. Мы же ничего не помним с 1953 года.
– Тогда пойду я, – физику туда проще всего попасть. У нас был случай, еще при Курчатове, один сотрудник сошел с ума. Все хотел с жизнью покончить все не знал как. Долго собирался и репетировал. Потом, правда просто повесился. Так вот у него на поминках коллеги нашли детали от изделия.
– Какого изделия? Это вы бомбу так называете?
– Да, чего уж теперь-то скрывать.
– Так он с помощью радиации пробовал на тот свет уйти не получилось.
– А как же детали бомбы?
– Мы для того чтобы скандал не поднимать решили обратно на работу отнести.
– У моего знакомого до сих пор радиационный ожег, на месте того кармана.
– Может, покойный бомбу дома хотел собрать? Страшные вы люди, физики!
– Теперь никто не знает – сумасшедший, что с него возьмешь! Скандал замять не удалось и с тех пор физиков раз в год у психиатров проверяют. Так что нам попасть в психушку проще, чем диссидентам. Только потом профессии можно лишиться. Преподавать физику в школе до конца дней.
– Да, а у меня другой случай. Есть у меня заместитель Шварцман. Тот умудряется все время где-то лечиться за счет университета. На работе от него толку ноль. Больной на всю голову. Псих, каких мало или очень ловко прикидывается. Как только его начнешь к совести призывать, он на весь университет кричит: Вы антисемит! Так мы его один раз всей кафедрой к психиатру отвезли. Врач, как только услышал – философ, – сказал до свидания, – вы все такие и смотреть не стал. Значит, я вас сдаю.
– А как быть с портфелем? Человек с двумя портфелями – самая незаметная фигура.
– А там ничего важного нет. Должна же быть в больнице камера хранения. Вот только блок сигарет надо вам переложить. Курить, наверно там не дают, обидно. Придется бросить. Да, и пусть документы у вас остаются. Паспорт и пропуск. Без документов при Сталине еще хуже, чем без денег, мне отец так всегда говорил.
– А куда пойдем?
– Тут вокруг курчатовского института несколько больниц. Прямо в окружении больничном. Есть тут и приют для физиков, перенапрягших мозги. Туда и пойдем.
Да, вот еще что. Вы жене моей вечером позвоните. Когда с работы придет. Иначе будет думать – на Лубянку попал.
– Хорошо.
– Вот телефон, но лучше запомнить.
– Обязательно позвоню. Надеюсь все-таки выбраться от сюда.
– Я тоже, иначе бы в дурдом бы не пошел. От работ важных и секретных бы отстранили. А все самое интересное в физике под секретом.
– А какие у нас варианты. Лубянка? – Изотов вздохнул. – Как там моя Любовь?
– Все может быть. Может быть, в этом мире ее нет.
– Как это?
– Родители – враги народа, предположим, в университет из-за этого могли не взять или еще что.
– Не враги они народа.
– А как вы догадались, что она в университете?
– А за всех же в университете отвечает Любовь. Если не хиппи, то это женщина. Отгадка простая.
– Моя аспирантка.
– Интересно есть ли хиппи при Сталине?
– Пока не видно, что-то.
– Может быть, все в дурдоме сидят.
– Вот вы с ними и повидаетесь, Николай Георгиевич.
Они неминуемо приближались к необычному магазину.
На вид это был самый обычный сельский магазин, каких в России тысячи. Где-нибудь в тропиках можно встретить магазин, который представляет собой четыре вкопанных в землю столба и крышу из пальмовых листьев. Не исключаю, что где-то ближе к полюсу есть магазины из глыб льда. Но самый странный в мире магазин не отличался ни стройматериалами, ни архитектурой. Он отличался людьми. В этом простом гадюшнике главное было – люди. Дело в том, что на площади около сорока метров, были представлены все ведущие разведки мира.
В кино Джеймс Бонд пьет мартини с водкой. Одет в шикарный костюм на нем бабочка и общается он в основном с длинноногими красавицами. Тот, кто писал сценарий знал шпионскую работу. Настоящим сотрудникам британской разведки МИ-6 приходилось пить водку без мартини, причем водка была очень плохого качества, теплая. Пить ее приходилось из граненых русских стаканов, а иногда и прямо их горлышка. Не закусывая.
А собутыльником был русский алкаш у которого требовалось узнать номер проекта для которого он сегодня точит детали. Узнать есть ли сверхурочные – значит работа срочная. Выведать хорошие ли премии – в этом случае проект важен для высшего начальства и много что другое.
Это был ближайший магазин к проходной атомного центра и туда бегали все сотрудники, страдающие самой популярной русской болезнью – пьянством. В основном это был рабочий класс, рабочие мастерских и подсобных производств курчатовского института. В хорошую погоду купившие водку люди располагались рядом с магазином на улице. В плохую погоду пили внутри магазина, что в других местах было строго запрещено. В нормальных советских винных точках продавщицы были женщины. Мужчины не выдерживали неограниченного доступа к спиртному и спивались. Кроме того, в любом советском магазине был грузчик вечно пьяный дядя Вася и пожилая уборщица. В необычном магазине на всех этих трех должностях были молодые парни с проницательными глазами и со школой КГБ за плечами.
Ученые приближались к магазину как раз без чего-то одиннадцать. В одиннадцать все магазины спиртного Советского союза открывались. Из пустого парка и безлюдной улицы возникла небольшая толпа у магазина.
– Коля – это ты? – к Боркову подошел пожилой рабочий.
– Назарыч. Как ты? Все там же?
Анатолий Назаров по прозвищу Назарыч был мастером в одном из экспериментальных цехов Курчатовского института. Борков его знал еще по тем временам, когда на дипломе делал свой первый прибор на электронных лампах. Борков со всеми ладил и с директорами и с рабочими.
Назарыч протянул руку, но не разжал кулака в котором были зажаты такие-то бумажки.
– Вот, извини, карточки на водку получил. Как в войну. Дожили. Один смех! Без карточек только шампанское.
– А что спирт? Спирта то у вас всегда было.
– Какой спирт... А у вас с этим делом как? Я ведь перейду к вам, плевал я на этот непрерывный стаж. Накой деньги, если на них купить все равно ничего нельзя.
– У нас пока со спиртом нормально. Звони, знаешь телефон?
– Знаю, позвоню. Слушай, мне уже в очередь надо. Сейчас откроют. Пока.
– Пока.
Начинался ежедневный ритуал открытия винного магазина. Жаждущие выстраивались в очередь у двери, в сложной зависимости от того – как у кого горело внутри, и кто когда пришел. Все это происходило с шутками и перебранками. Потом начинали колотить в дверь и взывать к совести продавцов. А когда дверь распахивалась, бросались к прилавку.
Борков и Изотов как положено стали обходить спереди подошедший трамвай. Из него вышли потомки английских аристократов, изображавшие окрестных алкашей. В старых, грязных пиджаках и немыслимых фасонов даже для Пьера Кордена брюках. Их никогда бы не отличить от настоящих таких же местных пьяниц, которые конечно были тоже тут как тут, если бы не глаза, если бы не поворот шеи, привыкшей к ношению галстука.
Атлантический океан казался лужей по сравнению с бездной скорби в их глазах. Ясно было, что никогда уже дворецкий не нальет старого виски в хрустальный стакан, а конец дней пройдет где-нибудь в особо охраняемом лагере для шпионов, в Сибири.
Ученые правильно делали, что обошли трамвай спереди. По встречным рельсам прямо из парка подходил встречный. Почему-то на этой остановке трамваи подходят парами. Случайно это или специально подстроено, сейчас уже неважно.
– Вот, в эту дырку в заборе и мы напрямую пройдем к психбольнице. Это туберкулезный диспансер, пройдем через его территорию, иначе пол-Москвы обходить придется.
– А не заразно?
– Если ничего не трогать, а просто пройти не заразно. Мы так всегда ходили, когда у нас один сотрудник свихнулся. Сейчас пройдем, а потом небольшой переулочек между больницами и мы как раз в приемный покой попадем.
Ученые, как мальчишки нырнули в дыру в заборе, и пропали за кустами. Потом они уже бодро зашагали по туберкулезной зоне.
Начальнику Первого отдела
Института им. И.В.Сталина
Тов. Смирнову И. Г.
Рапорт
В последнее время возросла активность вражеской агентуры. Зафиксированы еще два новых агента. Судя по их виду и одежде в Советском Союзе недавно. Профессионалы. Быстро и незаметно вступили в связь с представителем отдела взрывателей для ядерных устройств. От наружного наблюдения смогли скрыться. Подробное описание будет выслано по специальным каналам связи.
29 ноября 1977 года
Капитан НКВД Мокров А.А.
Дурдом
Физиков в Москве мало, да и сходят с ума они редко, поэтому в больнице царила пустота и тишина. Борков по должности проходил каждый год осмотр у невропатолога и психиатра и не ждал от встреч с ними ничего хорошего. Пару лет подряд была врач, которая прописывала всем без исключения сотрудникам загадочные рецепты от загадочных болезней. Болезни она находила сама и у всех. Все получали порошки и таблетки от искривления позвоночника, сужения желчных протоков, плоскостопия. На третий года врач сама попала в сумасшедший дом. А тот врач в больнице, который лечил его спятившего с ума коллегу, как-то странно подпрыгивал и иногда говорил слова наоборот, ставя буквы в обратном порядке. Назвать нормальным это было нельзя. Поэтому у Боркова сложилось впечатление, что все психиатры, того... С кем поведешься, таким и сам станешь.
– Ну Николай Георгиевич – мужайтесь. Вы в драмкружке занимались.
– Конечно, у нас школа имени Блока была. У нас там под Солнечногорском блоковские места.
– И кого играли?
– Стихи читал, Блок все-таки поэт.
– Да, приходится надеется на только то, что с 53 года и правда полная амнезия, без обмана.
– Ну, что же, пошли.
На больнице висела табличка: Городская психиатрическая больница № 1 имени товарища Альцгеймера. У входа дремал милиционер, это сразу запомнил Изотов, и было еще место для дежурных санитаров. Попасть сюда было легче, чем выбраться.
– В чем дело, товарищи? – спросил милиционер с надеждой, что, наконец, случится что-то интересное.
– Вот привел вам физика знакомого. Я узнал его, когда случайно ехал мимо парка. Он там ходил. Меня не узнал, говорит ничего не помнит с 53 года.
Милиционер сразу не поверил в удачу, скорее всего это не редкий случай, а ошибка или симуляция. Скорее всего, но это было все равно веселее, чем просто сидеть без дела.
Он со значимостью поднялся.
– Сейчас позову дежурного врача. А он не буйный? – со слабой надеждой спросил милиционер.
– Вроде нет. Бормочет все время что-то.
– Пойдемте, – милиционер передумал оставлять их одних и повел по полутемному коридору в приемный покой.
– Андрей Иванович, это по вашей части.
За столом сидел молодой человек в белом халате, высокий, стройный и с умными карими глазами. Посмотрел на входящих оценивающим взглядам. Для Боркова это был первый в жизни нормальный психиатр. Он успокоился.
– Здравствуйте, Изотов, профессор философии МГУ, – представился Изотов, он вспомнил, что написано в его пропуске в университет и на всякий случай поправился:
– Кафедра сталинской философии.
За спиной врача висели портреты главного психиатра страны тов. Сталина и рядом портрет большого друга советской страны, австрийского врача Альцгеймера.
– Встретил знакомого физика, Борков, гуляющего по парку. Ничего не помнит, меня не узнает, – продолжил философ.
– Мне идти, – спросил милиционер, а то если что я рядом.
– Идите, я сам справлюсь.
Милиционер нехотя удалился и сел у двери надеясь, что что-то случиться.
– К вам такой вопрос, вы ему что-то рассказывали, пытались, так сказать память оживить?
– Доктор, честно нет, – Изотов испугался, что и его заподозрят в амнезии, если спросят что-то такое, что он не мог не знать, но не знал. Но это только обрадовало врача:
– Чудесно, значит картина заболевания не смазано. Знаете с амнезией есть очень тонкий момент. Больных так часто пытаются заставить вспоминать такое, что они забыли. Например, отцу сто раз говорят: Помнишь Петькину свадьбу? – он и уже знает, что была свадьба сына. Мне потом распутывать приходится. Значит ничего?
– Ничего!
– Тогда к вам вопросов нет, перейдем к больному.
Борков все это время сидел тихо и молча, чтобы не испортить впечатление.
– Как вас зовут?
– Коля.
Изотов в душе хотел аплодировать. Такой ответ не приснился бы ни одному симулянту. И действительно, как еще могли звать парня в 13 или 14 лет?
– А какое число сегодня, Коля?
– 2 марта.
– А год?
– Одна тысяча пятьдесят третий, – на всякий случай Борков выдал день смерти Сталина.
– Странно, запомнил день расстрела Берии, врага народа и американского шпиона.
– Яркое впечатление, – осмелел Изотов, – нарком и вдруг шпион. Я сам знаете как сейчас...
– Не о вас сейчас речь, – перебил врач.
– Где я? – на всякий случай спросил Борков.
– У врача, все нормально.
– Да, пожалуй, типичный случай ретроградной амнезии. Вы когда его нашли, травм не заметили?
– Нет.
– Все равно надо осмотреть терапевту. Такое бывает иногда при сильной травме головы.
Изотов с врачом уставились на голову Борков. Голова была в порядке. Вид у Боркова был не бритый, казалось, что он на самом деле целый день бродил по парку.
– Оставайтесь тут, я сейчас сестру приведу, она поможет переодеться в больничную пижаму, вещички ваши сдаст, а мы с профессором пойдем на улицу, покурим здесь не положено.
– А мне покурить можно? – робко спросил Борков.
– Тебе еще рано, Коля, – вошел в роль доктор.